Сорок четыре килограмма

Накануне игры с Тоуоу, Тецу изменилась – стала мягче, осторожнее, неторопливее. Она появлялась в зале с опозданием на полчаса, иногда час. Сняла кроссовки – надела легкие сапожки и шарф, зима уже пришла, а зимой ты чувствуешь себя в безопасности, по крайней мере, ей так казалось. Рико тихонько протягивала руку, чтобы проверить – нет ли температуры. Куроко ласково улыбалась, подставляя теплый свой лоб, легонько касалась им прохладной ладошки тренера. Выглядела спокойной – необыкновенно счастливой, и, глядя на нее, Кагами думал – проиграть, значит, потерять ее навсегда. И разницы уже – потерять для себя ли, для Киеши-семпая ли, это не имело. Тецу стала для него неоспоримым постулатом, тягостной константой, категорией вечности… Своей. - Не забудь пообедать, - ласково напоминал Киеши. Легонько целовал в лоб – чтобы не выдать дрожи в собственных пальцах, потерянного перед поцелуем мгновения. Она кивала, улыбалась, спокойно втискивала свою чуть влажную ладошку в большой его кулак, опускала глаза вниз, молчала – и никто не целом свете не мог протиснуться в этот мир двоих, открытый ими для них однажды и навсегда. В начале зимы у Куроко впервые не пришли месячные. Она сказала об этом Киеши – и они перестали существовать для целого мира. Потом и для самих себя – как будто и не было тени-невидимки и железного сердца то же. Было другое. Было то, что, возможно, могло изменить их навсегда. Святая расплата за стиснутые в его ладонях маленькие груди, за раздвинутые его сломанным коленом бедра… Куроко смотрела, как играют ее друзья – негоже ей сейчас бегать по полю, падать и терять рассудок. Ладонь пока еще неуверенно касалась мягкого живота, конечно, не наверняка – но вдруг?.. Улыбалась сама себе и своему нерожденному в этом световом году ребенку. Ждала. И впервые была счастлива. *** Момои готовилась к игре. Не меньше, чем Имаеши или Сакурай – больше. Она каждый день ходила на чужие игры, собирала информацию, стреляла глазками, если приходилось, умирала всякий раз, когда видела сильного врага, но возвращалась к жизни – разве был кто-то сильнее Дай-чана на земле? Разве только Она... За прошедший год Момои стала выше, похудела. Не то, чтобы переживала или недосыпала – просто подростковый период окончательно отпустил, девичьи черты, скованные стеснением и страхом, исчезли – теперь она смотрела далеко вперед и видела только то, что хотела видеть. Она смотрела на Тецу. Искренне. Не понимала – откуда ей, всего лишь менеджеру с самого начала, было знать, что она пережила. Не пыталась даже понять – слишком сложным это все казалось. А потом и вовсе – закрыла глаза и сама закрылась. Если Куроко счастлива, не лучше ли оставить все как есть? Если Куроко заслужила это счастье, не лучше ли забыть обо всем и попытаться жить сызнова – так ей сначала казалось. Но чуть позже Момои поняла – она женщина, и просто отпустить Тецу, как это сделал ее лучший друг, она не сможет. Женская природа иная. Она не так открыта, быть может, но куда более сложно устроена. Так повелось и у Тецу. Так повелось и у Момои. - Я не сделала ей ничего плохого, - твердила она себе перед сном. – Она не имела права оставлять меня. И снова, и снова повторяя заученную наизусть молитву перед сном, Момои терялась в догадках – как, за что и почему? Что могло такого произойти между чудотворцами, если одна из них обрушила весь престол о стеклянный пол и остригла свои волосы? И какой бог проклял ее, девушку с волосами цвета крови с молоком, если та, за кем она шла все это время, изменила свой путь, не предупредив ее даже вздохом? Момои не знала. Как не знала и то, что у нее теперь не будет возможности даже издалека наблюдать за любовью всей своей жизни. Если бы Тецу выбрала любого из чудотворцев, она была бы другом семьи. Если бы Тецу выбрала Дай-чана, она была бы членом семьи. Если бы Тецу не выбрала бы никого, она – алый закат в мутной воде – стала бы тенью самой тени, чтобы следовать за ней по пятам. Но Тецу отвернулась от неизбежности – отвергла саму возможность выбирать и быть выбранной. И тот, кого она держала теперь за руку, не пригласит Момои в их будущих дом, не назовет другом… - Я не делаю ничего плохого, - говорила Момои, когда дрожащими пальцами воровала тетрадь с расчетами тренера Сейрин – все дьяволы мира не смогли бы совершить это преступление с подлинной невинностью, как смогла она. – Я просто не позволю ей победить. Я слишком сильно люблю ее. Я слишком долго шла за ней. Момои закрывала лицо руками, слезы катились по лицу – снова и снова – а она уже не понимала толком, что именно она делает и зачем ей все это нужно. Только одно единственное пока позволяло ей держаться на плаву – будет игра, будет игра, будет игра – так же?.. Тецу придет, Тецу должна прийти, она придет и сядет на скамейку запасных – оттуда Момои будет видеть ее постоянно, а потом они поговорят или даже выпью вместе кофе… Момои закрывала лицо руками. Молчала. Смотрела в потолок – за потолок. Думала – вот бы хорошо было бы, если бы она никогда не училась в Тейко, не дружила с Дай-чаном, не знала Тецу, не знала Тецу, не знала Тецу… Потом понимала – тогда не было бы и самой Момои. Не стало бы. И сухо улыбаясь такой логике божьей, кровь с молоком, пополам с прохладной водой Ее глаз – она спокойно переделывала расчеты, изменяла информацию, позволяя Тоуоу стать еще сильней, еще сильней, пронизывая Тоуоу удачей, превращая ее в непобедимую в сущности команду – предавая себя, свою любовь, Аомине, весь мира. - Простите меня, - послышалось ей: собственный ее голос звучал глухо и нежно. – Простите меня. *** Перед началом игры Киеши опоздал – спал плохо. Сидел до утра практически и думал. Как это – стать отцом так рано?.. Сделать матерью Ту, которую он обещал вести за собой и защищать? Потом смеялся – к черту такие мысли… Разве не перешли они за грань, за которую должны были перейти? Разве не стали они счастливее других? Стали же… Ночью он не видел снов, а утром решил, что как будто бы видел. Себя. Тецую, его супругу, законную и единственную. Их сына – похожего на мать. Их дочь – похожую на мать. И весь их новый мир на двоих – похожий на мать. Потом он и сам поверил, что видел это все во сне. И убедил в этом тех немногих, кому рассказал – дедушку, Хьюго, Изуки… Куроко не убедил – не успел. Она опоздала, а когда пришла, наконец, игра началась – но не до игры было ей. Она сидела на влажных ступеньках и смотрела в никуда. Момои сидела рядом и тоже молчала. - Возненавидь меня, - почти умоляла она. – Я взяла это у Рико-сан. Она клала на колени своей единственной любви украденный блокнот – как прощальный божий дар. И не понимала, глупая, глупая Момои – Куроко не слышала сейчас ни ее, ни собственное свое сердце. Она очнулась от звука падающего блокнота, открыла широко глаза – скользнула в руки лучшей – ей так казалось – подруги, притихла там. - У меня менструация, - сказала она глухо и мимо стен, в небеса. – Я не беременна. Оказалось, я хотела. Оказалось – ан-нет. Ребенка нет. Она закрыла глаза и заплакала. Ошарашенная и заново влюбленная Момои прижимала ее прямо к сердцу – навсегда.