Соавтор неизвестен

                    Утром Давид был весьма удивлён наличием на кухне змея, который не только бодр и свеж, но и уверенно гремит сковородками, брызгает маслом и наполняет пространство квартиры запахом съестного. Собственно, на этот запах Давид и вышел в полусомнамбулическом состоянии, встрял в дверном проёме — взлохмаченный, голоногий, узкоглазый — переваривая: кто это? Чем так вкусно пахнет? Можно ли это уже съесть?       — Хорош! — громко воскликнул Сергей. — Просто красавец! Марш умываться! Отжиматься! Свежеть! И только тогда на кухню, жрать.       — Нашёлся тут командующий… — проворчал Давид, но всё же поплёлся в ванную.       Как бы ни старался змей развеселить парня, придать атмосфере утра непринуждённость и лёгкость, ничего не получалось. Давид сидел букой, хмуро поедая омлет, шумно тыкая о тарелку вилкой, на прибаутки не реагировал, на анекдоты даже не улыбался. Сергей не понимал, почему так. А всё просто: Давид понял, как это здорово, когда кто-то о тебе заботится, опекает с самого утра. Он осознал, что угроза этого «мастера современного детектива» остаться звучит вполне реально, что он, как главный распорядитель собственного окружения, уже сдался, уже практически согласен, чтобы его привозили-увозили, кормили-посуду мыли, да ещё и телевизор заменяли мельтешением и побасёнками. Давид предвкушал, что день будет тяжёлый — суббота. Народу набежит в «Патрик» до чёрта, не будет времени присесть, да ещё сегодня джазовое трио опять выступает, а это значит — опять терпеть приставания их лидера, гитариста Джека Бланко. Так-то он Билык Женя. Но музыканту от Бога, исполнителю сумбурно-виртуозных партий на гитаре и на духовых под фон синтезатора и ритм ударных не пристало называться как-то простецки, да ещё и в ирландском пабе. А он как подопьёт в конце своей программы, становится просто невыносим: липнет именно к нему, к Давиду. Называет его исключительно «рыба моя, золотая». Щипает, тискает, волосы треплет вдали от глаз общественности. Всё грозится увезти «золотую рыбу» в другие моря-окияны… Поэтому Давиду приходится весь вечер находиться в зале, на людях-то этот «талантище» скромнее себя ведёт. Короче, не суббота, а работа… Поэтому перспектива того, что вечером тебя отвезут от опасно-пьяного Джека и не придётся ждать первую электричку в завтра, грела душу. Давид понимал, что будет рад, если этот балагур с ядовитым гадом на руке встретит его, хотя бы сегодня… Тем более что он обещал привезти ноут и почитать свою книгу. Только сегодня! Завтра долгожданный выходной, за него работает сменный официант Пашка (он же Пол), а в понедельник — всеобщий день тишины — в «Патрике» выходной. «Вот тогда и распрощаюсь со змеем», — размышлял Давид, хотя подспудно понимал: хрен распрощаешься с таким… Вот и сидел хмурый, в думах.       В принципе день прошёл именно так, как и предполагал Давид — тяжело. И Сергей сегодня днём не приходил. Хотя пришлось отмахиваться от удивлённых взглядов и назойливых вопросов по поводу: что за «муха» тебя сегодня привезла? Давид решил поддержать легенду «о дяде», «так… седьмая вода на киселе…». Правда, никто не верил, масляно улыбались, прищуривали глубокомысленно глаза и добавляли: «Ну-ну…»       Приставучий гитарист-саксофонист тоже прилагался к вечернему комплекту испытаний. Зажал в углу Давида, когда тот вынужден-таки был удалиться в служебный туалет. Пришлось двинуть уже изрядно подвыпившему музыканту в челюсть, отчего тот заржал, икая, но руки свои всё же прибрал.       Столиков свободных не было весь вечер — одни уходили, другие заваливались, упивались элем, перекрикивали живую музыку, кадрили девчонок и баб, оставляли горы грязной посуды и липкие, в крошках и мятых салфетках столы. Посреди вечера ещё и драка вышла у него в секторе, не батальная сцена, конечно, но неприятно. Пришлось требовать платы за разбитую посуду. Короче, когда во втором часу эта пивная свистопляска закончилась, то вся надежда у Давида была на то, что змей приедет, не соврёт.       И он приехал. Всю дорогу Давид откровенно лежал на спине своего личного таксиста-байкера. А потом ещё тому пришлось, чуть ли не взвалив на себя трудягу-официанта, переть его на пятый этаж.       Дома, правда, Давид очухался: смыл под душем липучесть дня, разогнал гудящую в венах усталость, утихомирил шум в голове. Выдохнул! Взглянул, наконец, на своего спасителя-покровителя-опекуна и, стараясь быть всё же хозяином положения, грубовато потребовал:       — Ну-с! Я видел, ты ноут притаранил! Начнём литературные посиделки?       — А ты разве не устал? Может, завтра?       — Не-не! Я весь внимание! Демонстрируй свой роман.       — Хорошо… — И Сергей отправился в коридор за ноутбуком, а Давид изрядно плеснул из чудом наполнившейся змеиной фляжки виски себе в чай и даже задрыгал ногой от умиротворения.       — «Лидия Голикова так переживала, что её даже трясло, — начал чтение Сергей, голос у него был тихий, невыразительный, стесняющийся, — хотя окружающим, конечно, видно было только закушенную губу и неестественно округлённые глаза. Редко можно было увидеть первую леди города такой встревоженной, такой нервной. Обычно она расточала искренние или фальшивые (что неважно) улыбки, ласково трепала собеседника по плечу, могла всплакнуть за компанию, могла спонтанно одарить ближнего своего. В общем, душка. И весь город её обожал, гордился и ласково называл «наша Лидуля». Пожалуй, она была популярнее, чем её муж. Юрий Владимирович, облысевший, обрюзгший человек, который, похоже, даже спал в деловом костюме и при галстуке, был неразговорчив, вечно насуплен, часто раздражён, и, когда желал поиграть в модную ныне демократию, у него получалось плохо, неловко как-то получалось. Причём неловко всем: и подчинённым, и демосу, и ему самому. Тип вечно недовольного барина. Кроме того, в городе ходили слухи, что мэр братается с Бархатовым — центральным мафиози местного пошиба — и от его незаконного бизнеса имеет немалую деньгу, на которую за чертой города и был выстроен особняк с колоннами, стыдливо защищённый высоким бетонным заграждением. Короче, Юрий Владимирович неизвестно как упорно побеждал на выборах, не пользуясь авторитетом среди электората. А вот Лидуля — умница, красавица, спортсменка, да ещё и меценатка. Душка.       И вот сегодня Лидуля нервничала. Она была приглашена в детский дом номер один на спортивный праздник. Но в этот раз приглашение имело двойной смысл: нужно было не только громко и восторженно прочитать речь об открытии фестиваля, не только подарить победителям жестяные медальки и коробки конфет от мэрии, но посмотреть на мальчишек. Ей хотелось именно мальчишку. Лидуля рассудила так: опыт воспитания одного мальчика уже есть, сынок вроде растёт культурным и ласковым, поэтому она употребит педагогическую методу ещё на одном мальчике. Самой уже не родить, врачи сказали, что нельзя, а вот из детского дома взять — легко. Деньги есть, время есть, желания тоже немерено, да и Юрочка сначала долго ломался, но в преддверии новой выборной кампании согласился усыновить сироту. Лидуля, конечно, хотела мальчика лет пяти. Но все мальчишки этого нежного возраста, что проживали в районном детском доме, не подходили. У двух задержка психического развития, один слабовидящий, три мальчика имели родителей пьяниц и наркоманов, лишённых прав, двое братья-близнецы (а это перебор, Юрочка не согласится), ещё один — аутист, а один очень уж некрасив… Директор детского дома посоветовала приглядеться к мальчикам постарше, для этого и пригласила Лидию Еремеевну на спортивный праздник.       Нервность Лидули исходила от сильного предчувствия — сегодня она увидит своего нового сыночка, найдёт братика для Антоши. Обязательно сегодня!       И она увидела его. Правда, ему было не десять лет. Мальчик показывал упражнения на брусьях и на матах. Лёгкий, прыгучий, почти невесомый, с шаловливо разбросанными светлыми вихрами, он ловко перебрасывал упругое тело через реи гимнастического снаряда, смело кувыркался и резво делал «пистолетик».       «Краси-и-ивый мальчик, — заворожённо следила за ним Лидуля, — беленький, добрые глазки, замечательная улыбка. Просто куколка!»       — Что это за ребёнок? — тихо спросила Лидуля Марью Петровну, хозяйку детского дома.       — Давид Боркович, недавно у нас. Родители убиты на зоне! — выпучив глаза, доверительно шептала Марья Петровна прямо в ухо Лидуле. Той казалось, что красная жирная помада останется на волосах, поэтому инстинктивно отодвигалась от директорши. — Мальчик трудный.       — В чём же трудности?       — Ну… неразговорчивый, с другими детьми не общается.       — А сколько ему лет?       — Четырнадцать.       — Ого! Такой взрослый?       — Да. Но учится неплохо, особенно по математике. Ну и вот вы видите, наш Павлуша раскрыл в нём способности к гимнастике.       — Значит, у него никого нет? Бедный мальчик… — У Лидули вдруг бешено заколотилось сердце, ей отчаянно захотелось пить. — А может…       И она даже договорить не успела, как Марья Петровна обхватила её своими душными руками и уже совсем не шёпотом запричитала:       — Благодетельница вы наша! Да пусть вас Господь одарит, пусть не покинет! Ох, Лидочка Еремеевна! Ох, как мы этого ждали!       И как-то отказываться было уже неловко, да и мальчик Лидуле очень понравился, поэтому она твёрдо заявила:       — Да! Я хочу познакомиться с Давидом! Определённо хочу!..»       Сергей остановился и взглянул на Давида.       — Ну как? Ты ещё не спишь? Читать дальше?       Тот не спал, более того, сидел с прямой спиной, напряжённый и наэлектризованный, глаза чуть прищурены.       — Этот лапушка-Давид и будет убийцей?       — Ага.       — Если он на самом деле изверг, что ж его эта директриса такой хорошей женщине навязала?       — Чтобы избавиться от проблемного ребёнка.       — Фигня! Они, скорее всего, подруганьки, друг друга знают, в одном городе живут, директриса зависит от мэрши, нафига ей так подставляться?       — А как тогда?       — Директриса не предполагает, что Давид подонок. Для этого сделай нормальных родителей у парня: пусть они… ну… погибнут по-другому.       — Например, в автокатастрофе! — почти весело воскликнул Сергей.       — Ну… пусть, — дрогнув голосом, согласился Давид. — Мальчишка оказался в детдоме недавно, его все мало знают… родители благополучные. А ты сам-то был хоть в детдоме?       — Нет.       — Эх ты! Фантазёр! Можно добавить, что другие подростки встретили парня как чужака, издевались. Директриса знала. Вот и устроила Давиду судьбу: отдала в богатенькие ручки, подальше от жестоких обитателей богоугодного заведения.       — Думаешь, так будет лучше?       — Правдивее! И ещё… что это там за Антоша на горизонте?       — Сыночек мэрский. Он ещё один главный герой.       — А он в курсе, что мамашка приведёт ему братца в дом?       — Конечно, в курсе!       — Ну-ка, прочитай-ка о нём.       — Та-а-ак… А что прочитать?       — Там, где он познакомился с главным героем.       — Сейчас… вот: «Лидуля втащила за рукав насупленного паренька в дом. Он огляделся. Кругом чистота и порядок, красота и дороговизна. Особенно Давида впечатлила люстра, что свисала откуда-то свысока, пробивая собой колодец сквозь лестницы трёх этажей. Он думал, что такие люстры бывают только в театрах. Детдомовец задрал голову и пялился на хрустальные сосульки, застывшие в тёплом помещении. Вдруг с одной из лестниц высунулась голова: нормальная такая голова юноши лет восемнадцати-двадцати, с чёрными кудрявыми волосами, прибранными под радужную повязку.       — Ма! Это он? — крикнула голова.       — Да, Тошенька! Иди, знакомься, — ответила сияющая и гордая собственным поступком мать.       Тошенькина голова вмиг исчезла, послышался звук лёгких прыжков через ступеньки, и на первый этаж, в залу, выскочил тот самый Антон, о котором Лидуля так много говорила в автомобиле, пока они ехали сюда.       — Да сколько ему лет? — радостно закричал парень, обходя застывшего Давида, который крепко сжимал рюкзак со своим скорбным скарбом.       — Четырнадцать!       — Ма! Ты чо? Ты ж говорила, что он маленький будет!       — Что ж! Сердце мне подсказало именно так. Ну, знакомьтесь!       — Здорово, братик! — громко воскликнул Антон и похлопал гостя по плечу. — Я — Антон, можно Тоха, но не Тоша! Это маман меня как собачку величает! Ух ты какой! Симпатичный! Ма говорила, что ты гимнаст! Что стойку на руках можешь на брусьях изобразить! Ну? Что как не живой? Как тебе у нас?       — Нормально, — очень тихо ответил Давид. И это всё, что он сказал своему новому братцу. Не представился, руку не подал, не улыбнулся — просто угрюмо молчал. Но Антон не обращал внимания, он всё списывал на непривычность обстановки для гостя и на его скромность.       — Пойдём! Я покажу тебе твою комнату! — Антон поддерживал гостеприимный и весёлый тон. — Ма! Я сам. Тебе с мальчиками нельзя!       Лидуля умилительно смотрела на сыночка. А Антон ухватил Давида за локоть и поволок за собой на третий этаж:       — Там — наша епархия. Нафиг не пустим ни маму, ни папа́. Одна комната моя. Другая — твоя, до этого она была для гостей, а третья — для друзей, там бильярд, стойка барная, пуфы, потанцевать есть где! Эх! Заживём!       Антон искрил гостеприимством и энергией. По пути на третий этаж успел рассказать, что одна из ступеней короче других, поэтому он в детстве навернулся на лестнице. Потом втолкнул застенчивого гостя в свою комнату и провёл мини-экскурсию по ней, попутно излагая весёлые истории о каждой вещице или предмете мебели.       — Конечно, у тебя в комнате всё скромнее. Но ты обживёшься! Поменяешь там обстановку, придумаешь что-нибудь своё! Открой пасть! Это тебе жвачка, — Антон затолкнул в парня пластик американского «бабл-гама». — Короче, ты ко мне можешь заходить запросто, без стуков. Если я буду тут что-нибудь такое секретно-безобразное делать, то запрусь. Так что заходи. И бери тут всё, только в стол не лазь, а то там у меня нужный мне беспорядок настроен… Ну? Нравится здесь? Пойдём к тебе!       Хозяин просторной комнаты с навороченным современным дизайном и с огромной круглой кроватью у окна старался произвести впечатление чистосердечия и радушия. Подхватил с собой альбом с детскими фотографиями и потащил Давида в соседнюю комнату, которая была чуть поменьше, да и обставлена скромно, без вывертов, но вполне приличная, не чета детдомовским палатам. Давид исподлобья рассматривал своего нового брата. Похож на мэра, глаза раскосые восточные, лицо круглое, рот вечноулыбающийся, с пухлой нижней губой. Широкоплеч, выше Давида в полголовы, на шее болтается золотая цепочка с медальоном, кожа смуглая, взгляд чёрный. Давид по сравнению с ним белая моль, вернее молявка. Никаких широких плеч, никакой выпиравшей щетины, никакой маскулинной брутальности. По этому мэрскому сыночку сразу определишь: вырос мужик, твёрд, горяч, решителен. Ни маменькиной манерности, ни папенькиной угрюмости не было, да и деньги не испортили парня: был щедр, но не до расточительности, избирателен, но не до высокомерия, индивидуалист, но не до эгоизма…»       — М-да… Какой-то прямо кумир поколения! — прервал чтение Давид. — И красавец-то он, и добряк, и весельчак, и, поди, ещё чемпион по всевозможным спортивным видам, да и отличник-преотличник в придачу! Так?       — Ну… Да, дальше пишу, что он с медалью школу закончил…       — Тебе, друг, нужно утопии писать или сказки. Парень явно мажор. Один в семье. Всё есть. И откуда у него все эти приятные качества образовались? Что за Арина Родионовна его воспитывала?       — А что, в нормальных семьях не бывает нормальных детей? — искренне удивился Сергей.       — В нормальных бывает. Но эта семья ненормальная. За забором власти, под покровительством мафиози. Сам подумай, наверняка у парня и школа особая, и аттестат купленный, и друзья богатенькие придурки. Карманных денег немерено, каникулы за бугром, носки себе не стирал, в магазин за хлебом не ходил, ведь вокруг полно «принеси-подай». Короче, фантастический персонаж у тебя этот Антон. Не верю!       — Понимаешь, идея как раз в том, что парень из детдома, который внешне всем казался мальчиком-одуванчиком, оказался хладнокровным подонком. Он сначала разрушит их взаимоотношения, потом дискредитирует их в общественных глазах, ну и напоследок убьёт Антона и ограбит семью. И смоется.       — Что ж он такая сука неблагодарная? С чего?       — Ну… детдом, гены…       — «Ну-детдом» — дурацкое объяснение, он не сызмальства там, не успел впитать всю злобу. Да и не обязательно детдом зверя воспитывает. А «гены». Мы же договорились, что семья у парня нормальная была.       — Тогда… тогда… Я не знаю.       — Вот! Закрути сюжет покруче. Ну, например, что эта семейка, как их там… Голиковых виновата в смерти родителей парня, и он это узнал… Хотя нет, они бы не взяли его в свою семью, не идиоты же совсем…       — Ты хочешь, чтобы у героя появился понятный всем повод, мотив поступить так, как он поступил?       — Конечно! А ты не хочешь? С чего вдруг ребёнок четырнадцати лет будет гробить практически святое семейство? Да ещё и тех, кто его из приюта забрал, одел, накормил, полюбил…       — Ты считаешь, что не бывает немотивированной агрессии? Может, это просто озлобленный волчонок, беспринципный мелкий упырь?       — Тогда в чём мораль сей повести? — Давид сладко зевнул, закатил глаза и воздел руки к потолку, как греческий оратор. — Люди! Не берите из детдомов детей! Они вас разорят, до развода доведут, кого-нибудь грохнут… А вдруг окажется, что ты популярен? Все кинутся читать. И тогда какая польза обществу?       — Ты ломаешь мне весь сюжет!       — Было бы что ломать!       — Гад! — и вдруг Сергей кинул ложкой в Давида, попав тому прямо в лоб.       — Нихрена себе! — воскликнул парень. — В моём доме? Моей же ложкой? А если я отвечу?       — Кинешь ложкой? — захохотал Сергей. — Ну-ну… Ответь лучше, как бы ты написал!       — Гонораром поделишься?       — Клянусь!       — Я бы написал совсем не так. Я бы сделал этого Антона самым настоящим ублюдком, а Давида жертвой. И пусть не Лидуля выбирает себе сыночка, а зажравшийся золотой мальчик покупает себе собачку.       — Как это?       — Так это. Приходит Лидуля на физкультурный праздник в детдом, типа с благотворительной целью, тащит своего нервного сына-психа, чтобы семейные ценности продемонстрировать. Смотрят на программу, морщась от вида унылых стен и необласканных детей. И вдруг этот Антоша тыкает пальцем в светленького мальчика: «Хочу этого!» Мать и директриса, ясен перец, не поняли сначала, чего такого тот хочет. Но тот определённо, без экивоков и ужимок пояснил: «Забирай его к нам, он будет моей игрушкой!» Как игрушкой? Разве можно? Он же ребёнок! — На этом месте Давид соскочил и стал изображать негодующих дамочек. — Но ведь осла-мажора не переубедишь: хочу и всё! Мать думала, что сыночек дома остынет, забудет эту блажь. Но не тут-то было, уже на следующий день тот «насел» на неё — гони белобрысика, и всё тут! Та отцу-мэру жаловаться! А у отца семейства предвыборная кампания на носу, он посоветовался со своими пиарщиками, и те в голос закричали: у-сы-нов-ляй, это придаст твоему лицу благодушие и глазам слезливую мягкость… И быстро — тяп-ляп — намастрячили усыновление…       — Но парню четырнадцать! Его же должны были спросить!       — И спросили. Ему же не сказали, что игрушку для сына хотят получить. А та же Лидуля елейным голоском, сюсюкая, по головке гладя, шоколадку всучая, пообещала уют и заботу. А если над парнем в детдоме угроза издевательств висит, защитить некому, чего не согласиться-то? Вот и всё! Дело сделано!       — Блин. Тогда надо всё менять, — расстроенно заявил горе-писатель.       — Это твоё дело. Я только предложил. Хотя можно и не всё. Лидуля отличная получилась, немножко больше пофигизма и заботы о собственном тельце добавить — бесконечные ванночки, пилинги, депиляции, пилатесы, утяжки, обёртывания, нити какие-то золотые… Сцена приезда белобрысика тоже нормально написана. Добавить пару фраз. Убрать то, что Антон разрешает своей собачке без спросу заходить и что угодно брать. И ещё, не делай из этого психа красавца! Так, обыкновенный, никакой! Поэтому выкаблучивает: татухи, хаммеры, оргии какие-нибудь, в комнате полный «абзац», играет по-крупному, слушает уродскую музыку, ну и на кокаине сидит, так как алкоголь уже не штырит.       — Но ведь это тоже как-то стереотипно получается: сын мэра и сразу же кокаинист и засранец.       — Стереотипы рождаются тоже не на пустом месте. А тут так вообще просится этот образ.       — Н-да… Пожалуй, я обмозгую твоё предложение.       — Если. Ты. Белобрысика. Сделаешь подонком… То вымётывайся вон из моих апартаментов и я тебе боле не прототип! — категорично и немного театрально заявил Давид.       — Ладно. Предположим, я взял твою идею. И в чём заключается роль мальчика при Антоне. Игрушка — это как?       — М-м-м… ну, например… В первый же день Анд… Антон заволок парня к себе в комнату и не прибамбасы дизайнерские демонстрировал, а прочитал список его обязанностей. «Называй меня «хозяин»! Это раз. Помни, что моя воля — закон, ты делаешь то, что я велю. Это — два. Ты всегда под рукой. Никаких просьб, никаких приставаний ко мне. Всё, что тебе нужно, я знаю. К мама́ и к папа́ не лезь, ты — моя собственность. Жалко, конечно, что тебе в школу надо ходить. Переведём в мою бывшую школу, там будет кому за тобой присмотреть. И никаких друзей-подруг, никаких собственных планов, гулянок, вечеринок. Всё понял? Ну-ка, принеси-ка мне тапки, они под кроватью валяются!» Давид почему-то думал, что это какая-то игра, и послушно полез под кровать за тапками. «Ну-ка, прыгни!» Давид улыбнулся своему новоявленному братцу и прыгнул. А тот зацвёл-запах от удовольствия: «Умница! Как же мне тебя называть? Не Давид ведь. Очень уж громкое имя. Будешь… Тузиком! Уха-ха-ха!» И только после этих слов до Давида дошло, что это всё не игра, что Антоша намерен издеваться над ним, что его обманули и собираются сломать ему жизнь и его самого. «Пошёл ты!» — обиженно воскликнул он и развернулся, чтобы гордо удалиться. Но не тут-то было! Этот придурок, соскочив, сбил его с ног и пнул прямо в живот. Парня скрючило от боли, он даже задохнулся, вспомнилось, как из детдома в больницу увезли зарыпонистого Тимку, которого побили два детдомовских авторитета за какую-то мелочь. Тимку так и не привезли обратно. А этот псих Антон развернул задыхающегося на спину, уселся тому на бёдра, ухватил больно за подбородок: «Ты думал, что я шучу, что ли? Ты — никто, ты куплен, завёрнут и доставлен покупателю. Не гунди и не вздумай бежать! Будет больно!» Давид прошептал: «Я хочу обратно… за что меня?» — «Ни за что! Нехрен было попадаться мне на глаза такому сладкому пёсику! Никаких «обратно»! Привыкай, я твой хозяин!»       — По-твоему выходит, что этот Антон совершенный урод. Просто садист.       — А ты думаешь, таких не бывает?       — Бывает, конечно… но как-то это слишком.       — Сделай так, чтобы читателю было приятно убить этого урода.       — И тогда в чём будет польза обществу?       — Пусть все знают, что человек — не собачка, не игрушка, не раб. Любой человек, даже самый слабый и беззащитный. И никакие деньги, власть и физическая сила не устоят перед возмездием.       — Но возмездие не приходит сразу же. Парню придётся долго мучиться и бороться?       — Придётся… — неожиданно тихо сказал нелитературный Давид. — А вообще, четвёртый час, я хочу спать и меня бесит твой роман!