Соавтор неизвестен

                    То, что Факаидис дал Дейву отпуск в виде трёх недель покоя, вызвало в «Патрике» немалый ажиотаж.       — Ну, всё! Сейчас держись, греководник! Вслед за Давидкой, я первая на очереди! — радостно инициировала первый в их заведении «график отпусков» Борисовна. — Сегодня же дам добро на путёвку в Турцию! Пусть только попробует не отпустить.       — Натравим на него Давидкиного писателя! — поддержал оптимизм Ник. — Думаю, если бы не Серёга, то хрен бы Дейв деньки получил.       Это правда. Факаидис упёрся рогом, отпускать работника не хотел, тем более «в самый сезон». Как будто для пива в Москве есть какой-то особый сезон. Сначала он просто бегал от рыжего официанта, не говорил ни «да», ни «нет». Партизанил. Тогда и пожаловал Сергей. Чем уж там он угрожал ресторатору, неизвестно, но результат отменный: три недели типа оплачиваемого отпуска.        Только после этого Давид проникся предчувствием встречи с родным городом. Стал раздражительным. Срывался на Сергее: ни с того ни с сего на пустом месте устраивал ссоры, и даже пытался выгнать сожителя вон. Навсегда! Совсем! Адье! Но Сергей старше и мудрее, терпел, извинялся ни за что, молчал и, конечно, никуда не уходил. Потом он принёс билеты на поезд до С. И ночью Давид выдохнул ему в ухо, сознавшись: «Боюсь!»       Билеты были в разных вагонах, так велел сделать Семён. Он вообще не считал эту поездку хорошим решением. Увещевал: вместе по городу не ходить, Давида поселить в гостинице, а не в отчем доме Безуглых, у матери. Сергей слушал и кивал головой:       — Знаю, знаю… Я как бы профессионал. А ты своим героям советы давай!       Все меры конспирации от всяческих коварных незримых врагов были соблюдены. Давид и Сергей встречались только в тамбуре, курили, болтали и коротко целовались «до следующего перекура».       Когда Давид вышел из вагона и ступил на перрон родного города, он почувствовал себя Эдмоном Дантесом, который вернулся во Францию крушить злодеев. Набрал в лёгкие побольше знакомого липового воздуха напополам с мазутным ароматом и направился сквозь вокзал в город. Сначала в гостиницу «Волга», где был забронирован одноместный стандартный номер, а потом, оставив сумку, гулять по городу. Сергею, уехавшему к маме, наврал по телефону, что лёг спать.       Давид прошёл по длинной улице, параллельной набережной. Свернул в переулок к своей школе. Стоит, и даже цвет фасада не поменяли, только на асфальтовой площадке перед зданием появилось множество надписей, сделанных выпускниками: «Мы вас любим! Будем помнить!» Похожи на траурные эпитафии. Потом отправился на набережную, посидел в знакомом открытом кафе, которое летом всегда оккупирует пластиковыми стульчиками часть тротуара, мешая мамочкам прогуливаться с колясками. Зашёл на речной вокзал. Там он и увидел плакаты «Все на выборы». Осенью выбирают нового мэра. Давид даже рот открыл от неожиданности: на плакате фотография Андрона. «Преемственность и молодость», — оптимистично гласил слоган. Давид подошёл ближе к стенду. «Я не обещаю чудес. Я обещаю рабочие места. Я не обещаю праздников. Я обещаю, что будет труд и созидание. Я реалист и готов осуществлять реальную политику». Давид минут десять стоял у стенда. Рядом остановился толстый мужик с чемоданом на колёсиках, тоже стал читать — видимо, от нечего делать.       — М-да… — философски высказался мужик. — Лет тридцать парню. Отзажигался, захотелось сурьёзу.       — А он зажигал? — подключился к разговору Давид.       — Ха! Конечно! Его ж батя мэр бывший! Не этот, который щас, а тот, который был до него. Вечный был мэр. Сыночек куролесил — будь здоров! Но четыре года назад батяньку переизбрали, Андрон бизнесом занялся, объездную дорогу построил. Они с одним местным авторитетом все остановки в городе переделали, построили гигантский торговый центр. Ходят слухи, что и машиностроительный завод он прибрал в свои руки, в Москве связями обзавёлся, на Урале акции какого-то суперпредприятия приобрёл. Новый-то мэр тютя тютей, свадебный генерал: только на церемониях отсвечивает, да на фуршетах жрёт. Вот сейчас все на Горинова смотрят, как на перспективного, молодого, делового и борзого.       — Думаете, изберут?       — Чёрт те знает! — почесал пузо мужик. — Конкурентов-то у него стоящих нет. Разве только что Архаров.       — Архаров? — Давид даже подпрыгнул. — Илья?       — Ты что? Илья совсем зелёный! Отец его. Он и есть тот самый авторитет, что с Гориновым сотрудничал. Сильный мужик, знающий, не погремушка. Но беспартийный! Да и слухи о нём нехорошие, что дел за ним много, у-го-лов-ных! Хотя за кем их нет? — опять философски изрёк местный политобозреватель.       — А вы за кого будете голосовать? — робко спросил Давид. Мужик насторожённо покосился.       — А ни за кого! Делать мне, что ли, нечего, как голосовать? Без меня решат!       — Ну-ну… — Давид не хотел продолжать разговор, развернулся и пошёл вон.       Успел съездить в свой бывший двор, поглазеть на окна родительской квартиры. Там на родной балкон вдруг вышла тётка и стала развешивать бельё. Из подъезда выперся лохматый парень. Давид его сразу узнал и чуть не окликнул. Это его сосед Витька. Совсем не изменился, кажется только, что ещё больше похудел. Витька равнодушно посмотрел на незнакомца и уселся в бордовую «девятку», которая уже через несколько секунд исчезла, оставив противный запах некачественного бензина.       Уже совсем вечером Давид встретился с Сергеем в центре, они пошли в кино в полупустой зал. Вместо просмотра фантастического боевика они шептались на последнем ряду, подальше от малочисленных зрителей. Сергей рассказал, что был у Горинова и сказал нанимателю, что «подозреваемый» рыжий официант, оказался не «тем, кого мы ищем». Горинов слушал молча и не задал ни одного вопроса, велел искать дальше, но и не упускать из виду этого «рыжего парня». Назавтра они договорились идти на кладбище. Утром. Как положено. Утром. Так правильно, считал Давид. Утром так утром. Сергей не стал спорить.       Встретились у Троицкого собора. Поехали на общественном транспорте. Уже перед входом на Воскресенское кладбище около кирпичной арки Сергей придержал бледного парня за локоть и сказал:       — Давид, там всё заросло. Ты ничего не прибирай, не вырывай траву, не оставляй ничего. Горинов распорядился докладывать ему, если на этой могиле будут какие-либо изменения.       — Серёж, я к маме иду… И пошёл Горинов на хуй, я оставлю цветы. Он же всё равно узнает, что я жив, что я дышу и люблю.       — Давид, но… — но Сергей не удержал. Парень ринулся к бабусе, что продавала букетики нарциссов перед входом.       Несмотря на то что на кладбище он был пять лет назад, ориентировался здесь Давид очень хорошо. Идти нужно было далеко, через всё кладбище к западному выходу. Мёртвые фотокарточки насторожённо пялились на странную парочку: рыжего, бледного парня с решительным лицом и здорового мужчину, который шёл, оглядываясь, не доверяя даже упокоенным под разнокалиберными плитами.       Когда дошли до развилки основной дорожки около небольшой берёзовой рощицы, что даже при ветре не шелестела в угоду кладбищенской тишине, Давид вдруг остановился.       — Серёж… Прости, но я пойду один. Подожди меня здесь и пойми. Я недолго.       — Но…       — Никаких «но». Я хочу побыть один.       Сергею пришлось согласиться. Перечить этим глазам невозможно.       — Иди. Я здесь побуду.       Давид похлопал ободряюще напарника по плечу и свернул на извилистую тропинку, что уводила всё дальше и дальше, мимо разных лиц, мимо грязных венков и формальных слов на лентах, мимо старых и юных. И Сергей остался на дороге, ему вдруг показалось, что все мёртвые сговорились и не пускают его дальше, там единоличная зона слёз Давида. Пусть идёт.        И Давид шёл. Он не сразу узнал участок своих родителей. Так всё заросло. Проржавевшая ограда обросла зарослями колючего, злого шиповника, плит было не видно, их скрывала пожухлая листва, мох и выпяченная трава. Маленькая рябина, посаженная бабушкой на девятый день после похорон, превратилась в деревце и уныло склонялась над двумя прижавшимися друг к другу обелисками. Давид отогнул ржавую проволоку на калиточке и с трудом открыл её. Пришёл к родителям. Не плакал. Приблизился к памятникам и рукой оборвал траву, убрал листья, обломал рябиновые ветки, которые скрывали фотографии на эмалированных овалах.       — Вот и я… — произнёс Давид, вглядываясь в родные черты, искажённые приблизительностью печати на жестянке. «Борисова Татьяна Алексеевна». «Борисов Павел Давидович». Могилы поросли бурьяном, никаких выцветших, растаявших карамелек, припрятанных мутных стаканов, обрезанных пластиковых бутылок-ваз. Никто не навещал все эти годы. Давид сел на корточки и положил ладонь на могилу. Прислушался и как будто ответил кому-то: — А я жив.       Минуты две он просидел, всматриваясь в материнское лицо на овале. Оставил в траве нарциссы. А потом решительно встал. Оглянулся. Пристально посмотрел в сторону тропинки, по которой пришёл. Заметил за соседним обелиском припрятанную детскую железную лопатку. Перелез через невысокую оградку и позаимствовал этот нехитрый инструмент. Оглянулся ещё раз. Подошёл к памятнику отца и стал подкапывать землю с левой стороны. Вдруг железяка брякнула о что-то твёрдое. Парень продолжал рыть, иногда прищуриваясь в сторону тропинки. Отбросил лопатку и уже отгребал землю руками. Ухватился и вытащил наружу… полуторалитровый металлический термос с нарисованным подсолнухом на нержавеющем боку. Обтёр грязные руки о штаны. И с кряхтением открыл прикипевшую крышку посудины. Оглянулся. Опять присел на корточки, практически скрываясь за безмолвными обелисками и бурьяном. Удерживая корпус термоса между коленей, он стал вытаскивать изнутри бумаги. Трудно, так как бумага немного всё же отсырела и набухла, а папки свёрнуты туго. Но всё же вытащил. Положил термос в сторону и на холмике отца разгладил папки. Три штуки.       Первая, в фиолетовой обложке. Та, в которую он успел заглянуть когда-то. Уголовное дело об убийстве некоего бизнесмена. Много незнакомых слов. Описание места преступления. Свидетельство экспертизы. Протокол о задержании гражданина Зурабяна. Его невнятная фотография и показания. Он называет имя заказчика: Архаров Матвей Григорьевич. Этот же Зурабян описывает ещё убийство по приказу Архарова. Протокол об эксгумации. «Фу…» — Давиду стало зябко. Протокол о закрытии дела за недостаточностью доказательств. Протокол о смерти подозреваемого Зурабяна в камере. Повесился… Давид тяжело вздохнул и непроизвольно потёр шею. Это было уже больше десяти лет назад. Может, уже вышел срок давности?       Вторая папка. Чёрная, потоньше. Здесь документ на английском. Но Давид разобрался. Это банковский документ. «Swiss Bank Corporation» в Цюрихе. Много слов о том, что вкладчик Горинов А. В. гарантирует какой-то management fee, а дальше номера счетов и… суммы. «Уф-ф…» — Давиду показалось, что очень душно. Он, даже не задумываясь о чистоте джинсов, сел прямо на задницу, оказавшись ещё ниже уровня травы. Печати швейцарского банка с ключиками, с крестом вселяли трепет, вторым документом был файл с маленькой согнутой карточкой с магнитной полосой и с теми же названиями банка. В сторону чёрную папку. Теперь красная.       Почему-то красная папка вызывала наиболее тревожные чувства. «Протокол осмотра места дорожно-транспортного происшествия…», «150-ый километр трассы Р-228», «28 апреля 20.. года 12.34», «мокрая дорога», «пытаясь избежать столкновения с выехавшим на встречную полосу «Hummer H2», кузов чёрный, номер С007 МК64», «за рулём Архаров Максим Матвеевич, 19.. года рождения, в/у АУ 008674», «от экспертизы на алкогольное опьянение отказался», «пострадавшие на «Renault Clio», кузов серый, номер Н885 СК64…» Давид уронил папку. «Дышать, дышать, дышать!» Он схватился за траву, упал лбом в могильную землю. «Не может быть! Погибшие: Борисов П. Д., Борисова Т. А. Не может быть! Нам с бабушкой сказали, что папа не справился с управлением, что просто занесло на мокрой дороге, что просто несчастный случай! Что судьба! Что с любым может случиться!..» Давиду стало не просто душно, стало невыносимо, захотелось заорать. «Раз, два, три, четыре… — стал считать он, пытаясь успокоиться. — Надо дочитать. Что там ещё? Пять, шесть… дыши, дыши, будь сильным».       Он опять сел и дрожащими руками вновь открыл красную папку. Итак, авария произошла явно по вине… Архарова М. М. «Макс! Он виноват в смерти родителей! Видимо, он был пьян. С места ДТП он не скрылся, вызвал ментов сам. Машина родителей, пытаясь избежать столкновения с несущимся на бешеной скорости внедорожником, вырулила в кювет и упала с высоты в камни. Машины задели друг друга касательно. Трупы из «Рено» вырезали. Всё всмятку. Тут же указан свидетель происшествия, некий Иванов, который чудом остался жив, его машина удержалась на дороге. Как тогда Макс сказал? «Не вникай в документы, тебе ни к чему». Вот почему Архаров-отец поверил, что я — убийца его сына. У меня был повод. И он не просто поверил Андрону, он не стал меня искать, придерживаясь принципов права на месть».       Давид пролистал первый протокол, дальше лежал ещё один. Правда, не оригинал. Ксероксная копия. «Протокол осмотра места дорожно-транспортного происшествия…» Ещё один? Но… Здесь совсем всё по-другому. Здесь нет Макса и его внедорожника, а свидетель Иванов говорит, что просто водитель «Рено» не справился с управлением. Прилагается экспертное заключение о неисправности тормозной системы… Что это? Это та версия, которую донесли до них с бабушкой. Всесильный Архаров заплатил и имя его сына исчезло из списка убийц? Кому он заплатил? Свидетелю Иванову и… Давид вернулся к первому протоколу, там, где вписана фамилия следователя…       — А-а-а! — вырвалось из самой глубины, откуда-то из самого чрева, отдирая застарелые ссадины на сердце. — Ма-а-а-ма-а-а! Мама… мама… — Давид скулил. Он вонзил пальцы в землю и не чувствовал, что порезался каким-то стеклом. В голове бил набат, гудело, стучало, орало: много голосов, много лиц, песня про Победу, звук выстрела, шум дверцы сейфа, дыхание в макушку того, кому доверял. Но в трескучей от кузнечиков летней тишине только много раз повторяющееся: — Мама-мама-мама…       Давид не соображал, где он, что с ним. Как бы выпал в другое измерение — классическое состояние аффекта. А вокруг могилы, и некому помочь. Все только скорбно наблюдают. И вдруг крик:       — Давид! Ты где? Ты кричал? — Сергей медленно шёл по тропинке, огибая натыканные густо оградки.       В голове Давида сразу всё стихло. Бамс! И ясность. Он схватил три папки, скрутил в привычный для бумаг рулон. Кинул уже ненужный термос и лопатку на соседнюю могилу. Соскочил на ноги, увидел Сергея. Тот тоже увидел парня, но не сразу узнал. Взгляд бешеный, злой, ненавидящий. Всего пару секунд они удерживали друг друга глазами, а потом Давид вдруг развернулся, лихо перескочил ржавую оградку и побежал от Сергея. Он перепрыгивал могилки, скамейки, пнул пару венков, что оказались под ногами. Замочил ноги в маленьком вонючем ручье, обежал свалку со старыми крестами и уродскими могильными «украшениями». Неважно, куда бежать! Главное, от него! От бывшего старшего лейтенанта, следователя Безуглого Сергея Рафаиловича, который не просто выполнял поручение Горинова. Он был заинтересован лично. Вопрос: «Куда ты дел документы?» — вопрос вопросов. Бежать от него! Куда-нибудь за край кладбища, за край города, за край… Давид не думал, не высчитывал траекторий своего бега, не понимал, зачем бежит, просто ярость гнала его дальше и дальше. Он сбил какого-то пьяненького старичка, свалил у бабки мешочек с семечками, еле увернулся от маршрутки на мостовой и уже приготовился нырнуть в реденький лесок за дорогой, но не успел. Был перехвачен сильными руками, горячим дыханием, потным телом и хриплым голосом:       — Давид! Прости!       Сергей догнал и свалил беглеца на мягкий, хвойный ковёр. Придавил своим телом, обездвижил и испуганно шептал в любимое лицо:       — Я трус. Я не сказал тебе. Надо было. Прости! Да, я знал, как погибли твои родители. Да, это я, будучи молодым идиотом, согласился взять деньги, согласился на подлог. Я не смог больше работать там. Потому что Гориновы стали наседать. Потребовалось подписывать и другие документы… и я ушёл. Давид! Прости! Давид! Я так виноват перед тобой! Я ведь верил Горинову, что ты подонок и совратитель, что ты хладнокровно убил Макса, украв документы и разорив семью. Давид! Скажи что-нибудь!       — Что ты хочешь услышать? — просипел обессиленный бегом и шоком парень.       — Скажи, что я негодяй, ублюдок, трус…       — Ты — трус. И я даже не знаю, кого мне ненавидеть: тебя, Макса, Андрона?       — Давид, прости меня. И пойми, это не было подготовленное убийство. Именно после этого случая Макс Архаров прекратил пить и наркоманить…       — Это очень облегчает его вину…       — Давид, я говорю не то. Просто позволь мне помочь. Не гони. Он убьёт тебя.       — Уже убивать-то нечего, — прошептал Давид. — Всё раздавлено, всё отравлено…       — Прости, прости, прости… — Сергей стал судорожно целовать лицо и шею Давида, тот сначала равнодушно принимал, уставившись незряче в синее небо над соснами. Но просивший прощения был настойчив, не лёгкие прикосновения горячими губами, а жадный, сильный поцелуй с зубами, с кровавым вкусом, с перехваченным дыханием сорвали пломбы и открыли шлюзы — Давид зарыдал.       Так и сидели, укрытые от людей пыльными кустами и ёлками-горожанками на пышущей летом земле, мужчина спортивного телосложения и на руках его молодой человек, прижимавший к грязной белой футболке свёрнутые в упругую трубочку три папки — фиолетовую, чёрную и красную. Вся палитра жизни Давида: фиолетовые шузы, чёрные похоронные процессии и кровь из-под скальпеля, от удара и от бутылочного стекла на могиле. Личный триколор.