Соавтор неизвестен

                    — Ну, я пошёл? — оторвавшись от губ, прошептал Давид.       — Ты боишься?       — Нет. Всё будет так, как должно быть.       — Не должно быть так, чтобы этот ублюдок торжествовал.       — Значит, не будет торжествовать.       — Давид, помни, я рядом. Я слежу за окнами. Будь чутким, если опасность, то бросай что-нибудь в окно, делай что-нибудь со шторами, пиши на стекле… Я ворвусь и перегрызу всем горло.       — Сто раз уже всё слышал. Мне пора.       — Я боюсь за тебя. Я бешусь от того, что он может… Что он просто будет рядом.       — Я справлюсь. И надеюсь, мы с Семёном всё рассчитали правильно.       — Иди… — Сергей сжал пальцами руль, уставился в лобовое стекло; вспомнилось, как они ругались, орали, как он был бессилен переубедить брата и Давида в решении идти к Горинову. И вот он сам его привёз, хотя никто не мог угадать планы Андрона, никто не мог спрогнозировать его первую реакцию. Сергею было страшно и горько, ощущение бессилия его подавляло. Давид открыл дверцу машины, стал выбираться. В руках ни сумки, ни рюкзака, только чёрная папка с документами. Он уже снаружи под грозным осенним небом, обещающим разразиться очередным дождём. Звёзд не видно — сдача «резидента» происходила без свидетелей. Казалось, что даже деревья, облысевшие от осенней биотерапии, нарочито отвернулись и выполняют условия Горинова: прийти, чтобы никто не видел, чтобы никто не знал. Сергей поспешно перехватил дверцу, которая должна была отрезать от Давида, и крикнул: — Прости меня! — Давид, не поворачиваясь, уходя к гориновскому дому, показал «викторию». — Я люблю тебя! — Давид вдруг встал, но ненадолго, но не показывая лицо, но не отвечая этим словам, досчитал до десяти и решительно пошёл к воротам. Позвонил.       За кирпичной оградой залаяли собаки. Раздались и человеческие окрики, в числе которых тошнотворно знакомый:       — Я открою сам, уберите собак!       Через пару долгих минут засов на воротах жалобно лязгнул и дверь открылась, образуя щель, в которую Давид смело шагнул.       Вся эта смелость, уверенность и бодренькая «виктория» стоили Давиду на самом деле значительных усилий. А как он только увидел за воротами знакомый силуэт, то вообще готов был развернуться и трусливо бежать. То, что Андрон сразу ухватил его за плечо, даже помогло преодолеть этот страх. Пришлось поднять взгляд навстречу своему кошмару. Андрон почти не изменился, но всё же возмужал: шея и плечи стали шире, причёска короче, на скулах и подбородке проявлялась щетина «правильной длины», наверняка чтобы выглядеть старше. Он жадно рассматривал Давида: узнавал, сличал. Потом тряхнул головой, как бы прогоняя замешательство, вопросительно выгнул бровь:       — Я полагаю, без сюрпризов? — спокойно спросил хозяин дома. — Ни ментов, ни журналюг, ни неотомщённых призраков за твоей спиной нет?       — Нет. Я один. Вот документ, — услышал свой голос Давид. Он не ощущал себя единым с телом и смотрел на себя как бы со стороны. Этот феномен уже приключался с ним, когда он отходил от анестезии.       — Прекрасно! Идём, дружок! — И Горинов повёл парня в дом. В тот самый — проклятый, забытый, но такой добротный и богатый. Вместо того чтобы направиться в гостиную или в кабинет, Андрон подтолкнул «гостя» к кухне. Прошли по пустому царству кастрюль и свернули к узкой дверце, которая ведёт в подвал. Давид никогда там не был, не случилось… Горинов повернул вставленный ключ, включил свет на лестнице и подтолкнул Давида вниз. — Извини, твоя комната переделана. Апартаментов не жди!       Они спустились на тёмное дно этого помпезного дома. Андрон подталкивал Давида по неосвещённому коридорчику прямо, направо, прямо, направо, почти сразу налево, прямо… Упёрлись ещё в одну дверь. Хозяин загремел ключами, и отсыревшее дерево отворило проход в небольшую комнатку — подвальное помещение. Андрон щёлкнул выключателем, и оба зажмурились от режущего глаза света, исходившего от лампы накаливания, уныло висящей на шнуре. В узком помещении была длинная скамья с рулончиком клетчатого байкового одеяла, в углу стояло ведро, около противоположной стены было небольшое заграждение — по-видимому, за ним должна была храниться картошка. Выше находились пустые полки. Впрочем, на одной из них стояла открытая бутылка водки. Андрон пихнул «гостя» посильнее, и тот оказался на скамье, больно ударившись коленом.       — Ну, вот! Обживайся! Твой телефон? Давай его! — язвительно произнёс Горинов, облапал парня по груди и по бёдрам, вытащил телефон. И тут же присел рядом на скамью, развернул пленника к себе: — Ну-ка я рассмотрю тебя… Давид. — Ухватился за подбородок и стал пристально всматриваться в черты лица Давида, иногда трогал пальцами левой руки то брови, то веки, то уши, то волосы… — Вот ты какой. Интересно. И швов нет? Надо же! Совсем другой человек! Жалко родинку на брови, была прикольная. Ушки стали, конечно, более аристократичными. А вот нос… нет, мне определённо не нравится. Искусственно смотрится, тот маленький был, таким шустреньким и любопытным. Разрез глаз, конечно, красивый, но те глаза были лучше… Жаль. Каким бы ты был сейчас, если бы тогда не вытворил это…       — Скорее всего мёртвым, — холодно ответил Давид. — А если бы был жив, то с выбитыми зубами, сломанным носом, заплывшими, слезящимися глазами, слабый, трясущийся энурезник. Хотя с твоей фантазией, может, портрет был бы ещё ужаснее.       — Не изменился! — торжествующе улыбнулся Андрон. — Всё тот же! Дерзит, наглеет, не боится! Умница! Цвет волос идиотский. Так, что в папочке? — Он открыл папку и вынул оттуда сначала один документ, просмотрел, потом второй документ, потом магнитный ключ. — Фух-х-х… Думаю, восстановят! Мне сейчас эти деньги край как нужны! Если же вы сделали ксероксы счетов, то знайте, они никакой силы иметь не будут!       — Это оригинал, и нет никаких ксероксов. Мы выполнили условия. Теперь ты: Безуглая Галина Семёновна должна приехать домой.       — Приедет, обязательно. Только через недельку: у неё закончится санаторное лечение, а у меня выборы. Я всё делаю так, как условились!       — Скажи, зачем тебе я? Ты получил доступ к счетам. Игрушка тебе уже не нужна, да и мэру опасно иметь такие пристрастия. Конкурентов у тебя уже нет, чтобы с моей помощью их держать в узде…       — Для того, чтобы меня никто в узде не держал, — Андрон сел поглубже на скамье, привалился спиной к грязной бетонной стене, закрыл глаза. — Я никому не могу позволить разрушить всё то, что создано. Ты даже не представляешь, сколько я работал эти пять лет! Ты прав, конкурентов нет. Я ведь подмял под себя Архаровское хозяйство. Был его воспитанником, можно сказать…       — Убил сына и заменил его собой?       — Макса убил ты, сучонок. Ты, а не я! Сначала мне пришлось импровизировать на ходу, ты же меня не предупредил о своём фортеле, — Андрон так и сидел с закрытыми глазами и с блаженной улыбкой на губах. — Мне пришлось стрелять в плечо ещё раз, потом стенать и разыгрывать депрессию… Матвей Архаров как только услышал о похищенных документах, так сразу же поверил в твою вину. Судил по себе: он бы убил, значит, и другие должны… Труднее было с дружком твоим. Он не хотел верить. Он решил тебя найти. И мне нужно было найти тебя раньше. Ты высосал из меня кучу денег: Безуглый ведь не единственный, кого я нанимал, тем более что найти нужно было не только тебя…       — Ты нашёл охранника Владимира?       — Глупый вопрос! Он-то не делал пластики!       — Он жив?       — Зачем тебе знать? Пусть тебя интересует твоя судьба.       — И какова же моя судьба?       — Конечно, тебя тоже нужно убирать. Твои останки даже искать никто не будет. Но… во-первых, у тебя появился неожиданный друг. Соблазнил мужичка? Если он узнает, что ты мёртв, то молчать не будет, а у него ещё и брат знаменитый. Вот, блядь, запара! Во-вторых, как-то жалко уничтожить то, во что вложено так много усилий, денег, времени. Искал, ловил, преследовал — и просто пристукнуть? В-третьих, у меня сейчас другое положение, я во много крат осторожнее, чем раньше. Понятно, что электорат схавает любую лажу, но народная любовь изменчива, любая сплетня, всплывшая история, подозрительные связи могут разрушить созданное. А я что-то так устал… Бегу, бегу… Вокруг одни тугодумы или слабаки, отец — не помощник, а вздумаешь передохнуть — тут как тут борзые новички или старые бандюганы разных мастей. Устал…       — Уж не пожалеть ли мне тебя? — ехидно вставил в эту неожиданную лирику Давид.       — Сучё-о-онок! Я по тебе так соскучился! Ты знаешь меня настоящего, никакого притворства, никаких рамок, я чувствую себя с тобой свободным.       — Отличное объяснение! Я рад за тебя. Только вот я по тебе не соскучился нисколько. Я ненавижу тебя. Ты насильник, шантажист, садист, псих, убийца, в конце концов.       — У-ха-ха! — заржал Горинов. — Ну вот кто мне ещё такое скажет? Только ты, мой щеночек! Насильник! Это звучит гордо... Я был просто первооткрывателем. И тебя, и нового мира для тебя. Я же видел, что ты не смотришь на девчонок. А мальчики в этом возрасте должны и порнуху смотреть, и дрочить, и за старшенькими подглядывать, и к девулькам под юбчонки лезть. А ты нулёвенький был! Я хорошо запомнил, как однажды мы трахались с кем-то… не помню даже, с кем, с какой-то блядью, а ты в уголочке на коврике типа спал. В стенку уткнулся! И ни разу не повернул свой любопытный носик! Ни разу! А деваха-то ноги раскинула, рачком встала, булками крутит, лижет показательно. Смотри и наслаждайся! Нет. Ты никогда не смотрел. Тебе было нужно другое. Мы, пожалуй, возобновим наш радостный секс, но после… Всё будет после. Осталась одна неделя. И там я решу, что с тобой делать…       — У родного города появится мэр-извращенец! Что ж, веяние времени!       — Пф-ф-ф… Я ещё душка по сравнению с некоторыми уродами. Заметь, со старыми уродами! Мне весь мозг выклевали уже своим главным упрёком: «Молод! Слишком молод!» Им нужны старые пердуны, которые боятся даже зад поднять со стула, которые не знают, что такое бизнес и зачем нужна власть.       — А ты знаешь! Ты ужасен, жаль, что ты этого не понимаешь…       — Я не понимаю, с чего это ты растявкался? И ещё не понимаю, почему мне не весело? Вроде практически решил проблему, победил. Ты у меня, счета тоже, пять лет поисков не прошли зря… Почему же нихрена это не радует? — Андрон растёр ладонями виски.       — Это предчувствие. Не всегда тебе побеждать!       — Не говори ерунды! Я всегда «в дамках»! Это моя роль! Просто устал, наверное. Ну-ка, — Горинов ухватил Давида за толстовку и дёрнул на себя. — Может, попробовать нового сучонка? — Больно впился в губы, прокусил до крови, вжал парня в угол тюремной ямы. Давид с силой оттолкнул и лягнул по нападавшему так, что тот отлетел к двери, ударив локоть.       — Запомни, я не позволю тебе этого! — выдохнул Давид.       — Ха-ха-ха! Мой малыш вернулся! Молодец! Возбуждай меня! Ты всегда мог вернуть мне вкус жизни. А губки твои не кроили, что ли? — опять заржал Горинов.       — Пошёл ты!       — Да, я пойду… Завтра с утра дела. Меня не будет допоздна. И я буду скучать. Не позволит он! — у хозяина дома резко поменялось выражение лица — с ухмылки к волчьему оскалу. — Куда ты денешься! Рыжик!       «Почти мэр» яростно отряхнул рукав и штанину от грязи и вышел из помещения. Тяжело задвинул отсыревшую дверь, звякнул замком и сразу вырубил свет. Давид оказался в кромешной тьме. Он выдохнул и прошептал:       — Как в гробу. Без окон. Но ведь надежда есть?       Он нащупал валик из одеяла, развернул его и улёгся на скамейку, подложив под щёку руку. Решил, что попытается заснуть.       ***       Сначала скрип ключа, потом скрежет открываемой двери. Давид пропустил звуки шагов, так как за долгие часы лежания на скамье в полной темноте притупилось не только зрение (казалось, что его вообще не было), но и сознание. Именно сознание. Он уже не понимал, где мысли, где воспоминания, где сны, где галлюцинации. Хотелось пить и есть. Вспомнив про бутылку на полке, он нашарил и отыскал её. Открыл, понюхал, пахло спиртом. Решил, что пить не будет, вдруг бутыль стоит не случайно…       И сейчас, когда открылась дверь, Давид подумал: «Сон, сейчас демоны полезут…» Но вместо демонов резь в глазах, взрыв в висках — включили свет. Давид вскрикнул и выгнулся от боли.       — Эк тебя плющит! — конечно, это Андрон. Он уселся на деревянный лежак и навалился на сжавшееся тело. — Ну? Всё, тихонько открывай глазки. Я тебе пожрать принёс. Не обессудь, что нашёл! Я дома не ем сейчас, поварихи пока нет. С утра до ночи в офисе, или в штабе, или ещё где-нибудь… Охранники сами готовят. Вот.       Андрон положил рядом с Давидом банку жидкого шоколада, круглую булку и банку пива. Пленник спихнул с себя психа, сел, потёр глаза и поспешно стал есть, отрывая куски от булки и макая их в шоколадную пасту. Хозяин сначала наблюдал, потом увидел водку на полке:       — А чего ты не тяпнул водочки? Помогает в сыром помещении и при одиночестве! Дай-ка я… — Взял бутылку и с наслаждением вылакал приличную часть спиртного. — Ух-х-х! Дай-ка закушу! — Залез пальцем в шоколад и тут же в рот. — Класс! Прикинь, я бы так на фуршете сегодня! Открывали новый цех на машиностроительном, потом речи, гульба, коньяк и стерлядь. Остоебенило всё!       — М-м-м… А у меня тут гораздо интереснее… Весь день. Или ночь? Сколько времени сейчас?       — Одиннадцать. Вечер. А скажи-ка, рыжик, что же вы такое задумали? Я вот сегодня, и афишки подписывая, и ленточку разрезая, и стерлядь наворачивая, и в телестудии хрень неся, всё время думал, что же удумали суки? Как так? Просто пришёл? Папочку принёс! Тупо испугались? Так не похоже это ни на старшего Бэ, ни на младшего еБэ, ни на сучёнка. Свалить меня через какие-нибудь разоблачения невозможно, ты же рядом. Я вроде объяснил всё прозрачно: что-то затевается — на тебе это отражается. Мужики они вроде неглупые, а один ещё и втюхался в тебя. Ну? Говори, в чём ваш страшный план мести состоит?       — Думаем убить тебя, — просто ответил Давид. — Вот Галина Семёновна вернётся, и убьём.       — Круто! Такие моральные моралисты, гуманные гуманисты с ментовским прошлым в убийцы? Вы даже нанять никого не рискнёте! Пуп от надрыва совести развяжется!       — Ты преувеличиваешь нашу гуманность и совестливость.       — Не-а! Я людей знаю. Говори давай, что затеваете?       — Отвали!       Андрон ещё раз приложился к водке. Потянулся пальцем в банку с шоколадом, но Давид увернулся:       — Отвали! Шуруй, жри стерлядь!       — У-ха-ха! Блин! Как ты мне нужен, оказывается! Рыжий сучёнок! По-любому у вас предусмотрена связь! Твой ёбарь целый день сидит в машине, в леске, даже особо не скрывается, наблюдает. Чего он ждёт? Вроде я не обещал тебя на свиданку отпускать?       — Мы договаривались, что я буду появляться в окне и показывать, что жив, что всё нормально.       — Я щас разревусь! Как романтиш-ш-шно! Амур-р-р! — стал издеваться Горинов. — Слушай! Сутки прошли, а ты не показался ему! Пойдём! Уважим мужика! — Он ухватил Давида за запястье и поволок за собой: по подвальному коридорчику, по лесенке, через кухню, через прихожую, по лестнице на второй этаж, мимо кабинета в спальню. Раньше это была спальня родителей. Сейчас, видимо, это личные покои Андрона. Он включил в комнате свет и толкнул парня к балкону, что был таким лобным местом на фасаде дома. Изящная витая кованая решётка полукругом окаймляла роскошный мозаичный пол. По левую и правую сторону царственно белели два модерновых стула. Должно быть, приятно провести здесь вечер, вдыхая пряную осень, выпивая терпкий кофе, закусывая аристократическими брауни, читая Бегбедера. Но Андрону точно не до сумасбродного Бегбедера. Он тащит Давида к решётке, прижимает его собой, берёт кисть его руки, поднимает и типа машет в лес:       — Э-э-эй! Май дарлинг! Вот я! Я здесь! — орёт Андрон и в лес, и в ухо пленнику.       Давиду пофиг. Он прищуривается, пытается кого-то разглядеть в тёмных треугольных лесных крышах, увидеть в недрах этого чёрного хвойного дома хотя бы огонёк сигареты, или красный глаз оптики, или даже трубный свет разбуженных фар. А может, он выбежит из леса поближе к дорожке? Давид приглядывался. И хотя он ничего и никого не видел, он точно знал, что Сергей там. Он решил улыбнуться для него, чтобы не показать свои страх и сомнения. Улыбнулся светло и по-доброму. Но кричать не стал. Достаточно было идиотских криков «почти мэра». Давид пытался наладить невидимую и неслышимую связь, когда и молчание красноречиво.       Однако у Андрона были свои представления о «балконном свидании».       — Эй! Май дарлинг! Смотри! Это для тебя! Пусть тебе будет хорошо! Как и нам! — «Почти мэр» уже отпустил руку Давида и начал ладонями водить по груди, шее, животу, изображая страсть. Взялся за молнию и резко расстегнул толстовку, стянул её с парня, а потом начал снимать и футболку. Давид стал сопротивляться, сучить руками, выгибаться, пытался ударить локтем. Но Андрон всё же сильнее, куражистее, настырнее. Выкрутил парня из футболки, обездвижил его руки, скрестив их на животе, и стал целовать в шею, в плечо, в скулы… до губ не доставал.       — Улыбайся, рыжик! Улыбайся своему дружку! — шептал он при этом. — Он хочет видеть тебя? И он увидит! Давай снимем штаники? — Горинов резко разворачивает парня к себе, выкручивает его руки теперь сзади, за спиной. Начинает уже целовать в губы. Но Давид прогибается в спине, не даётся. Андрон тогда целует в грудь, в сосок. Наверняка издалека непонятно — борьба это или игра, насилие или поддавки. Они вдвоём как на сцене в спектакле для одного зрителя. Руки Андрона хозяйски оплели белый торс, сквозь ажурную решётку было видно, как его колено раздвинуло ноги парня, как он сжимает ягодицы. Возможно, даже было слышно его самодовольный рык. Но не слышно, как Давид неожиданно для психа тихо, но внятно сказал:       — Представь, как журналюги в лесу возбудились!       Оп! Андрон разжал руки, изменился в лице!       — Что ты сказал? — выдавил он и метнул злой взгляд всё туда же, в безмолвную чёрную массу хвои. — Что ты сказал? Этого не может быть! Мои люди никого не допустят в радиусе…       — Испугался! — засмеялся Давид. — А-ха-ха! Шутка! Шутю!       Андрон нахмурился, сжал зубы, заиграл желваками, обозлил глаза, весь пьяный залихватский дух вылетел из распахнутых ноздрей. Он развернул пленника и жёстким сильным ударом врезал ему в челюсть. Давид отлетел к стене, сокрушил стильный стул, ударился и свалился на пол. Горинов подпрыгнул и пнул парня в живот.       — А я не шутю! Сволочь! — подхватил за шею, поднял и потащил внутрь дома. Но Давид собрал все силы и сквозь боль заорал в лес:       — Не сме-е-ей! Я с-а-а-ам! Всё норма-а-льно!       Ведь он знал, что там на опушке один человек уже ринулся выгрызать его из этого плена.       — …Ано-ма-а-ально… — ответило эхо.       ***       В доме тихо. Матвей Григорьевич привык к тишине. Гуля, его сладкая девочка, двигается бесшумно, говорит ласково, никогда не надоедает ему болтовнёй и глупыми мечтами. Он любил её и ценил её восточную кроткость и мудрость. Он любил многих в жизни: и единственную жену Катю, и старшего сильного Максима, и смешного в своей принципиальности младшего сына — Илью. Любил своего старого друга и наставника в крутых делах Юсупа. Любил своих псов, обязательно дворняг повыше в холке и покриволапее. Любил Макариху, мамку с вокзала; баба лютая, смешная и верная — когда надо укрыться, она всегда помогала. Любил свою бабку, которую в деревне кликали ведьмой, а она приворожила ему удачу. Удача у него была. Но люди, которых он любил, уходили. И он не мог их удержать. Он ещё не чувствовал себя старым, но ощущал себя «пожившим». Его ничего не удивляло, ничего не могло потрясти, развеселить или огорчить.       Как не огорчило его и неудачное участие в городских выборах. Когда ему прислали ксерокс давнишнего дела, он, не сомневаясь, снял свою кандидатуру. Так как чуток к знакам, осторожен, кидаться на амбразуру не его дело. Не получилось — не надо! Не нужно злить судьбу! Тем более очевидно же, что победа плывёт к младшему Горинову. Парень смышлёный, энергичный, ловкий, рисковый. Не чета своему отцу! Не шантажом держал Архарова, а личностью. Матвей Григорьевич видел в Андроне, каким бы мог стать его сын. «Пусть мальчик верховодит в городе, я не буду в обиде», — думал он, глядя на молодое лицо своего конкурента-партнёра.       Матвей Григорьевич устал от возни. После неудачи на выборах он сказал Гуле: «На покой пора старику, на пенсию!» Гуля улыбнулась, она была счастлива, что её Мотя будет дома. Он, конечно, от дел не отошёл, да и не думал отходить совсем, но всё чаще сидел в летнем домике, пил чифир и коньяк, читал глупые криминальные романы. Иногда заливисто хохотал.       — Мотя, — Гуля подошла, как всегда, бесшумно, — для тебя принесли посылку. Павел вскрыл, сказал, что безопасна. Принести?       — Неси, душа моя. И чайку!       Гуля вернулась быстро и положила на столик перед креслом вскрытый небольшой пакет. Матвей Григорьевич похрустел суставами пальцев, разминая их, и взял пакет. Внутри книга. Странная. У книги нет нормального переплёта и красочной обложки. Ещё две папки фиолетового и красного цвета. Открыл первую и удивлённо выгнул седую бровь. Пролистал. Улыбнулся. Бросил папку на пол. Открыл вторую папку. Улыбка резко сошла с его лица. Густые брови сдвинулись, дёрнулась губа.       Гуля поставила огромную кружку терпкого напитка на столик и вопросительно посмотрела на валявшуюся папку.       — На, прибери, — Матвей подал женщине красную папку и кивнул на фиолетовую. — А я почитаю!       Гуля знала, что нужно уйти и не беспокоить. Ничем.       Матвей Архаров поуютнее устроился в кресле, подложил под локоть подушечку-думку, отхлебнул чай. Открыл странную книгу. «Брат поневоле» С. Безуглый. Послюнявил палец и перелистнул на первую страницу:        « Глава 1.       В доме Голиковых никто не скандалил. Тем более с Антоном. Если он что-то решил, то так тому и быть. Этот летний день — не исключение…»