Монетка

      Первое сентября было не лучше, чем все прошедшее лето. Из подъезда я выехал на заднице, потому что споткнулся на середине последнего лестничного пролета. При этом я сломал цветы, которые вчера мама привезла из деревни специально для меня. Я дошел с ними до следующего дома, где сунул в урну – боялся, что если выкину их возле своего подъезда, мама потом задаст кучу вопросов, на которые я буду врать так, как не снилось Пиноккио. Потом я достал из портфеля коробок спичек и сигарету, которую спёр у отца. Я начал курить в это проклятое лето! Начал потому, что никогда не хотел этого, и поэтому был сам себе противен.       Подходя к школе, я понемногу развеселился. Я встречал ребят, которых не видел целое лето и с которыми не успел переругаться. Все шутили, болтали без умолку, рассказывали анекдоты и шептались, глядя на стайку девчонок из нашего класса. Я тоже загляделся на них. Они были похожи на бабочек – веселые, нарядные, с букетами, в коротких юбочках. За лето они подросли, многие были даже выше пацанов.       Мальчишки шептались и показывали друг другу пальцами на девчонок, а потом хохотали. Я включился в общую беседу и начал рассказывать такие пошлые анекдоты, что у приятелей глаза полезли на лоб.       - Тебе кто такое рассказывает? – поинтересовался Витька Линев.       - Знакомый, - ответил я, а сам вспомнил, как прислушивался к тому, о чем говорят родители. Иногда они рассказывали друг другу анекдоты.       Когда на наш хохот девчонки обернулись, я увидел Ленку Сергиенкову. Я не видел ее зеленые глаза с того злополучного дня, когда мы пересдавали историю. И вот сейчас она смотрела на меня, поджав губы и приподняв подбородок. У нее было ужасно смешное выражение лица, но я вспомнил, как обозвал ее в тот день, и опустил глаза. Когда я посмотрел снова, она уже не обращала внимания на меня. Я смотрел на девчонок – то на одну, то на другую, и был уверен на все сто процентов – Ленка в нашем классе самая красивая. Что бы мне такое сделать, чтобы она обратила внимание на меня? И тут я испугался, что если захочу что-нибудь сказать ей, опять ляпну какую-нибудь ужасную обидную глупость. И тут мне в голову пришла гениальная идея.       Я вынул из портфеля вторую – последнюю – сигарету, сунул ее в рот, чиркнул спичкой. Распуская дым во все стороны, на глазах обалдевших от моей смелости одноклассников, я отбросил в сторону портфель и двинулся к группе девчонок. Я шел вразвалочку, с наглой улыбкой на лице, видя только зеленые Ленкины глаза. Вот сейчас я подойду, выпущу дым прямо ей в лицо и скажу: «Привет, бэби!» Она, конечно, скажет, что я дурак, но никогда этого не забудет. Девчонкам нравятся нахальные пацаны, я знал это наверняка. Они всегда визжат, если до них дотронешься, но сами только и ждут этого.       Итак, я остановился прямо перед ней. Девчонки расступились, Ленка уставилась на меня, брезгливо сморщив нос. И тут я отбросил сигарету в сторону, как во сне приблизился к ее лицу и чмокнул в щеку. Я ее поцеловал!       Рев толпы оглушил меня. Девчонки визжали, пацаны гоготали и орали, от дикого хохота, казалось, затряслась земля. Ленка залилась пунцовой краской стыда. Обеими руками она подняла кверху свой портфель и со всех сил опустила его мне на голову.       - Придурок ты, Козаков!       От удара я оглох. Я вообще плохо помню, что было потом. Вероятно, все уже начали строиться на торжественную линейку, а я все стоял и не мог поверить тому, что сделал.       Я поцеловал ее на виду у всего класса! У всей школы! Лучше бы я провалился сквозь землю!       Весь день пацаны толкали и пинали меня, подмигивали и дразнили. Надо было срочно восстановить потерянное достоинство. Я весь день думал, как это сделать. И хотел одного – стукнуть Ленку, дернуть за косы или ущипнуть. Пацаны шептались за моей спиной, я слышал долетающие фразы типа «втюрился Димон» и «Козак втрескался по уши». Ленке, кажется, тоже доставалось – девчонки хихикали и что-то шептали ей, а она отмахивалась и краснела.       Когда училка по математике вышла из класса, закончив урок, и все радостно собирали портфели, чтобы бежать домой, я вдруг вскочил на стул и закричал:       - Сергиенкова!       Она обернулась и вся сжалась, словно почувствовала, что я сейчас обзову ее – с такой ненавистью я прокричал ее фамилию. Класс замер. Все ожидали моих слов. И эти слова вылетели из моего рта быстрее, чем я успел их обдумать:       - Я тебя люблю!       Меня спасло одно – я спрыгнул со стула, схватил свой портфель и вылетел из класса, как камень, пущенный из рогатки.       Ну, почему после этого я не попал в больницу? Нет, я нагрубил матери, когда она спросила, как прошел первый день нового учебного года. Потом я оттаскал за уши пятилетнего Степку за то, что он прыгал на клумбе, после чего стал прыгать по цветам сам. Потом я играл в футбол камнем и умудрился забить гол в лобовое стекло старенького «Москвича», на котором сосед дядя Коля ездил на дачу. Тот, конечно, видел меня с балкона, поэтому прямиком направился к моей матери.       Когда я пришел домой, она сразу же очень спокойно сообщила, что у меня не будет игровой приставки «СОНИ ПЛЭЙСТЕЙШН», на которую я копил деньги уже полгода, потому что она отдала мои деньги соседу за разбитое стекло.       «Зато у меня есть супер-монетка!» - подумал я с отчаянием, заперся в ванной, включил душ и уселся под теплый дождик. Капли стекали по лицу вместе со слезами, и мне казалось, что я наревел целую ванну слез.       В течение первой недели сентября я перессорился с теми ребятами, с кем не успел поссориться за лето. Они просто поддразнивали меня, а я кидался на них с кулаками. В итоге я ходил весь в синяках, и ко мне прилепилась кличка «шизик». С Ленкой я тоже не общался, но это только благодаря ей. Ноги постоянно несли меня к ней вопреки моему желанию, но она бегала от меня как от чумы. Чему я был невероятно рад.       А вот с уроками началась беда. Когда я выходил к доске, начинался бесплатный концерт. Я городил такое, чего не мог даже вообразить. Я разучился считать. Я так перековеркивал задачи, что сам не мог понять, откуда что взялось.       Когда я впервые в этом учебном году встретил историчку, у меня появилось бешеное желание вцепиться ей в волосы. Если б не она, ничего этого не было бы. Марианна Степановна выглядела великолепно и все время улыбалась. Когда же она вызвала меня к доске и увидела ненависть в моих глазах, улыбка ее слегка померкла. Она прочла приговор в моем лице и испугалась. Но я ведь уже не делал того, чего мне хотелось. Я вышел к доске, склонился в идиотском поклоне и прошипел:       - Привет, Марьяна Степановна! Отлично выглядишь! Класс затрясся от дружного хохота. А историчка слегка побледнела, уткнулась в журнал и тихо сказала:       - Знаешь что, Козаков, садись на место. Поговорим после урока.       Когда урок закончился и все покинули класс, я внимательно посмотрел на Марианну Степановну. Сейчас она была единственным человеком, который знал, что со мной происходит. И она смотрела на меня с жалостью. У меня была сотня вопросов к ней, и я хотел их задать, но язык мой тут же распух во рту и перестал ворочаться, зубы не разжимались. Короче, я молчал.       Историчке было проще – ведь на нее уже не действовало это проклятие. Она начала говорить:       - Дима, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, о чем думаешь. Знаю, о чем хочешь спросить, и знаю, что не можешь спрашивать – не получается, верно?       Я молчал.       - Я пережила то же самое, и сейчас, глядя на тебя, прихожу в ужас от мысли, что выглядела так же безобразно. Но тебе ведь неважно, что я говорю, правда? Ты хочешь узнать одно – как от нее избавиться!       Я встрепенулся. Я весь вытянулся от напряжения и смотрел ей в рот. «Сейчас, - подумал я, - сейчас я услышу это!»       Если б мои мысли не лезли в голову быстрее событий, я бы уже знал. Но я не услышал этого – в тот же миг зазвонил звонок.       Не может быть, чтоб перемена прошла за две минуты. К тому же звенело так, словно источник этого звона был между мной и историчкой. Я не слышал ничего, кроме монотонного оглушительного звона. В ушах застучало, и я заткнул их руками. Историчка делала то же самое. Она кричала мне что-то, но это было словно немое кино.       Тогда она вскочила и подбежала к доске, схватила кусок мела и попыталась писать. Под визжащий звон мел рассыпался у нее под рукой. Тогда она, оборачиваясь ко мне и жестикулируя, начала водить по доске пальцем. Я сначала ничего не понимал, но потом вдруг понял, что она трижды начертила одно слово – «украл». Я еще пытался разобраться, зачем она это пишет, а Марианна Степановна вдруг покачнулась и грохнулась на пол.       И тут же все стихло. Я хотел подбежать к ней, но ноги не слушались меня. В класс кто-то заглянул, и я указал рукой на лежащую историчку. После этого я выбежал из класса, растолкав учеников, и скрылся за дверью туалета.       Урок уже начался, а я все сидел в туалете возле окна, прислонившись спиной и затылком к холодной стене. Я пытался понять, зачем она писала это слово. Да, я украл эту проклятую монету! Зачем она напоминала мне об этом? Может, я должен был вернуть ее? Нет, нет, не думаю, что она согласиться взять ее обратно. Я готов был биться головой о стену, но у меня было такое ощущение, будто в мозгах стоит заслонка, из-за которой я не могу увидеть выход.       Я не пошел на оставшиеся два урока. У меня не было ни сил, ни желания находиться в школе.       К концу сентября я не получил ни одной приличной оценки. В том смысле, что не было даже троек. Мой дневник изо дня в день пополнялся двойками и единицами, а так же бесконечными замечаниями по поводу безобразного поведения. Родители еще не заглядывали в дневник, но когда я подумал об этом, когда сказал себе: «Как хорошо, что мама этого не видела!», то тут же понял, что сегодня ей непременно захочется его посмотреть. Поэтому на большой перемене я не пошел со всеми в столовую, а выскочил из школы и скрылся в ближайших кустах. Там я аккуратно разодрал дневник на кучу мелких листочков и поджег. Я дождался, когда сгорят последние останки дневника, носком кроссовка перемешал пепел с листьями и землей и подумал, что для полной безопасности надо поджечь еще и наш классный журнал.       Я стащил журнал из пустого класса, спрятал его под джемпер и помчался по коридору. Звенел звонок на урок, все расходились по классам, а я укрылся в туалете.       Мне не повезло. Или наоборот – повезло, даже не знаю. В тот момент, когда я раскрыл журнал и стал чиркать над ним спичками, открылась дверь, и в туалет вошел наш учитель по физкультуре. Он довольно быстро сообразил, что происходит, потому что в один прыжок подскочил ко мне, выхватил спички и сунул себе в карман. Потом подобрал журнал, схватил меня за шиворот и потащил к директору.       Директриса не вела у нас никаких уроков, но зато сразу узнала меня – вспомнила, как я «поздоровался» с ней летом на улице. О, какое у нее стало лицо! Она даже почернела от злости и стала похожа на толстую пучеглазую негритянку. Физрук бросил на ее стол журнал и коробок со спичками.       Через пять минут в кабинете директора появилась наша классная, Ирина Павловна. Я не мог слушать, что они говорили. Я поднял глаза к потолку и считал мух, прилипших к липкой ленте возле люстры. Я понял одно. Моих родителей вызовут в школу без помощи всяких там записок. Сам физрук вызвался передать им приглашение зайти на прием к директору. Кажется, меня хотели исключить из школы.       Получив приглашение, мама и папа, конечно же, отпросились с работы и явились на прием. Меня они тащили за руки, чтобы я не сбежал.       В кабинете директора, когда мы вошли туда, была не только Ирина Павловна. Там сидели все мои учителя. В глазах каждого я увидел приговор к казни. И только лицо исторички выражало жалость. Кстати, история была единственным предметом, по которому у меня не было плохих оценок. Вообще-то, хороших тоже не было. Марианна Степановна просто боялась вызывать меня к доске. После того раза, когда она пыталась помочь и упала в обморок, мы с ней не пытались поговорить. Я понял, что она не сможет мне помочь. Я должен был выпутываться из этой напасти сам.       Итак, собрался целый педагогический совет. Меня ругали на все лады, а я только улыбался, благодаря чему директриса воскликнула:       - Это не ребенок, а дебил! У него даже ума не хватает покраснеть и опустить глаза!       И тут я услышал тоненький неуверенный голосок исторички:       - Простите, можно мне сказать?       Все уставились на нее. А она обратилась ко мне:       - Дима, выйди, пожалуйста, и подожди за дверью.       Отец тут же остановил ее:       - Нет. Он сбежит. Пусть тоже слушает!       Марианна Степановна улыбнулась:       - Даже если он сбежит, он ведь все равно придет домой, не правда ли?       Все молча переглянулись, после чего директриса указала мне рукой на дверь:       - Выйди.       Я вышел, прикрыл дверь и приник к замочной скважине. Историчка говорила:       - Вы не заметили, что мальчик изменился так сразу? Ведь он не всегда был хулиганом и двоечником. Подумайте, ведь ему двенадцать лет. И мне кажется, я знаю, в чем причина такого поведения.       Я не мог поверить, что сейчас она расскажет им о волшебной монетке. Ведь ей же никто не поверит! Но она сказала вовсе не то, что я ожидал.       - Мальчик просто влюбился. Неужели вы не слышали, как поддразнивают его одноклассники? Ведь из-за этого он дерется! А девочка, которая ему нравится, Лена Сергиенкова, избегает его, потому что ее тоже дразнят. Почему никто из вас этого не замечает? Ведь это первая любовь! Мальчик старается быть героем, и ему это удается, не правда ли? О нем говорит вся школа, а то, что говорят плохое, его пока не волнует.       - Кошмар какой-то, - пробормотал папа, отвернувшись к окну. Я видел сквозь щель, как он потирает рукой лоб.       А мама спросила:       - Ну, а делать-то что? Закрыть глаза на все и ждать, когда мой сын попадет в колонию для несовершеннолетних?       Историчка пожала плечами:       - Ну, я не знаю. Может быть, для начала помочь ему вернуть друзей и дать пообщаться с девочкой?       Я зажмурился. Как могла историчка узнать про Ленку? Вообще про все, что связано с ней и моими друзьями? И чего она добивается? Я слушал дальше. Историчка предлагала что-то невероятное:       - Почему бы не устроить ребятам праздник? Я имею в виду весь класс. Отметить, к примеру, день именинника, чтобы они танцевали, пили чай и ели конфеты. Устройте Диме праздник дома, пусть он позовет ребят…       - Здорово!- воскликнул отец. – Я собирался его выпороть, а вы предлагаете накормить его мороженым.       - Можете выпороть, - вдруг сердито сказала Марианна Степановна, - а потом сделайте праздник. В общем, я сказала все, что хотела.       Мне хотелось знать, что же решат на этом собрании по поводу меня, но я не мог больше стоять под дверью. Я кинулся бежать из школы, на ходу пытаясь понять, для чего историчка предложила устроить мне праздник.       Запыхавшись, я прибежал на спортплощадку, повис на турнике и начал яростно подтягиваться. Я делал это так старательно, словно от этого зависело мое будущее.       В пяти метрах от меня на гимнастическом бревне сидели два второклассника, и один говорил другому:       - Представляешь, мама подарила мне десять рублей, только не бумажные, а металлические. Такая классная монетка! И она пропала. Я точно знаю, ее кто-то украл. Я так расстроился…       Я достал подбородком до перекладины, ухмыльнулся и подумал: «А я бы не расстроился, если бы у меня украли эту чертову монетку!» И тут словно молния вспыхнула у меня перед глазами. Руки мои разжались, и я упал с турника на землю.       Чёрт! Вот оно! Я избавлюсь от этой проклятой монетки тогда, когда ее у меня кто-нибудь стащит. Ну, как же я сразу не догадался?! И историчка избавилась от нее именно так – я украл ее. Я вспомнил ее сияющее лицо в тот майский день, когда она услышала мою глупую ложь, и все встало на свои места. Именно об этом и хотела она сказать мне потом, когда писала на доске слово «украл».       Я откинулся на спину. Серое осеннее небо показалось мне голубым, слабые лучики солнца, прорывающиеся через облака – лучами надежды.       Но вот только в чем проблема – кто может стащить у меня эту «двушку»? Ведь показать ее кому-то у меня не получалось, да и с ребятами я теперь совсем не общался.       Я вспомнил, как увидел монетку впервые на учительском столе в классе. И представил, что она лежит так же одиноко на моей парте, а вокруг девчонки и ребята прыгают под музыку с конфетами в зубах. И тут я понял, для чего историчка предлагала устроить праздник. Она тоже надеялась, что кто-нибудь из ребят стащит монетку и освободит меня. В какой-то момент я ужаснулся – мои беды станут бедами кого-то из моих друзей. Но потом я решил, что уж я-то смогу помочь тому несчастному, кому в руки попадет эта распроклятая «двушка».       Счастливый, я подскочил с места и помчался домой. У самого подъезда я подвернул ногу и плюхнулся в лужу.       Монетка явно торопилась с пакостями, пока я от нее не избавился.       Отец не стал меня наказывать в тот вечер, даже не знаю, почему. Они с мамой до ночи шептались на кухне за закрытыми дверями, явно решая, что со мной делать.       А в субботу нам в школе действительно устроили день именинника. Я сбегал домой, чтобы отнести портфель и забрать конфеты, которые мама купила для ребят. Все остальные тоже должны были принести кто чего – конфеты, печенье или пряники. А чай принесут из столовой.       Мне очень хотелось угостить ребят конфетами – мама специально купила шоколадные, дорогие. Поэтому, естественно, я запихивал их в рот одну за другой, а дорожку сзади меня усыпали разноцветные фантики. У входа в школу стояла историчка. Она сочувствующе посмотрела на меня, перемазанного шоколадом, и так ласково взъерошила мою челку. Я протянул ей последнюю конфету. Мне было так приятно, когда она вдруг на миг обняла меня и погладила, что я, конечно, тут же оттолкнул ее и крикнул:       - Идите вы, Марьяна Степановна! – и побежал в класс.       Ребята, конечно, не знали, что этот праздник был устроен специально для меня, поэтому веселились от души. А я сидел в уголочке и смотрел на блестевший из-под блюдца краешек моей монетки. Я не мог положить ее на виду. Стоило кому-то приблизиться ко мне, как монетка исчезала. Ее обязательно незаметно смахивали на пол, после чего я вновь находил ее в кармане. Поэтому я положил ее под блюдечко с печеньем. Теперь она лежала спокойно и ждала. Интересно, кого? Я хотел отойти, но почему-то не мог, будто меня привязали к стулу. Тогда я просто сел спиной к монетке и разглядывал рисунки одноклассников, развешенные на стене. Я слышал и видел краем глаза, что кто-то подходил и отходил. Потом еще кто-то и еще. Я закрыл глаза и стал про себя читать стихи. Я не хотел знать, кого выберет монетка в жертву.       - Козаков, пойдем танцевать, - вдруг услышал я голос возле себя и открыл глаза.       Рядом стояла Ленка. Она смотрела на меня и краснела. «Вот дает! – подумал я. – Пригласила танцевать, а сама покраснела». Мне вдруг стало легко. Я радостно кивнул, оторвался от стула и пошел танцевать, хотя танцевать-то я совсем не умел. Просто топтался радом и смотрел в ее зеленые глаза. Я вспомнил, как поцеловал ее первого сентября, и почувствовал, что готов сделать это снова. Я взял ее за руку и прошептал ей в самое ухо:       - Ты самая красивая из всех девчонок!       Она улыбнулась стыдливо, рот ее приоткрылся, будто она хочет что-то сказать. И она действительно сказала:       - А ты дурак!       И тут же остановилась, взглянула на меня с испугом, а потом вдруг вырвала свою руку из моей и выбежала из класса. Я не стал ее догонять. Я знал, что девчонки всегда стесняются, если скажешь им что-то приятное.       И вдруг в голове словно прояснилось. Этого не может быть! Ведь я сказал Ленке именно то, что хотел сказать, о чем думал, а не наоборот! Я кинулся к тому месту, где сидел.       Монетки не было. Я заглянул под все блюдца, под стол, вывернул все карманы. Но мне уже было необязательно искать ее. Я чувствовал, что она отстала от меня. Я был свободен!       Я вглядывался в лица одноклассников, прыгающих под музыку. Никто на меня не смотрел, никто не прятался от моего взгляда. Но я знал, что монетка уже лежит в чьём-то кармане. Я сочувствовал ее новому хозяину, но мою сочувствие было малюсеньким по сравнению с тем счастьем, которое разливалось по телу.       Я выскочил из класса, понесся по коридору и заорал, что было сил:       - Ура-а-а! Я свободен! Ура-а!