Соавтор неизвестен

                     «Идея с наручниками, похоже, заводила Антона не на шутку. Он повсюду таскал парня за собой, и на запястье у Давида образовалось красное болезненное кольцо от наручников. Сам же Голиков-младший иногда отстёгивал себя от этих железяк: уходил к друзьям, отправлялся в душ, гонял на своей тачке — оставлял свою игрушку прикованной к вертикали барной стойки. Поначалу Давид пыхтел, пытался наручники снять, вытащить оттуда кисть руки, ругался в пустой комнате грязными словами, а потом не то чтобы смирился, но понял, что это счастье, когда придурка нет рядом. Валялся на спине, рассматривая расписанный потолок. На нём чёрный космос со спиралью звёзд, наиболее крупные выпукло смотрели глазом светодиода. По периметру этой большой пати-комнаты на потолке был круглый нижний уровень, оформленный как гигантский металлический иллюминатор космического корабля. И на фоне звёздного неба, как раз над тем местом, где лежал прикованный созерцатель, «с улицы» в иллюминатор заглядывал смешной зелёный гуманоид с рожками улитки и ромбическими глазами в пол-лица. Давиду казалось, что космос в темнеющей комнате кружит звёздами, затягивает в свой вакуумный покой, а гуманоид готов прийти на помощь, протянуть сверху холодную чешуйчатую руку с присосками и спрятать Давида на далёкой планете с маленьким лисом и розовым кустом, где больше никого нет.       Но уже через два дня у хозяина возникла новая блажь. Он потащил свою игрушку в магазин — одевать. Ему было абсолютно наплевать на надёжные, немаркие куртки, крепкие джинсы, приличные рубашки и удобную обувь. Разве в надёжность и консерватизм обряжают кукол? Тем более если есть возможность посорить деньгами.       Их маршрут лежал через сток-центры с приторно-пахнущими странными вещами, через магазин детской одежды, где Тошу заинтересовали голубенькие шортики и новогодние костюмы, через бутик местного чудилы-модельера Ики — «Иксклюзив», через «Спортивные товары», в котором им вынесли кучу идиотских нарядов в блёстках для спортивных танцев, набор гольф для фитнеса, детское борцовское трико. А на закуску был ещё секс-шоп с названием «Недетский мир». Антон в первом же магазине врезал возмущённому, упирающемуся Давиду к ужасу пожилой продавщицы: заставил его надеть кримпленовые брюки-клёш со звёздами а-ля Элвис Пресли, а потом примерять золотистые майки, ковбойскую рыжую рубаху с бахромой по рукавам, обдрипанный чаплинский фрак с длинными фалдами, футболки с суперменом и розовыми девчачьими «Хеллоу, Кити». Почти всё купил, похерил только толстый свитер-геологичку и вязаный кардиган с якорем на кармане. У Ики по бешеной цене приобрёл странный костюм непонятного назначения со стилизацией под одежду тореро, а также пляжный полосатый костюм льва Бонифация с милыми рюшами по штанинам. Гардероб Давида дополнился также голубыми шортиками и футболкой с гюйсом явно для детсадовского возраста, костюмом белочки, гавайской рубахой и ультраузкими джинсами, разорванными под задницей, на бёдрах и коленях. По пути в секс-шоп Антона осенило зайти в магазин, где продавали всё для сна, там он выбрал фланелевую пижаму чёрного цвета с розовыми сердечками и женский полупрозрачный халат в пол. Но больше всего Давид ужаснулся в секс-шопе (там он получил по голове ещё раз, но продавец — равнодушный небритый мужик — ничему не удивился). Чёрные колготки, корсет на шнуровке, латексные шорты, клетчатая юбка, форма американского полицейского самого маленького размера, какие-то невероятные фиолетовые башмаки на гигантской платформе, с шипами по голенищу — всё это было свалено в серебристую коробку и водружено в багажник его спортивной «бэхи» серебристо-красного цвета с серьёзной мордой. Однако всего этого хлама оказалось недостаточно, Антон прихватил ещё пакет каких-то кожаных штук, то ли хвостов, то ли плёток, странных шариков на ремешках и браслетов, часть из которых он нацепил на себя тут же.       Давид был в шоке. За несколько дней пребывания в доме Голиковых он, конечно, уже усвоил, что этот Антон придурок, что дома он царь и бог, что родителям совершенно нет дела до его прибабахов. Он даже узнал, что отец заключил с сыном договор о том, что тот делает что хочет, но не впутывается в криминал, не появляется в скандальных хрониках официальных СМИ, ибо этого требует политическая репутация Юрия Владимировича. Иногда Антон даже торжественно стоял рядом с первой леди и первым мэном города во время каких-нибудь нужных церемоний, одетый просто и классически. Но в остальное — неполитическое — время он с отцом вообще не общался, а с матерью находил шутливый тон и сматывался от её заботы в свой обдолбанный мир. Пару раз журналисты пытались рассказать миру о буднях молодого аристократа, но эти попытки заканчивались потерей камеры, лицензии, работы. Причём все эти «связи с общественностью» талантливый сын мэра налаживал сам, без участия папочки. Но то, что взбрело в голову этому отморозку в этот раз — ни в какие ворота! Неужели он заставит Давида носить эту чешую? А не дай бог кто увидит? Да и вообще, такое унижение пережить трудно…       В машине грохотал «Bad Balance», и Антон подчитывал с рэперами окончание фраз:       — Хардкор, хардкор… ты-ты-ты… Слушайте, вот он…       От громкости и басов нутро «бэхи» вибрировало, и авто, казалось, подрыкивало брутальному исполнителю. Но у Давида от такой музыки образовывались рвотные спазмы и рисовались образы его недругов из детдома. Вдруг шизанутый водитель дал по тормозам, и Давид чуть было не вмазался в лобовое стекло. Лихорадочный блеск в глазах золочёного мажора был вызван скромной вывеской «Дружок» — магазина для домашних животных. Давида опять за шкирку выволокли из машины и втолкнули в воняющее тепло магазинчика с рядом аквариумов на стене, с подвешенными клетками и огромной рекламной пачкой кошачьего корма.       — Мне нужен поводок! — весело заявил Антон продавцу.       — Для какой собаки? И для чего? Для дрессировки или для прогулок?       Антон подозрительно покосился на стоящего рядом растерянного Давида, который вытянул шею, чтобы рассмотреть красивого попугая в синем «фраке» и жёлтой «рубашке».       — Собака большая. А какие бывают поводки?       — Вот этот — водилка, с коротким захватом, чтобы вести собаку у ноги. Вот этот — рулетка, на регулируемой длине. Это простые — брезентовые, нейлоновые. Это подороже, цепочки. Есть со строгими ошейниками.       — Это как?       — Вот, — продавец вынул ошейник с небольшими шипиками внутри обода, — это на время дрессуры, чтобы пёс знал команду «рядом». И вообще… сдерживает питомца. Бывают ещё шлейки для больших собак…       — Не-не! Шлейки не нужно! Беру вот этот строгий и вот этот с цепочкой. Он крепкий?       — Конечно! Собаки его не перегрызают! Вот такой рекомендую, фирменный, «Ями-Ями», у них и карабины надёжные. Что-нибудь ещё?       — Да! Вон ту поилку прикольную и коврик с вышитой косточкой. Ага! А бывают клетки для больших собак?       — Бывают. Их чаще всего для перевозки используют. А так собаки не любят в клетках, если есть дом, то уж лучше конуру сколотить.       — Кто их спрашивает, собак… Есть у вас клетки?       — К сожалению, нет…       — Жаль! — искренне расстроился Антон, вынимая карточку из портмоне и расплачиваясь за покупки. — Ну, псинка, вроде всё закупили, порулили домой! — это он уже обратился к Давиду, схватил его за воротник и повёл к выходу. Продавец, молодой парень, немного косивший правым глазом, открыл рот и только через пару минут пришёл в себя, медленно убрал радушно выложенные товары обратно и громко выругался в пустом помещении:       — Ебанутый придурок!       На что голубой попугай заверещал:       — Ай-яй-яй! Ай-яй-яй! Негодяя-а-ай!..»       — Ты про поводок серьёзно? — оторвался от чтения Сергей.       — А почему нет?       — Но… это он для Давида купил?       — А для кого ещё? Не для собак же охраны!       — Это перебор! Ну, правда… Мне это не нравится!       — Ты сам разрешил править твой текст прямо на ноуте! — взвился настоящий Давид. — Все эти клоунские шмотки — мелочь, хотя и неприятная, унизительная. Но поводок и коврик — это уже настоящий повод ненавидеть, хотеть убить. Поверь, так бывает! Оставь это в тексте!       — Антон получается совершенным извращенцем!       — И отлично! Пусть!       — Блин, это даже писать противно, про поводок… Я ведь дальше написал только то, как он его переодевал и заставлял в латексных шортах и футболке с котёнком по дому ходить, как пригласил друзей и Давида нарядил в полосатый купальный костюм и фиолетовые ботинки из секс-шопа, а в меховом костюме белочки…       — Приказывал ложиться к нему в постель! Вместо плюшевой игрушки…       — Это уже ужасно. Про поводок… Я не смогу написать.       — Я тебе помогу. Он ведь не всегда будет из Давида пса делать. Но один эпизодец можно и включить!       — Ну у тебя и фантазия! — Сергей был явно расстроен тем, куда заводил сюжет этот рыжеволосый соавтор. — И мат нужно убрать, не пройдёт, многовато уже…       — Ну, пусть продавец скажет: «Ах какой нехороший человек!» — и пальцем ещё пожурит! — сделал рожу и захлопал ресницами Давид.       — Это не я про мат придумываю, законы профессиональной этики. Какие ещё унижения ты приготовил моему бедненькому Давиду?       — Это не фантазия, — буркнул парень. — У нас кофе нет и пряников. Давай сгоняем до «Пятёрочки». А уж с пряников я тебе таких извращений надиктую, что только успевай записывай!       Сергей согласился сгонять за пряниками. А то они целый понедельник просидели в душной комнате. Сначала он писал, а Давид валялся на диване, слушал музыку из планшета через наушники, потом гладил на журнальном столике высохшие шмотки и бельё, подложив выжженное покрывало. Потом змей дал ему прочитать кусок текста и разрешил править прямо в ноутбуке. Парень увлечённо тыкал в клавиатуру, морщил лоб, кусал губы, скалился кому-то в монитор.        За пряниками они пошли пешком, так как дождь закончился и нужно было подпитаться живым озоновым воздухом. Сергей не собирался глубокомысленно молчать всю дорогу.       — Расскажи, почему ты тут в Москве один? Где у тебя родители?       — Родители дома… далеко… не в Москве. Просто надоело в провинции жить и после школы сорвался сюда.       — Поступал в институт? Хотел покорить златоглавую?       — Н-н-не поступил… Стал искать работу и вот, нашёл.       — А из какого ты города всё-таки родом?       — Из этой… Костромы.       — Я там был! Памятник-то Романовым на центральной площади напротив каланчи восстановили?       — Э-э-э… Я не знаю, давно не был. Наверное, восстановили. Бесишь своими вопросами!       — Мне же интересно, — на лице змея появилась довольная улыбка, и он утвердительно кивнул, наверное, какой-то своей мысли. — А до «Патрика» ты где работал?       — В «Старбаксе».       — Долго?       — Всё! Закончили пресс-конференцию!       — Какой ты!       — Нормальный. Мне не нравится, что ты лезешь в мою жизнь. Ты про своего Давида пишешь, вот и пиши.       — Но ведь ты прототип! Он сбежит в результате. И куда? — Сергей щёлкнул пальцами. — В Москву! Будет прятаться, ночевать на чердаках и на вокзалах, мотаться по съёмным квартирам, искать работу. Вот тут мне и будет нужен твой опыт обустройства в столице! Поэтому мне интересно!       — Хе… Кто его на работу возьмёт, такого мелкого? Да и квартиру снять он не сможет.       — Так он же не сбежит сразу. Он проживёт в этом аду года три. Школу закончит и потом сбежит, грохнув обидчика. Только вот не срастается, три года — это много. Никакой нормальный человек не выдержит такого обращения. Должен был сбежать раньше.       — А он пытался, — уверенно заявил Давид. — Пока были каникулы, то из дома он мог выйти не иначе как с придурком. А дома — то на поводке, то заперт, то в наручниках, ну или просто вокруг надсмотрщики. Он будет терпеть весь август, — в этом месте Сергей улыбнулся ещё раз, но так, чтобы соавтор не увидел. — А в сентябре его поведут в новую для него школу, не в интернатскую, а в супер-пупер гимназию с охраняемой парковкой перед зданием и рестораном вместо тухлой столовки. В школу его будет отвозить либо сам Тошенька, либо охрана и увозить сразу после уроков по расписанию. Но ведь в гимназии решёток на окнах нет, вход хоть и через электронный терминал, но ведь не тюрьма! И уже день на третий пацан сбежал. Прихватил с собой деньги, что он всё-таки прикарманил в доме у Голиковых — рублей пятьсот, кольцо то самое, в рюкзак с утра вместо учебников сунул пару своих родных вещиц, стырил нож на кухне; повариха, с которой он подружился, завернула ему в фольгу бутербродов. Ну и после первого же урока вышел через запасный вход на стадион, перелез заборчик и... свобода! — Давид растопырил руки и подпрыгнул, изображая восторг персонажа.       — И он отправился на автовокзал, так как понимал, что поездом поехать не сможет, паспорта нет…       — Нет, — рыжеволосый придумщик погрустнел, — сначала он сделал страшную глупость. Он побежал туда, где жил до детского дома. У его родителей же была квартира. После смерти бабушки она стояла запечатанная, там никто не жил, Давид об этом знал, так как директриса детского дома ему показывала постановление администрации города о его квартире. Он и решил, что заберётся туда, захватит некоторые вещицы, пару маминых безделушек, чтобы продать, свою старую кошку-копилку времён бабушкиной экономии. Ключа у него, ясно-понятно, не было. Но по соседству жил дружок, и через балкон вполне можно было очутиться внутри. Вот он и полез, тем более что приятель оказался дома один, обрадовался, помогал, страховал…       — Н-да… А квартира на ведомственной охране… Ясно. Уже минут через пятнадцать парня сцапали и торжественно притащили в участок.       — Именно. Он и до автовокзала не дочапал.       — И как Голиковы?       — Приехала Лидия Еремеевна с сынулей. Все из себя обеспокоенные, Лидуля бледная, за сердце хватается, придурок-сын её за локоток придерживает, спокойствие и уверенность источает. Псих! Им пацана вручили. И на следующий день Давида в школе не было, так его названный братец избил. Даже Лидуле пришлось тогда вмешаться, испугалась, что убьёт парня.       — После этого случая Давид отказался от мысли о побеге?       — Нет, конечно! Ещё раз пять будет пытаться, и удавалось даже до соседнего областного центра доехать. И затихориться в заброшенной деревушке на несколько недель. Но всякий раз его находили. Разными способами. Охрана у них хорошая. И «мил человек» действительно «землю рыл», — парень вздохнул.       — Я полагаю, что парню надевали электронный браслет на ногу с GPS-слежением, как преступникам с ограничением свободы. Да и в школе нашли тех, кто будет следить за Давидом. Пустили слух в гимназии, что Давид вороватый, сложный подросток из детского дома, что за ним нужен глаз да глаз, контроль и дисциплина.       — Да, нашли. И нескольких. Но сделай так, чтобы Давид подружился с одним таким «охранником», тот ему поверил и будет даже помогать.       — Да, хорошо. Пусть это будет не кто-нибудь, кого можно быстро к ногтю прижать, а младший сын главного криминального держателя города — Бархатов. Как будет его имя?       — Назови его… — Давид запнулся и вдруг открыто посмотрел в лицо Сергею, — ...Илья.       — Хорошее имя, сильное, — уже не смог спрятать улыбку Сергей, — и тоже еврейское.       — И чего ты лыбишься? Нормальное имя… правильное. Пусть так зовут. Только сделай так, чтобы они не сразу подружились…       — Ну уж это понятно! Думаю, что такой, как Давид, и не подпустит к себе никого быстро… Кроме пряников и кофе что ещё возьмём?       Широкоплечий улыбающийся мужчина и рыжеволосый хмурый юноша растворились в ярком свете измождённого толпой магазина. Теперь обсуждался только сорт пряников и количество пакетов с молоком и кефиром. Расплачивался за кучу еды Сергей. Флиртовал с уставшей кассиршей. Порвал пакет, выпросил другой. И всё с улыбочкой. Но улыбочка какая-то не такая, безглазая, фальшивая. Было очевидно, что Сергей расстроен. То ли просто накатило необъяснимое, то ли история, что вырисовывалась в новом детективе, оказалась гораздо более жестокой и неприятной, чем он планировал.              Совсем не было улыбки, а напротив, несвойственная ему растерянность и даже смятение застыли на лице Сергея, когда он уже под утро перечитывал тот кусок текста, который родился вечером из совместного обсуждения. Хотя обсуждения было мало. Давид, чуть прикрыв глаза, смотря куда-то мимо гостя, диктовал, порой поразительно актёрски меняя голос, как будто видел какое-то кино и достоверно в деталях описывал картинку. Сергей, казалось, даже слышит музыку, что звучала тогда в комнате, ощущает букет корично-кофейного кальяна и стойкий спиртовой фон, перемешанный с наглым и легкоузнаваемым запахом анаши. Он редко переспрашивал рассказчика, иногда зацеплялся за какое-то слово, уточнял и даже пару раз спорил, но то были споры лексические, а не сюжетные. Сергей печатал очень быстро, но после всё равно пришлось многое исправлять, убирать повторы слов и даже будить соцсеть, чтобы выяснить, как лучше написать. Но это уже тогда, когда Давид замолк (видимо, пошли титры) и, ни слова не говоря, отправился к себе в комнату. Бухнулся на кровать, какое-то время просто смотрел в стену, не моргая, а потом «щёлк»! И отключился… спа-а-ать.               «Толпа завалилась разово, к Голиковым было не принято тянуться, вынуждая каждый раз встречать гостей. Человек пятнадцать — ближний круг Антона, те, что были либо равны ему по статусу и по годам, либо те, кто не побоялся предложить свою дружбу и понравился, либо те, кто умело подхалимничал и угождал. Бывшие одноклассники, нынешние сокурсники, случайные знакомцы по ночным клубам и автогонкам по спящим улицам — вот примерный диапазон приглашённых на уже традиционную вечеринку на третий этаж дома Голиковых. Вечеринка посвящалась уходящему лету и предстоящей учёбе. И хотя на самом деле Антон сотоварищи не утруждали себя в делах школьно-вузовских, они считали прямо-таки своим долгом «отметить» уход лета, проводить, так сказать, бабахнув напоследок шампанским, фейерверком и громкой музыкой. В этот раз ожидалось обычное зажигалово, по окончании которого отмороженную молодёжь, истерично ржущую или энергично блюющую, развозили по домам таксисты и личные водители. Был приглашён самый крутой ди-джей города, помещение с гуманоидом на потолке наполнилось несущимися ритмами прогрессивного хауса и гипнотическими сэмплами транса под мигание дорогущей световой установки.       Карина налепила сотню оригинальных роллов и сотню мини-пирожных. Но основная программа, конечно, не еда. А напитки, дым и порошок для избранных.       Давид боялся этого вечера, так как от обдолбанного Тоши можно было ожидать всё что угодно, а его приглашённых друзей он вообще не знал, вдруг они ещё хуже? Он уже придумал, как себя будет вести. Как только гости пожалуют, он спрячется и будет весь вечер сидеть как мышь. И спрячется он не в своей комнате и не на кухне, а на втором этаже, в кабинете Юрия Владимировича. Кабинет, конечно, был закрыт, и ему входить туда было строго-настрого запрещено, но Давид знает, где хранятся ключи от второго этажа, ему Карина показала. Вот он сядет там под министерски-важный стол, за которым мэр вовсе не работал, а восседал, изображая из себя грозного начальника, засыпал, пересматривая какие-то глупые журналы, в лучшем случае прочитывал речи, которые готовили ему спич-райтеры.       И всё в начале шло, как Давид и задумал. Конечно, псих велел одеться по-уродски: колготки, юбка в клетку и кожаный корсет и, разумеется, сумасшедшие фиолетовые шузы. Тоша самолично обряжал игрушку, сей ансамбль одежды родился после часовых экспериментов над испуганным Давидом, который сопровождался щипками, шлепками и щекоткой. Сам же хозяин нацепил жутко навороченные чёрные джинсы и тёмную облегающую рубашку с леопардовым рисунком на отвороте. Во время приготовлений Антон интимно «обещал» Давиду пригласить его на танец и велел быть только в пати-комнате, всячески угождая его друзьям. Что под этим имелось в виду, осталось непонятым, так как Давид блистательно провернул операцию «исчезновение» в самом начале кутежа. Он вместе с Антоном спустился, как только открылись ворота для машин, так как псих держал его за юбку. Но когда начались рукопожимания и обнимания с завалившей в грохочущий дом компанией, Голиков выпустил из рук клетчатый подол, а Давид юркнул в гардероб, услужливо подхватив латексный плащик крашеной нифмы, зарылся там в одежды, а как только толпа двинулась наверх, выскочил, открыл маленькую узкую дверь кладовки, где горничная хранила всякие приспособы, подковырнул шпилькой несерьёзный замочек на висящем ящичке, и вот они — связки ключей и ключиков. Снял плоский небольшой ключ со второй связки, всё закрыл и побежал на второй этаж.        Здесь, в кабинете — прохлада и сумрак. Шкафы с бесполезными для мэра томами законов напоминали толстых пэров с золочёными эполетами, безнадёжно забытых в век информационных технологий. Широченный стол, наверняка тяжёлый как рояль, непоколебимо стоял на львиных ножках, надёжно скрывая странного подростка в короткой юбке, колготках с неровным швом и тугим корсетом, выдавливающим цыплячью кожицу своими перетяжками. Давид снял фиолетовое убожище с ног, ослабил корсет и сел по-турецки, подкатив поближе барское кресло. Он напряжённо слушал, что там делается за дверью. И сердце застучало предательски громко, когда он услышал, как Антон недовольным голосом кому-то говорил:       — Куда он мог деться? На кухне посмотри! Урою с-с-суку! Нет, наверху его нет. Эй, Макс, ширево — обторчаться! Я оценил! Я тут тебе что хочу сказать…        Ещё через какое-то время шёпот прямо около двери кабинета:       — Наружка что?       — Он не выходил! Сто процентов! — Давид узнал голос «мил человека».       — Блядь! Хрена ли вам платят, что вы не можете сучоныша мелкого найти? На этом этаже? Ключи на месте?       — Да. Ключи висят там, где висели, на месте. — Давид возблагодарил Бога, что тот его надоумил не брать всю связку, а лишь снять нужный ключ.       — Чердак! Туда дуйте!       И голоса опять исчезли, только ритмичный бумкающий звук драм-установки, одинокие визги, изредка бегающие по лестницам шаги вверх-вниз. Давид решил, что ему удалось. И плевать, что наверняка после вечеринки его изобьют, главное — не быть на глазах толпы и не позориться сейчас. Сколько он так просидел, напрягая спину и навострив слух, неизвестно. Но с каждой минутой тревога успокаивалась. Потом он стал осматриваться, «ходить пальцами» по ножкам кресла и по частям стола. Высунул нос, отодвинул кресло. Попробовал открыть ящики стола. Открылось два из трёх, в одном аккуратной пачкой газетные вырезки с фотографиями и упоминаниями о его первейшестве, две пачки шоколада, пилка для ногтей, штопор. В другом журналы с голыми тётками, какие-то таблетки, пачка сигарет, флешки, пульт от кондиционера, чёрный блокнотик, где на каждой странице были подписаны месяца и небольшой столбик цифр. Закрыв ящики, уныло обозревая подстолье в полутьме, Давид вдруг обнаружил в углу столешницы, с нижней стороны, квадратную кнопочку. Подполз. Ничего не написано. Страшно захотелось надавить. Мальчишка боролся с собой пару минут. И всё-таки детское любопытство взяло верх. Он зажмурился и нажал.       Никакой сирены или взрыва не последовало. Только мягкий шум в дополнении того, что бухал сверху. Ш-ш-ш-с… Давид на четвереньках выбрался из-под стола, прищурился и всё-таки разглядел в тёмной комнате перемену. Там, где ещё недавно висела картина в золочёной раме с изобильным натюрмортом, был проём, а картина открылась наподобие дверцы. Давид встал и, прижимая к себе фиолетовые ботинки, на носочках подошёл к окошку. Железная дверь с круглой ручкой и семью маленькими квадратиками с мигающими точками внутри. Клавиатура с цифрами и кнопками «Block» и «Enter». Сейф. Сообразительный мальчик поставил ботинки на пол и вернулся к столу. Достал блокнотик. Во всех месяцах, включая август, по четыре ряда цифр, а в сентябре и последующих три. Ага!       Совершенно не думая, что за такими действиями может следовать катастрофа, забыв, что его разыскивают по всему дому, Давид стал нажимать поочерёдно семь цифр из столбика «август». Вместо точек отражались зелёные 3349021. И теперь «Enter». Дверка слабо пискнула и загудела. Давид дёрнул за круглую ручку, сейф открыт.       — Вот дурак! — восторженно прошептал юный медвежатник, явно имея в виду не себя. Заглянул. И глаза расширились. В глубине сложены стопки, перетянутые бумагой — деньги! Тут же какая-то толстая папка. Несколько шкатулок разной формы. Но самое страшное на нижней полке — пистолет! Вещичка старухи с косой! Давид испугался и захлопнул дверцу, ткнул в «Block». Зелёные цифры исчезли, и в квадратиках опять замигали точки. Держась за ребро золочёной рамы, он вернул картину в изначальное положение. Прижал и… ш-ш-ш-с — она намертво преградила путь к сейфу. И Давид завороженно стал разглядывать на холсте потные виноградины, золотые яблоки, целлюлитные груши, скрюченные листья и почему-то дохлую рыбу с удивлённым глазом. Так и стоял, уставившись в рыбий глаз. Пока от двери не послышался скрежет замка, она распахнулась, выливая на стоявшего у картины мальчишку сноп света.       — Что ж ты делаешь? Зачем нарываешься? — Это «мил человек» — руки в боки. Он надвигался на Давида, и было уже невозможно спрятаться и исчезнуть. Поскольку за шкирку было не ухватить, охранник больно взялся за шею, подобрал с явной брезгливостью с пола уродливые боты и поволок пропажу «в люди».       Люди не сразу заметили новичка с охранником, так как угар всех приготовленных средств увеселения плюс заводящая музыка уже притупили восприятие реальности для большинства присутствующих. «Мил человек» толкнул парня в корсете и в юбке прямо к пуфу, на котором полулежал Антон и девица восточного вида в блистающем зелёном платье. Будучи в колготках Давид поскользнулся и свалился носом в навороченные джинсы.       — Вау! — тут же заорал, перекрикивая бит, Антон, отталкивая от себя девицу с размазанной губной помадой. — Господа! Мой сучоныш обнаружился! — и в сторону охранника: — Пшёл!       Антон, лицо которого казалось неестественно белым, а глаза неестественно чёрными, кривя рот и перебирая пальцами, подскочил к упавшему мальчишке и, никого не стесняясь, пнул прямо в живот. Рывком поднял корчащегося парня и кинул о ближайшую стену, стал наносить ему удар за ударом. Кроме цветобликов, гонимых агрессивным драммом, никто не двигался, все гости — пьяные, укуренные и не очень — застыли. Хозяина остановил только вопль девицы в белом костюме, на которую брызнула кровь с лица Давида:       — Анто-о-он! Ты чо наделал?       Садист опомнился, оглянулся на неё, поднял руки вверх, как победитель на ринге, безумно оскалился и заорал:       — Йо-ху! Будем играть! Вот моя игрушка! Звать… э-э-э… Никак! Пол? — он подскочил к размазанному по стене Давиду и задрал юбку. — Мальчиковый пол! Возраст? Нежный! Сорт? Высший, из красавчиков! — Он вцепился в подбородок жертвы и покрутил его головой. — Щас не очень, конечно, симпатичный, но мы поправим! Люсь! Дай-ка свою чёрную помаду! Сделаем из сучёныша богиню чернососку! — Ему кто-то подал помаду, и тот, грубо нажимая на губы и размазывая по опухшему и окровавленному лицу тёмный жирный палец, выдавил всё, что было в футляре. — Йо-хо! Ну-ка! Танцуй для нас, котёнок! — И оттолкнул Давида от стены в центр комнаты. Тот еле удержался, но стоять было трудно, он стал медленно сгибаться, чтобы лечь, и будь что будет.       — Куда? Никто команды «лежать» не давал! Танцев, значит, не будет?       — Тоха, харэ, нафига нам его танцы? — вдруг подал голос один из парней. — У нас вон девули есть!       — Не, Макс, понимаешь, он не въезжает, что я его хозяин! — возмущённо ударяя себя в грудь, орал Антон. — Его наказать надо!       — Наказал уже, противно смотреть! — По-видимому, этот Макс был равным по крутости Антону.       — А мы шоу сделаем, и будет не противно! — Антон опять пихнул избитого парня к стене, выбежал из комнаты и мигом вернулся назад. В руках у него был большой круг мишени для дартса, что висел бесполезно в комнате Давида. Антон покрутил мишень, выругался, откинул её в сторону, оставив в руках только пучок дротиков. — А будем мы тебя, краля, дротить! Йо-ху! Стена нормальная, гипсокартон пористый, ткань сверху! Нормалёк! Ну-ка, встань вот так! — Он прижал Давида спиной к стене. Расправил руки, как на распятие. Поднял голову. — Смотреть на меня! Не дёргайся! Господа! Шоу начинается. Наша мишень ничего не боится! Я стреляю первый! Внимание!       Псих отошёл от распятого у стены, измазанного кровью и помадой Давида, отсчитал четыре больших шага, вытащил дротик, взялся как положено, тремя пальцами, прищурился, усмехнулся и метнул… Давид не успел отреагировать, реакции вообще тормозились. Дротик воткнулся прямо рядом с ухом. Девчонка в зелёном платье заулюлюкала и захлопала в ладоши. Ещё «выстрел». Дротик воткнулся, но выпал прямо под рукой избитой мишени. Последний, третий дротик. Бросок! И игла больно укусила Давида в ребро. Но кожаный корсет сыграл роль гламурного бронежилета против иголок!       — Мои двадцать очков! — опять заорал Антон. — Следующий?       — Давайте я! — томно заявилась Люся. Неровной походкой подошла к тому месту, с которого стрелял первый, получила из его рук дротики. Прицелилась… Всхлип! На шее кровь, кулаки сжимаются, колени трясутся… А все охнули, кто-то взвизгнул. Второй дротик застрял в складках юбки, не долетев до тела. Третий… Метнув, Люська крикнула, как будто ожидала эйсовый удар. Игла впилась в щёку… глубоко… больно… страшно… не кричать… Но Давид не смог стоять прямо, сжался, руки к лицу, вытаскивает дротик, задыхается, от боли, от обиды, от ненависти…       — Руки на место! — крик садиста. — Следующий! По глазам только не стреляйте. Кто наберёт тридцать очков, тот победитель! Эй, сучёныш, встал правильно!       Был третий, четвёртый, пятый, шестой. Потом опять метал Антон. Кровь уже была и на плече, и на локте, и на бедре, и на груди, и на подбородке, ещё раз на шее, ещё раз на щеке. Большая часть гостей не принимала участия: по разным причинам. В большей степени из-за состояния нестояния, а не в виду гуманизма. Ди-джей сидел, скорбно опустив лицо и руки, не мешая однообразному ритму долбить монотонно, не миксуя, не импровизируя. Часть толпы и не замечала этого, трансово двигаясь, раскидывая руки и кружась друг вокруг друга. Уголок издевательств был в стороне от этого действа.       Вызвался метать и Макс. Похоже, он ничего не принимал. Жёстко выхватил три дротика, измазанные кровью, из рук Люськи, которая собиралась стрелять второй раз. Отошёл ещё на шаг назад. Бросок — дротик торчит параллельно полу близ уха. Бросок — игла тукнула рядом с другим ухом, накренилась, но удержалась в стене. Бросок — стрелка полетела выше, почти в лоб, но нет, впилась в стену над самой макушкой парня.       — Йо-ху! Победитель, Ма-а-акс! — опять вопль Голикова.       — Всё! Закончили! Я победил и финиш!       — Блин! А я хотела ещё! — заныла Люська.       — Хватит, я сказал! Я победил, мне решать! — Макс подошёл к Давиду, подхватил его за подмышку и поволок вон из комнаты. Антон за ними, идёт и ржёт:       — Ты его как победитель трахнуть, что ли, хочешь? Нет, мне не жалко, ты друг, но он нихрена не умеет, поверь! Ну и типа того, он мелкий! Макс, ты куда его? Бархатов! Типа он мой сучёныш! Не твой, уха-ха! Вот меня вштырило!       Макс вдруг резко повернулся, чуть не уронив окровавленную жертву, и выпалил в широкие зрачки зло:       — А ты мне его продай!       — Нихуя! Не продаётся! — Антон неожиданно выпрямился, сверкнул совершенно трезвым взглядом, добавил совершенно неразвязным тоном: — Даже тебе. Он мой!       Антон перехватил висящее тело у Макса и утащил в небольшую комнату рядом, бросил на кровать. Наклонился над Давидом и прошептал:       — Ты думаешь, Макс был бы лучше? Он — пидор, я точно знаю. И поставщик дури. Я — лучший вариант для тебя, псинка моя. Но ты меня разочаровал сегодня! Не такие у меня были планы, ты испортил мне вечерину, сука! Дрыхни. Завтра зелёнкой намажем…       Он говорил что-то ещё, но Давид не слышал, он уходил, убегал, нет… улетал в звёздное небо, к зелёному человечку с присосками вместо пальцев, на планету к рассудительному лису и капризной розе, он несёт им за пазухой золотые яблоки, целлюлитные груши, потные виноградины и зеркального глупого карпа. Он слышал какой-то восхитительный протяжный звук пастушьей дудочки под тихий ритм, что настукивал ди-джей с серым лицом на круглой полосатой мишени. Красиво и грустно».