Соавтор неизвестен

                    «Дружба Давида и Ильи не была похожа на обычную мальчишескую дружбу: не было в ней совместного просмотра боевиков и футбольных матчей, не было бездумного шатания по подворотням, не было бурных обсуждений одноклассниц или игр для Playstation, не было общих крыш для встреч и любимых мест погонять мяч. Даже вредные привычки в виде курения они осваивали суверенно друг от друга. И общались они исключительно в школе и исключительно на переменах, по крайней мере в первый год. Это уже через лето в десятом классе они окажутся в одном профиле и сядут за одну парту. А поначалу учились в параллельных.       Они и не разговаривали толком первый месяц знакомства. Лишь, встречаясь в коридорах гимназии, перекидывались понимающими взглядами или молча обедали друг напротив друга. Однажды всех старшеклассников согнали в актовый зал на нравоучение от имени инспекции по делам несовершеннолетних, и Илья выцепил из возбуждённой толпы Давида и утянул за собой в пустующий кабинет литературы. И там под застывшими взглядами великих русских писателей они говорили. Тогда Давид рассказал о своих родителях, о детском доме, о слабой надежде отыскать дядю Саню-моряка и о более сильной мечте сбежать в Москву.       — Н-да… Мечта дурацкая и детская, но вполне обоснованная, — резюмировал Илья. — Понимаю… Хотя, конечно, я в шоколаде по сравнению с тобой…       Помолчали.       — Илья, — осторожно начал Давид, — а ты знаешь, чем твой отец занимается?       — Знаю, я ж не наивный цыплёнок. Но у меня будет другая дорога. Осуждать отца и Макса я не собираюсь, но и «работать» с ними не буду. Я буду учёным. И придумаю лекарство от рака. И ещё от чего-нибудь…       — Благородно. У меня была сестра старшая. Она умерла от рака. Не дождалась твоего открытия, — серьёзно посетовал Давид. — И как отец относится к твоей мечте?       — Никак. Он и не знает. Мы с ним почти не общаемся. Он всегда занят. Если бы не этот балласт — Голиков, — то он бы уже давно был единоличным хозяином города.       — Голиков? Юрий Владимирович? Балласт? Разве они не друзья?       — Не-а. Мне Макс говорил, что отец вынужден терпеть этого вислоухого мэра и поддерживать, чем-то тот держит отца. Но я не в теме…       — А Макс и Антон не друзья?       — Типа «друзья», — и Илья выразительно изобразил двумя пальцами кавычки в воздухе. — На людях — братаны, а за глаза… Макс того «отморозком» называет, а Голиков Макса сам знаешь как… Макс считает, что Тошенька поопаснее будет своего батюшки.       — А они ровесники? Одноклассники?       — Нет. Макс старше и он учился за границей, а Антон здесь, в нашей школе. Их семья типа патриотизм изображала, он же политик.       — А ты почему здесь учишься, а не за границей?       — Из-за мамы, она была против… — Илья печально замолчал, а Давид не развил тему, так как знал, что жена Бархатова умерла год назад, то ли от рака, то ли от алкоголизма, он ещё в детдоме слышал, как нянечки болтали об этом. Сейчас он подумал, что, скорее всего, от рака. Поэтому решил поменять тему:       — А я думаю, как мне сбежать зимой? У меня даже тёплой одежды нет, всё осеннее. Не в беличьем же костюме тика́ть. Так сразу найдут!       — В чё-о-ом? В беличьем костюме? — и без того большие чёрные глаза Ильи стали ещё больше и чернее. Он соскочил с парты и схватил нового приятеля за плечо, опасаясь, что тот покраснел и запыхтел, так как сейчас на всех парах побежит от стыда подальше. — Что за костюм? Ну-ка, колись!       И пришлось Давиду рассказать о позорных одёжках, что прикупил для него отморозок.       — Так… Одежду и зимнюю обувь я тебе дам, — сурово определил Илья, — и билет куплю сам. Думай, как смыться, чтобы у тебя фора во времени была!..»       Дописав последнюю фразу, Сергей обнаружил, что пиво закончилось, а фаршированный кальмар — гордость местного шеф-повара — безнадёжно остыл, растерял всю гордость. Писатель поднял глаза от монитора ноутбука, увидел Дейва. Тот с соседнего стола тащил грязную посуду, составленную шаткой башней на круглом подносике. Спина прямая, рукав белой рубашки закручен до трёх четвертей длины и оголяет жилистую руку. Парень уверенно держит поднос на пальцах. Профессионально грациозно. Сергей даже залюбовался той стати и самодостаточности, с которой официант двигался. Вот он вернулся с кухни, прошёл мимо, подмигнул. Как он умеет подмигивать без улыбки? Точными движениями, собрав четыре конца, снял клетчатую льняную скатерть, не растеряв ни крошки. Клетчатый ком поместил на стул и вздёрнул парусом над столом чистую ткань. Быстро разгладил, нацепил колокольчики-утяжелители, увенчал центр стола прибором с приправами и салфетками, поставил стакан с имитацией вереска, буквально двумя движениями определил стульям правильное положение и унёсся с грязной скатертью опять внутрь паба. Стол отдыхает, ждёт новых посетителей. А Сергей продолжает наблюдать за Давидом. Вот он разговаривает с Ником, к ним подключается веснушчатая барменша, потом его позвали на кухню, через мгновение он что-то принёс в лотках для бара, зашли посетители, сели на первый столик, Дейв спешит к ним, усаживает, предлагает меню, отходит, давая время гостям сориентироваться и договориться, ловит их первый ищущий взгляд — и он рядом, внимательно слушает, кивает, что-то тихо говорит…       «Надо притормозить, а то вспугну. Нужно придумать другой способ побега, не тот — реальный, — завороженно наблюдая за Давидом, думал Сергей. — Не то, как парень уехал в самую новогоднюю ночь, воспользовавшись тем, что охрана тоже расслабилась и мало следила за буйным весельем на третьем этаже. И даже когда увидели странную девчонку в костюме снегурочки в идиотских фиолетовых шузах, то не стали бить тревогу, а подумали, что просто одна из гостей допилась. И «девчонка» с пакетом (в котором наверняка нормальная одежда) благополучно уехала на вызванном такси по ломовой цене... Надо по-другому написать. Пусть это будет в школе. Пусть там тоже будет карнавал и все придут в костюмах. У скромного новенького тоже будет костюм — сумасшедшая белка. Весь вечер белка зажигала на виду у соглядатаев и охранника. А потом, когда вечер окончился, охрана не дождалась Давидку. Лишь в мальчишеском туалете обнаружили меховой костюм белки. И никто не догадался, что настоящий Давид уже давненько сел на автобус, чтобы через четыре часа оказаться в соседнем областном центре. А роль белки Давида весь вечер исполнял Илья, который обычно никогда не светился на подобных мероприятиях, поэтому никто особо и не заподозрил подмены. Да, сделаю так. Пусть немного сказочно, но ведь это типа художественный вымысел, можно пофантазировать. Но вот потом…» — Сергей вздохнул и махнул Дейву рукой. Тот мигом подошёл.       — Ещё пива? Не много? — спросил официант, словно сварливая жена.       — Ма-а-а-аленькую кружечку, вот такусенькую! — Сергей показал целый бочонок. — И нельзя ли мне эту измученную тушку кальмара разогреть в микроволновке? А?       — Эх ты, писака! — почти ласково ответил Давид, подхватил тарелку, пустую кружку и убежал наливать-разогревать.       «Чёрт… Что же мне делать с ним? Сказать правду? Но тогда я вряд ли узнаю историю до конца. Он сбежит. Я бы сбежал. Или дальше выдавать себя за писателя? Почему-то с некоторых пор тяжело видеть доверие в этих голубых глазах. Он меня не простит потом. И ещё нужно думать, как его защитить… Самый верный способ оставить его. Но… не могу? Как я мог так бездумно уверовать в то, что мне рассказал Горинов?» — именно эти мысли омрачали лицо Сергея, поэтому приходилось делать улыбку. Ему нравился Давид. А это непрофессионально. И это уже ему не нравилось.       Давид вернулся с ожившим, заблестевшим кальмаром на тарелке и кружкой тёмного пива. Оглянулся по сторонам и присел напротив своего персонального гостя.       — Ну как? Много написал?       — Сейчас пишу про побег. Я придумал, как Давид сбежит, ему Илья поможет, и он удерёт со школьного праздника. Выпрыгнет из окна с первого этажа.       — Раздетый? Зимой?       — Нет, в одежде Ильи. А тот наденет карнавальный костюм, ту самую белку, и будет изображать Давида ещё пару часов. Мелькать на глазах охраны.       — Классно. Но он же выше Давида? Как не раскусили?       — В костюме с игрушечной башкой разве разберёшь — выше-ниже.       — А одноклассники по голосу не могли догадаться?       — Ну так белка же не говорит! Она ж бе-е-лка! Да и с Давидом не особенно кто желал разговаривать…       — Сойдёт.       — Думаю, как обустроится парень в чужом городе и надолго ли.       — Дней пять. Тут же на автовокзале найдёт объявление о сдаче комнаты посуточно, позвонит и заселится, заплатив практически все деньги, что были с собой. Глупый, но довольный, будет искать заработок. Но разве в пьяном, новогоднем городе можно заработать подростку без документов? Только потерять. И ещё он, дурак, позвонил Илюхе отчитаться…       — А телефон-то он откуда взял?       — Оттуда же. Илья и дал.       — А почему дурак? Правильно сделал — друг, поди, ждал звонка.       — Потому что из-за этого звонка его и нашли.       — Как узнали, что Илья помогал? Его пытали, что ли? Как его братец тогда не защитил?       — Не узнали. Просто братец и нашёл…       — В смысле? — Сергей осознал, что история начинает раскручиваться ещё более непредсказуемо.       — В смысле в одно холодное, голодное, одинокое утро в ободранную комнату отчаявшегося беглеца постучали. Он, подумав, что припёрлась громкоголосая хозяйка за деньгами, пошёл открывать дверь. А на пороге стоял ракрасавец Макс, вуаля! И он сюда вовсе не с милосердием приехал.       — Он приехал, чтобы вернуть Давида Голиковым? Зачем ему это?       — Давай вечером. Мне нельзя тут рассиживаться с посетителями. Пиши пока то, что надумал… — Дейв встал из-за стола и направился к Нику, который его зачем-то звал, активно махая обеими руками.       Сергей поковырялся в тёпленьком кальмаре, выхлебал одним рывком полкружки портера и тыкнул в окошко электронной почты. Увидев онлайн нужного адресата, он быстро набрал текст:       «Привет. Схема побега такова… — И далее вкратце придуманный им и одобренный Давидом сюжет. Закончил набор сообщения словами: …Сделай какой-нибудь северный город, чтобы пожестче, похолодней, чтобы парень отчаялся. Ну и нашёл его братец друга! О как! Я буду через часа два. А ты действуй».       И уже через десять минут он оставил на столе крупную купюру, захлопнул ноут и, не прощаясь, покинул паб. Дейв даже несколько обиделся: буквально живут вместе, а ведёт себя как будто неродной. Да ещё и столько пива выпил, а сам на мотике. Давид дёргано менял скатерть, шумно составлял посуду на поднос и даже ворчал, чего с ним раньше не случалось: «Ни хрена не съел! Только пиво дует. Куда вот он умотал? Писака!» И вдруг сел на место Сергея, сложил по-бабски руки на груди и прислушался к чему-то внутри себя. «Это сейчас о нём переживаю? Что за хуйня? Где моё чувство самосохранения? Или я его заглушил? Ведь очевидно, что нужно сматываться, ведь понятно, что этот писака что-то знает. Но не могу. Расскажу ему всё и уйду. Всё? Нет, наверное, «всё» не смогу. А куда уходить? И денег не накопил. Да и жалко это место. Будь что будет!» Еле вытащил себя из этого муторного состояния, еле заставил встать и продолжить работать, не возвращаясь мыслями к этому треклятому змею, к этой грёбаной истории. Вплоть до ночи, пока «муха» не увезла его от хмельного «Патрика» к спящей хрущёвке, где будет чай с лимоном вприкуску с чесночными сухарями с работы.       Сергей написал довольно-таки много: и о том, как Голиковы на новый год уезжали на Гоа, и о том, как Тоша придумывал «сценарии» праздника, и о том, как друзья составляли план побега, и сам побег, и мёрзлый автобус, и грязный, суетливый новый город, и о том, как Давид глупо истратил все деньги, и о том, как он в ужасе убегал от местных великовозрастных хулиганов, и о том, что второй день сидел без еды, хлебая только даровой хозяйский чай без сахара. Написано замечательно: тошно и совестливо на душе сразу становится от этого текста. Давиду понравилось, даже несмотря на то, что идея с беличьим костюмом казалась ему несколько фантастичной. Теперь нужно было завершать эпизод с этим побегом.       — Странный поворот ты предлагаешь! Почему Макс-то за Давидкой приехал? — допытывался Сергей у рыжего, когда тот повторил ему свою дневную идею.       — В этом вся суть! Хм… Представь… Дверь, значит, открывается, пацан в ауте — на пороге Макс Бархатов…       «— Привет, — говорит он, победно улыбаясь. Толкает парня вглубь комнаты. — Я за тобой. Переполох в семействе Голиковых: пропал мальчик! Что с него взять? Детдомовец! Собирайся, мы едем обратно. О! Илюхина куртка! Да поживее!       — Я никуда не поеду! — почти истерично ответил Давид.       — Поедешь! Думаешь, я зря триста километров наматывал? Поедешь и будешь жить, с Тошей дружить! Что встал? Одевайся!       — Они ведь не знают, что я здесь?       — Нет.       — Я никуда не поеду!       — И что? Сдохнешь здесь от мороза в подворотне или попадёшь в какой-нибудь притон! С такой мордочкой и попкой, поверь, всё произойдёт быстро! — Макс очень близко подошёл к Давиду, презрительно щурился в его глаза. И его лицо уже не казалось Давиду симпатичным: раскосые глаза и густые брови виделись угрожающими, правильный рот — опасным, тонкий нос — хищным.       — Лучше так, чем к Голиковым!       — Ну… я не знаю, конечно, твоих наклонностей, но ты пока мне нужен там!       — Не поеду! Там невыносимо. Он издевается надо мной! Надевает всякое порно, бьёт, водит на поводке, складывает на меня свои ноги, смеётся, разукрашивает мне лицо, не даёт спать нормально! Он урод!       — Я знаю. Я согласен, он урод.       — Он… Он изнасиловать меня угрожал!       — Но ведь не изнасиловал, — Макс ухмыльнулся, но вдруг изменился в лице и схватил одной рукой мальчишку за толстовку, другой за шею и горячо зашептал куда-то в висок. — Послушай меня, сладкий отрок. Это очень хорошо, что ты ненавидишь Голиковых, очень хорошо! Чем тебе там хуже, тем сильнее ты захочешь удрать. А как только захочешь удрать, то я тебе помогу. Правда помогу! Но сначала ты для меня сделаешь доброе дело. Поверь, оно действительно доброе. Ты должен найти в их доме документы. Я не знаю, как Голиков-старший их хранит. Но это протоколы допросов, судебные бумаги, возможно фотографии. Тебе не нужно вчитываться и рассматривать. Ищи на бумагах фамилии Ярцев и Зарубян. Найдёшь и скажешь мне, а лучше принесёшь мне. И тогда, я тебе обещаю, я тебе не просто помогу, я тебе дам новую жизнь, отправлю тебя в Екатеринбург к маэстро Грацу, у тебя будет новое лицо и новые документы, после чего даже я не смогу тебя найти. Но сначала найди документы… Ты понял меня? Я даю слово, я тебе помогу, но и ты должен помочь мне!       Последовала пауза. В голове Давида слова Бархатова всё никак не могли выстроиться в логичный ряд, так как трепыхалось только одно: «Он отдаст меня Голикову! Меня убьют!» Макс тряхнул застывшего с открытым ртом мальчишку:       — Ну? Андестэнд ми? Мне нужны до-ку-мен-ты!       — Если вся ваша мафия не смогла эти документы найти, то как я это сделаю?       — Я не думаю, что там какие-то хитрости. Просто нужно быть внутри дома, чтобы найти. «Вся наша мафия», как ты говоришь, прощупала уже всё, кроме дома Голикова. И я, и отец там бываем исключительно как гости. А ты там живёшь! У тебя есть не только день, но и ночь. За тебя не только лютая ненависть, но и наивная внешность, кажущаяся беспомощность, униженное положение. А это знаешь как притупляет бдительность! Ты сможешь! И ты ведь не будешь считать это предательством? Это возмездие!       — Я не смогу. За мной следят.       — А ты подумай, как ослабить этот контроль. Может, быть немного покладистей? Да и потом, ты там живёшь всего лишь около полугода! Пока ты чужак. Ещё годик — и интерес угаснет, да и к тебе привыкнут!       — Годик!!! Да я сдохну там! Уже назавтра, после того как ты меня вернёшь, он меня задушит или переломит хребет! — Давид с силой оттолкнул от себя Макса.       — Не убьёт. Он псих, но не дурак. А за тебя, во-первых, деньги плачены, а во-вторых, походу, живой ты ему интереснее.       — Я не хочу! Я не могу! Это всё ваши разборки!       — Хочешь освободиться от него, будешь делать то, что я сказал! Всё, где обувь? Погнали домой!       — Я думал, ты друг… — обиженно высказал Максу Давид, ведомый за шкирку по лестнице.       — У меня нет друзей. Твой друг вон Илюха. И вот ещё что… О нашем уговоре брату не говори. Он не должен знать всех этих дел. Пусть у парня будет другая жизнь. Он и так на меня сейчас будет дуться. Слышишь? Илюхе ни слова!       — Ты такой же, как Голиков… Тоже урод и псих!       Макс рассмеялся, вталкивая парня в чёрную, огромную машину:       — Ты ошибаешься. Я хуже. Я гораздо хуже, чем Тошенька. Потому что он открыт и предсказуем, а я нет.       — Похоже, ты гордишься своим вероломством!       — Заткнись, мелкий.       В машине, несмотря на беспрерывно работающую печку, Давиду было зябко, его потряхивало. Три часа молча, лишь удивительно светлый голос далёкого мужчины из страны палящего солнца убедительно успокаивал Давида из динамиков. Макс, слушая певца, нежно улыбался и вместе с высокими нотами поднимал брови. Эстет. Заметив, что мальчишка слушает музыку, он кратко познакомил:       — Андреа Бочелли. Он вообще слепой, а себя нашёл. Так что и ты найдёшь!       Голос этого слепого никак не давал уснуть, Давиду хотелось согреться и плакать, ему хотелось ехать бесконечно или хотя бы умереть здесь, в этой машине, пахнущей кожей. Но не плакалось и не умиралось. Когда мелькнул облезлый постамент с надписью названия родного города, Макс одной рукой набрал комбинацию цифр на телефоне и весело сообщил в трубку:       — Здорово! Ты где? Дома?.. Ты трезв?.. Даже удивительно. Короче, Тоха, буду у тебя через минут пятнадцать с подарком... Каким-каким? Увидишь, ты будешь доволен…       Они приехали даже раньше. Пока раскрывались ворота и Макс парковал машину, Давида вдруг прорвало на гневную детскую речь:       — Вы все, придурки, попомните меня! Я слово даю, что отомщу! И ему, и тебе! Потому что нельзя так с людьми! Пусть я сейчас мелкий и, наверное, глупый, но я научусь, я выживу и тогда… тогда…       — Не дрейфь! — радостно оборвал речь Макс. — И, конечно, отомстишь. Я даже не сомневаюсь.       Антон даже оторопел, обнаружив, что вслед за недругом Максом в дом вошёл мелкий сучёныш. Рот открыл, округлил и руки развёл в стороны, типа «я фигею».       — Твоё? — улыбаясь, спросил Макс.       — Ёпт... ты как так? Где он был? Мы ж весь город перерыли!       — А он был не здесь, он в Ч… прятался.       — Макс! Ну ты красавец! Ты знаешь об этом? Это ты меня так с новым годом поздравил? А я тебя так-то ждал на сам праздник, — Голиков наконец расплылся своей безумной улыбкой и к Давиду: — Ползи сюда, братец!       Мальчишка вцепился в Макса, скрылся за его спиной, прячась за ним, словно за бруствером, от неприятельских слов. Макс стал уворачиваться, отцеплять от себя парня:       — Тоха! Ты смотри, как ты ребёнка запугал! Обещай, что не будешь его бить!       Антон со смехом подошёл к ним и дёрнул на себя Давида за руку:       — Не бойся, сучёныш! Бить не буду, буду любить! У-ха-ха! — Он облапал беглеца, вжал в себя, обдал того запахом каких-то редких сигарет и сладкого геля для душа. — Не трясись! Но наказание я тебе всё равно придумаю! Пойдём, Макс, вмажем по маленькой, потравим организм! Да обсудим делишки кое-какие! Я тебе, кстати, ничего не должен за сучонка?       — Ничего не должен. Мы же друзья! Делишки обсудим, но вмазываться не буду, я за рулём, да и вообще…       Наказание было придумано позже, когда Макс ушёл, даже не подмигнув, даже не взглянув на Давида, — так он растоптал свой светлый образ благородного и умного бандита. А Голиков, как только тот ушёл, повёл за шкирку мальчишку к себе в комнату. Никаких, конечно, обещаний он и не думал выполнять: сразу вдарил парню в челюсть так, что тот отлетел к самой кровати, сметая по пути какие-то пустые бутылки. Лицо у психа уже не источало карамельного радушия на грани наглости, что он показывал Максу, Антон был без маски. Губа дёргалась, глаза превратились в бездушные чёрные щели, даже тёмные кудри не делали облик более человечным, наоборот, змеились вокруг заострённых скул, подзадоривали гневные желваки.       — Ты, тварь, в первый раз не догнал моих слов? Почему я должен позориться перед этим Бархатовым, выставлять себя никчёмным идиотом, который даже собственную игрушку приструнить не может? — И пинок в бок так, что закололо. — Ты ответишь! Харэ валяться, проси прощения, ноги целуй! — И достаёт босой ногой разбитой губы Давида. Тот дёргается, отворачивает голову:       — Никогда не буду… — шипит с ненавистью.       — Что сказал? — псих даже руку к уху приставил. — Не будешь? Ноги мои не нравятся? Тогда я другой предмет достану! Давно нужно было тебя обучить!..       К ужасу Давида, Голиков стянул с себя штаны на шнуровке и выставил свой член. Давид попытался побежать на коленках. Но был схвачен за толстовку и подтащен к кровати, прижат коленями психа, его ручища на затылке больно удерживает голову за волосы. Мальчишка впился пальцами в бёдра этого ненормального, выворачивает кожу и тут же получает коленом в челюсть.       — Мелкий сучёныш! Руки убрал! Пасть открыл! Давай, целуй, облизывай, соси своего господина! — тыкает носом, лбом в свой пах, но Давид вовсе не собирался уступать, крутит головой, рычит, шипит, освободил руку и ногтями цапнул Голикова прямо в мошонку. — Уа-а-а! — тут же заорал он, обхватил обеими руками шею парня, поднимает, придушивая, кидает на кровать. — Тва-а-арь! Ты же пожалеешь, что родился!       — Никогда… никогда не буду тебе ничего целовать! — хрипит Давид. — И всё равно убегу!       После когтей мальчишки, видимо, сексуальное желание у психа поулеглось, его член вновь вяло болтался. И Голиков наказал Давида по-другому: стащил с него всю одежду, завязал руки толстой верёвкой и практически подвесил на вытянутых руках на турнике в своей же комнате. Тело Давида вытянулось, чтобы не висеть, причиняя режущую боль запястьям, пришлось стоять на носочках. Уже пять минут такого стояния вызвали головокружение и ломоту в спине, руках, ногах. Через час он почти терял сознание, но, слыша удушливый шёпот в ухо: — Как тебе моя дыба? Готов уже отсосать? Готов уже просить прощения по-настоящему?.. — отвечал:       — Никогда… никогда…       Стадий у такой пытки несколько: сначала боль и ненависть, спазмы и кровь от верёвки. Потом онемение вместе с подоспевшим отупением и галлюцинациями, становится трудно дышать и очень холодно. А потом, потом он не помнил…       Вряд ли Давид простоял так долго. Он очнулся на кровати от резкого запаха нашатыря, хотелось блевать, хотелось ткнуть пальцем в глаз ненавистному лицу, что склонилось над ним, но рука не слушалась. Он вообще подумал, что руки нет, что тела нет, что он даже сказать ничего не может, только хрипит. Антон поднёс к белым губам стакан с водой. Несколько глотков, голова откинулась, в глазах обозначился смысл, во рту появилась слюна, жаль, что она не ядовитая… Давид сконцентрировался и, когда Голиков вновь нагнулся над истерзанным телом, чтобы укрыть одеялом, плюнул ему прямо в глаз… Удар и спасительное забытьё…       Начало третьей четверти Давид пропустил: болел, поставили диагноз «двусторонний эндобронхит». Неделю он провалялся в бреду с высоченной температурой, а когда кризис миновал, стал отказываться от лекарств, обрывал капельницы. Заставить его есть и принимать таблетки мог только один человек — Антон. Как ему это удавалось? Никто не знал. Никто не видел. В третьей четверти на ногу Давиду надели чёрный браслет электронного слежения, закодированный на триста метров. Сбежать стало сложнее…»       Тишина. Сергей не мог смотреть на Давида. Не мог, и всё. И сказать ничего не мог, переспросить, уточнить. В горле что-то застряло и не хочет сдвинуться. В горле застрял стыд, да так, что почти невозможно дышать. Надо проглотить, как это сделал Давид. Вспоминались какие-то свои глупые удары судьбы: вот строгий отец, который их с братом нещадно порол, вот казарма при высшей школе МВД, где один ублюдок пытался «дедовать», вот Кодорское ущелье, где он в открытую рыдает над раненым шальной пулей другом. Вспоминалось, как он оказался в заложниках и просидел в собственной моче три дня в тесном подвале. Но всё это объяснимо, всё это нормально вмещается в рамки общественного и личного сознания. Но этот Давид… Какая, к чертям, улыбка? Он провёл там три с половиной года, он встретил там своё совершеннолетие, он провёл там «лучшие годы жизни»… Тишина затягивалась. Нужно было что-то сказать, как всегда… типа «поздно уже, пойдём спать!» Но Сергей не мог.       — Мне кажется, что ты как-то мало записал, — послышался тихий голос Давида. — Я рассказывал-рассказывал, а ты!       Сергей поднял голову и вдруг сказал:       — В следующий раз ты мне расскажешь, как он тебя изнасиловал?       Давид судорожно вздохнул, обнял себя руками, и его затрясло крупной дрожью, так что затылок несколько раз ударился о стенку. Сергей подскочил, обнял, сжал, укрощая судороги и тихонько укачивая:       — Тш-ш-ш… тш-ш-ш… всё закончилось… тш-ш-ш…       И сидели так до того, как начало светать.