Соавтор неизвестен

                    — Выбрали, что будете заказывать?       — Принеси мне эля большую и стейк из судака без гарнира, но с хлебом!       — Эля? Ты не на мотике, что ли?       — Давид, я… мне уехать нужно на пару дней.       Официант прищурился, пытаясь рассмотреть этот подвох в писателе, к которому он уже привык за три дня. Не нашёл. Тот смотрел на него снизу вверх открыто и доброжелательно.       — Ну и вали!       — Эй-эй! Я же вернусь. Просто надо.       — И куда?       — Э-э-э… к брату.       — Кто у нас брат?       — Он… э-э-э… ну…       — Слишком много «э». Не говори, не моё дело. Судак с соусом?       — Давид, мой брат, он филолог, мне нужна его помощь.       — Он живёт не в Москве?       — Н-н-нет.       — А в Москве филологов нет. Ну-ну.       — Ты мне не доверяешь?       — Доверяю, но думаю, что не стоило бы.       — Дурак. Жди меня послезавтра, с работы встречу.       Не то чтобы Давид ждал Сергея. Он ждал последствий своей неосторожности. Всю дорогу с работы озирался, дома не мог заснуть. Потом обнаружил, что Сергей оставил у него сумку с вещами. Абсолютно не церемонясь, вытряхнул всё из неё. Джинсы, носки, футболки, провода, книжка «Автор неизвестен», бритва в коробочке, карта Москвы, записная книжка. В ней незнакомые фамилии, номера телефонов, какие-то цифры, много номеров под какими-то закавыченными названиями: «подозрительный», «главный», «она», «болтун», «сторублёвик», «сторожиха». Из книжки выпала фотография, на которой мужчина, уже немолодой, улыбается, ровные зубы, волосы торчком, глаза за очками… ореховые. «Это и есть брат, — понял Давид. — Старший. Сразу видно, что интеллигент. Фило-о-олог!» Больше ничего полезного он не обнаружил. Ноутбук Сергей взял с собой. Давид решил почитать «Автор неизвестен» и честно уснул под книжкой, убедившись, что стиль письма и некоторые словечки узнаваемы.       Весь следующий день парень убеждал себя, что беспокоиться не о чем. Ник был на выходном, и разговорчивый Пол развлекал его всю смену. Он подтвердил, что клиент с кривым носом разговаривал с ним в прошлый раз, выспрашивал о Давиде, более того, Пашка слышал, как он беседовал с Факаидисом. Что спрашивал, как давно работает официант Дейв, где работал раньше, доволен ли работодатель им… Пол сказал, что Сергей показывал хозяину какой-то документ, так как тот не особо хотел разговаривать с гостем.       Эта Пашкина информация опять растревожила Давида. И он даже решился пойти к Факаидису попросить у него расчёт — решился удирать от любопытства этого змея. Но хозяина паба на месте не было. А Борисовна подтвердила, что Безуглый довольно-таки известный писатель, хотя она «представляла его совершенно по-другому». Барменша даже попросила взять у него автограф, как только тот вернётся. Придётся ждать — обещал автограф.       Вроде успокоился. Но опять не спалось. Тени, образы, звуки, запахи навалились и не дают сладко вытянуть позвоночник. Посредине ночи Давид вдруг вскочил, стал смотреть в окно, вышел курить на балкон. Потом сделал странное. Взял вилку и стал подкапывать землю у гигантского алоэ, что околючивало окно на кухне, что-то поддел, вытащил маленький целлофановый пакетик, встряхнул, размотал нитку, которая скрепляла его, и достал из грязного мешочка кольцо. Надел на палец. Немножко велико. Большой квадратный камень презрительно и пристально смотрел на растрёпанного парня. А тот хмуро отвечал ему. Посмотрели друг на друга. Парень оказался сильнее. Щёлкнул по бриллианту и сказал вслух:       — Пусть знают правду. Удрать успею.       Решительно запрятал в мешочек кольцо с жалкими листочками вокруг коварного, горделивого камня и зарыл обратно в кадку. Выровнял землю. Примял её и полил алоэ из чайной чашки водопроводной водой.       На следующий день после маетной работы Сергей, как и обещал, встречал Давида на «мухе». Парнишка выглядел более уверенным и решительным, а писатель, наоборот, подавленным, хотя и старался придать лицу счастливое выражение. Сказал, что не выспался, что в поезде писал, что пришлось встречаться с неприятными людьми, что брат ворчал, но что всё равно был рад видеть. И действительно, по приезде «домой» Сергей сразу свалился на свой диванчик и отказался от ночной трапезы, разрешив Давиду читать и править текст курсивом на ноутбуке. Сам же засопел и, не шевелясь, пролежал в позе падения всю ночь, пока прототип его героя, освещаемый неживым светом монитора, вчитывался в новый текст. Иногда останавливался, отрицательно мотал головой и начинал работать мышью и клавиатурой так, как будто он с кем-то сражался в странной электронной игре, где слова — воины, пробелы — секреты, точки — выстрелы.       «В новом классе никто, казалось, не обращал на него внимания. Никто не спросил его первого сентября, что за ранки у него на щеке и шее. И сейчас, спустя три недели отсутствия, никто не поинтересовался, чем же болел новенький. Классная руководительница — пожилая математичка Вера Ивановна — даже справку не потребовала. И Давиду представилось, что тут все обо всём знают, а это позорно, а это значит, сейчас будут шпынять, унижать, издеваться, как над слабым — так, как принято в детском доме. Он ожидал от каждого заговорившего с ним презрительного тона, брезгливого взгляда.       От некоторых он действительно замечал косые, пренебрежительные взгляды, дважды слышал, что в спину несётся шёпот: «Голиковский приблудок, голодранец». Он готов был драться, вцепляться в горло безоглядно на силу обидчика, но серьёзных поводов всё-таки никто не давал. И вообще, Давид очень скоро оценил гимназию: хоть учиться здесь было трудно (из-за всех горестных обстоятельств своей жизни он очень много пропустил), но это было место, где полдня он не видел психа. Гарантированно не видел. Ну и что, что не было друзей. Ну и что, что французский язык казался абсолютным кваканьем и никак не давался. Ерунда даже то, что на уроках физкультуры его не брали в свои команды мальчишки из класса — оказалось, что он просто не знает правил спортивных игр, не умеет водиться с мячом, делать точные передачи, не добрасывает мяч с линии подачи через сетку да и просто с визгом отскакивает от кручёного мяча, летящего прямо на него. Тот ещё игрок! Гимнастика ещё не началась, лыжи и коньки тоже ещё впереди, но волейбол и баскетбол были для него непостижимы.       Сидел он в классе за партой с девочкой Милой, маленькой и тихой, как и он сам. Только она была отличницей, на уроках не бездельничала, записывала всё, что положено, слушала внимательно, робко переспрашивала непонятные моменты лекций, педантично вела дневник. Но списывать не давала. Когда Давид вытягивал шею и типа незаметно заглядывал к ней в тетрадь, она наклоняла плечо, горбилась, отодвигалась к краю парты. Дружить не получалось. Даже поболтать с ней не удавалось.       Около месяца после «болезни» длился этот обет молчания вокруг него. К тому же Давид заметил, что двое парней — один безымянный из десятого класса, другой одноклассник, бугай Мансур Байрамалов — постоянно рядом. Похоже, что следят. Однажды Давид чем-то отравился и весь шестой урок провёл, невесело беседуя с унитазом. Так эти двое почти синхронно ворвались в туалет посреди урока, запыхавшиеся, с выпученными глазами. Явно искали его. Мансур, увидев синюшного Давида, тут же вышел, и было слышно, как он говорит по телефону:       — Нашли… Блюёт в тубзике… Не знаю… Не отпустим… Ага, пораньше…       За ним чудесным образом приехали раньше, а тот другой — безымянный десятиклассник — практически за шкирку уволок его из туалета в гардероб и лично сдал охраннику Голиковых, что прикатил так внезапно.       Однажды «опекунов» у Давида прибавилось. Он, как обычно, сидел на физике, безнадёжно вытягивая шею в сторону Милкиной тетрадки, как вдруг отличница вместо того, чтобы отвернуться, закрыть тетрадь с ответами, левой рукой неловко пододвинула Давиду длинный листочек. Записка? Давид недоумённо раскрыл её. «На физре вместо игры иди в девчачью раздевалку».       — От кого это? — прошептал он, не поворачиваясь к соседке. Та чуть заметно пожала плечами. — А это точно мне? — ещё раз обратился он к Миле. Та кивнула головой, делая вид, что увлечённо решает задачку. — Ми-и-ил! Ну от кого? — та не успела ответить, так как Давида вызвали к доске и он пошёл позориться.       Давид не особо раздумывал: идти — не идти. Ничего хуже Голиковых с ним случиться уже не может, рассуждал он, а там вдруг друзья обнаружатся… Поэтому, как только закончилась разминка и парни поделились на команды, он сначала уселся на скамейку поближе к выходу, а минут через пять улизнул в пустующую девчачью раздевалку от погрузившегося в азарт игры Байрамалова. Там на подоконнике сидел парень. Это был ученик из параллельного класса. Увидев Давида, он спрыгнул и обошёл вокруг, внимательно рассматривая мальчишку. Показалось, что у парня какая-то знакомая внешность.       — Хм… Значит, ты и есть Давид Боркович? — тихо спросил он. И голос тоже показался знакомым.       — Да. Я Боркович. Зачем звал?       — Меня зовут Илья, — игнорировал прямой вопрос парень. — Хочешь, значит, свалить от Голиковых?       Давид замолчал.       — Почему? Из-за Антоши? Или ещё из-за чего?       Отвечать не хотелось, тем более что не ясно, чем это закончится.       — Хм… молчишь? Из-за Антоши! — уверенно определил парень. — Мне Макс ничего не рассказывает, но тут и дураку понятно, что Голиков — причина причин.       — Макс? — вырвалось у Давида, и он понял, почему парень показался ему знакомым. Он был похож на того парня, что «выиграл» его на вечеринке. На Макса. — Он твой брат?       — Да. Старший.       И тут у Давида вырвалось ещё более неожиданное:       — Он правда пидорас?       — Чо-о-о?! — У Ильи округлились глаза, он схватил более мелкого соперника за футболку и стал трясти: — Ты чо? Это кто тебе сказал? Да я… Да я тебя щас! Да я за брата! Какого лешего ты…       — Я просто спросил, — вдруг засмеялся Давид, — нет так нет! Это мне Голиков сказал.       Илья оттолкнул Давида от себя, сузил глаза и прошипел:       — Этот псих просто завидует Максу. Не может им командовать, вот и бесится, болтая всякое. А придурки типа тебя повторяют. Ещё раз услышу!       — А Макс не спрашивал обо мне? — Давиду очень захотелось, чтобы тот высокий волевой парень вспомнил о нём, не забыл, а может, и помог.       — О тебе? С чего? Ты кто? Пуп земли?       — А он только пупами интересуется? — И Илья сильно толкнул остроумного сироту в плечо, да так, что тот полетел в угол, сшибая скамейку.       — Ты типа юморишь? Это ты получить хочешь? — крикнул Илья. — Так знай! Ты никому, кроме психа, не интересен! Это он тобой интересуется. Короче! Мне предложили деньги, чтобы я за тобой присмотрел. Не то чтобы миллион, но нормальные деньги. Так вот я тебе открыто хочу сказать, что деньги я взял (я ж не лох, чтоб отказываться от халявы), но караулить и выгуливать тебя не буду. Просто знай: шаг не по уставу — и тебе прилетит не только от Антоши, но и от меня. Причём я сам бить не буду — не приучен, есть кому этим заняться. Понял, сопля?       — А если я сбегу и меня не найдут, что тебе будет? — смело улыбаясь из угла, спросил Давид.       — Мне? Ничего. Это вон Мансурчику и Димону нагорит. А мне ничего не будет, за мной — семья! Понял? А вот тебя в этом случае разыскивать будут не только ищейки Голиковых, но и отцовские люди. Уверяю тебя, они проворнее.       — Хм… если ты весь из себя хозяин жизни и «за тобой семья», что ж ты на такую гнусную копейку позарился? Не стрёмно тебе за мной, приблудышем, следить и получать какие-то крохи?       — А не нужно меня брать за яйцо с колокольчиком! Если мой отец богат, это не значит, что заработать самому позорно, я кровососом не буду. На свой карман я сам зарабатываю. Мне незападло было на свалке летом работать и брату помогать… Понятно? Тем более я ни за кем не собираюсь следить. Я просто тебя оповестил.       — Как вы меня задолбали все, — тихо сказал Давид. — Хоть бы один нормальный человек… так нет, все ублюдки…       Илья пристально посмотрел в угол, где сжался этот упёртый мелкий Голиковский опекаемый. Увидел светлые голубые ненавидящие глаза и сжатые у шеи кулаки. Передумал вновь орать и демонстрировать силу. Пошёл к выходу, повернулся:       — Нормальных много, просто ненормальные сильнее и их лучше видно.       Так Давид познакомился с Ильёй Бархатовым. Он выяснил позже, что тот хотя и был таким же мажором, как Антон, но меру знал. И действительно летом работал на городской свалке сортировщиком. Недругов у него не было, боялись, несмотря на то, что славы бойца за ним не водилось да и как отморозок он себя не вёл. С учителями был корректен, техничкам и официанткам не хамил, в школу всю осень приезжал на обыкновенном велике, никаких золочёных паркеров или плащей от Готье он не выпячивал. В общем, он и был нормальным, пусть и сыном первого мафиози города.       Через пару дней, уже не шифруясь, Илья подошёл к Давиду на перемене, отвёл к окну.       — Мне Макс рассказал. И в общем так… Я за месяц получу деньжат за тебя, и ты можешь рвать когти. Только продумай всё нормально. Может, я и помогу чем. Всё, топай!       Впервые за три с лишним месяца житья у Голиковых у Давида было хорошее настроение, проснулась надежда. Он стал мечтать, что сбежит и братья Бархатовы обязательно помогут. Даже Антоша заметил блеск довольных глаз.       — Это что за лыба? У тебя праздник, а я не знаю? — спросил псих, подозрительно рассматривая свою игрушку, когда они обедали. Естественно, Давид независимо не ответил, продолжая наворачивать умопомрачительный грибной суп от Карины. — Эй, псинка! Глуховатый? Не тявкнешь даже в ответ?       Что нашло на Давида? Наверное, предчувствие свободы. Оно сильнее, чем сама свобода. Он посмотрел решительно на Антона и показал «фак». У Голикова на мгновение отвисла челюсть. Пауза перекрёстного зависания: один в шоке от самого себя, другой потрясён видом маленького наглого пальца. И… взрыв эмоций. Давид резво сорвался из-за стола, толкнув его и опрокидывая и свою, и Тошину тарелку с супом. Грибы и сметанная жижа позорно заляпали пузо офигевшего хозяина дома. Куда бежать? Сначала вокруг стола, метая во вмиг осатаневшего Антона всё, что попадалось под руку, потом на лестницу, наверх, на второй этаж по кромке этажа, роняя цветочный горшок. Антон превратился в леопарда. Прыгал за зайчишкой через три-четыре ступени, уворачивался от летящих в него предметов, почти летел, вытягиваясь за этим трусливым тельцем, мягко падал, запнувшись о цветочную кадку. Пару раз Давид успел открыть какие-то двери, и преследователь даже получил одной по лбу.       — Тварь! Стой! Я ж убью! — азартно кричал Антон и устремлялся за парнем на третий этаж. В пати-комнату, вокруг стойки, вокруг пуфов, хищник получает по голове мишенью, та переламывается надвое. Он прыгает, успевает схватить жертву за штаны. Давид падает, но со всей дури пяткой ударяет Тошу в нос. Тот наконец матерно взвыл, на лице тут же образовалось кровяное пятно. Отважный беглец вырвал ногу из вражеских ручищ и вчистил вон…       — Да-а-ави-и-ид! Мой пёсик! Моя лапуля! Моя куколка! Ты где? — Антон, размазав по лицу кровь и не обращая внимания на то, что вся белоснежная футболка в преступных пятнах, крадучись, сверкая безумными глазами, скалясь, обыскивал третий этаж. В шкафах, под кроватью, за диваном, за шторами, на балконе... У себя в комнате, у него, за зеркальными дверями в коридоре… — Где же мой куклёнок? Где ты, тварь? Не лучше ли тебе самому выйти?       Антон застыл. Прислушался. На цыпочках прокрался в коридор в один угол, в другой. Вдруг на лице довольная улыбка. Он подбежал в тупик коридора к лестнице, что вела на чердак. Приложил ухо к узкой дверце. Улыбка стала ещё шире. Он кивнул самодовольно каким-то своим бесам и …раз… резко открыл створку двери.       — Ах! — Давид был распластан по внутренней двери, он шумно, судорожно вдохнул и принял на себя ненавистное тело. Антон вжался в мальчишку своей кровью, своей безумной ухмылкой, своей лихорадочной энергией, что родилась в нём во время погони. Он стал размазывать свою кровь по белому лицу, по приоткрытому рту, угрожающе приговаривая:       — Псинка! Ты меня таки завёл! Ты заводная игрушка! Ты умница! Это то, что мне нравится. Ты знал? Ай да сучёныш! Ай да Давидка! Ты сейчас будешь всю эту хуету на лице у меня и на животе вылизывать! Ага! Красавчик! Где же тот смелый пальчик? — Он стал ловить заметавшиеся и сжавшиеся в каменные кулачки руки мальчишки. — Ах, какой ты горячий! А глазки какие! Голубые! А губки? Мягкие! Сладкие! — И он кусает Давида за нижнюю губу. Тот взвизгивает, пытается отчаянно крутить головой. И получает короткий, неслабый удар под дых. Хватает, хватает воздух, его сгибает боль, из глаз предательские слёзы, из носа тоже какой-то пузырь — именинник мальчишеской ненависти. Давид инстинктивно прижимается к психу, тот переваливает его через плечо и, насвистывая мелодию из полоумного блокбастера Тарантино, тащит парня к себе в комнату, бросает на круглую кровать и сам практически прыгает рядом. Рассматривает внимательно жалкое лицо своей жертвы, удерживая поперёк живота железной рукой.       — Почему ты такой? — прохрипел смелый мальчик.       — Хм… — Антон улыбался. — От скуки, детка, от скуки. Вокруг одни лизоблюды. А ты нет. Ты смотришь на меня со всей ненавистью, готов убить. Это же замечательно! Это так меня волнует, душа моя! Только ты не перестарайся со своим сопротивлением. А то я ж не сдержусь! — И вдруг, поменявшись в лице, он навалился на тяжело дышащего Давида и сжал левой рукой маленькую ягодицу, сильно, до боли, до синяков. — Я хочу этого всё больше и больше! Моя псинка! Будь здравым, хотя бы ты… — И больно стал не целовать, а кусать уже окровавленные и сопливые губы Давида. Спустился к шее и впился, как вампир, к тукающей синей венке. Оторвался и стиснул правой рукой эту самую шею. Сильнее, увереннее, азартнее — так, что Давид выгнулся, вцепился руками в плечи психа, захрипел, закатил глаза, язык налился свинцом, из носа хлынула уже своя кровь, а за искажённым лицом Голикова померещилось беззубое лицо какой-то доброй старушки, белое-белое лицо…       Спал он в эту ночь в углу на коврике с вышитыми косточками. Замёрз, вытащил из-под кровати безмятежно сопящего Антона меховой костюм белки и сам надел его, чем порадовал с утра своего хозяина-извращенца.       В гимназии на большой перемене напротив него за стол уселся Илья. Молча жевал свою порцию, казалось, почти не смотрел на Давида. Да и тот не хотел, чтобы его рассматривали, кукожился, вжимал шею, скрывал взгляд: чем гордиться? Губы треснуты и вспухли, под скулой почти чёрный засос, шея в синюшных пятнах. Не сам же себя истязал. Это ясно всем. Допив капучино, Илья сказал категорично:       — Знаешь, нахер мне его деньги? Тебе надо бежать. Пока не поздно… Или уже поздно?       Давид не ответил, ибо ещё слово, ещё хотя бы один участливый взгляд, и он разревётся…