Сорок четыре килограмма

Наступает время, когда прожитое становится только прошлым. Не дорогим, близким, важным, хранимым у самого сердца – просто прошлым. И сбежать от такого, скрыться, превратить этот необратимый закон в случайность – невозможно. И нельзя. У Куроко не было выбора практически никогда. В пять она увидела игру. В девять в ее жизнь вошел навечно Огивара-кун. А в пятнадцать она узнала, что такое Тейко. И кто такие – эти Поколение Чудес, этот Мурасакибара. Без выбора сложно, но иногда – так даже лучше, безболезненнее… Куроко привыкла. Куроко нашла новый смысл – она женщина, а женщину иногда подводят за руку, подталкивают слегка… И никто никогда не подумал, что ей, этой маленькой женщине, хочется другого. Никто не подумал - Ханамия понял сразу. Он был умнее других. Да что там – он был некоронованным. Вторым. Первого некоронованного Тецу любила. - У него не только колено сломанное, - говорил он ей, по привычке сунув руки в карманы. – Он на голову больной, этот Киеши. И странный. Повернутый на своих… - Принципах, - добавляла Куроко, - Это вызывает уважение, правда? - Нет, - обрубал Ханамия и смеялся. – Ты дура, если думаешь, что будешь счастливой с таким парнем. - Может быть, - отвечала девушка и смеялась в кулачок, - А ты думаешь иначе? Он не думал иначе – он был с ней согласен, да что там – он готов был шевелить губами, когда она говорила. Был ли Киеши – не было ли его, какая разница, если даже в выборе этой тени одной девочки они совпали. Ханамия помнил – у Киеши в глазах всегда след от странного долга, будто бы целый мир не просто просит помощи – выпрашивает. Как тут не стать железным сердцем, если в команде кроме тебя все асы лишь наполовину, а та, что может привести к победе, в первую очередь всего лишь девушка. С большими глазами, с большим сердцем… Они сидели битый час на теплых скамейках в пахнущей нафталином и пылью раздевалке – и ни один из них не хотел уходить оттуда. Ханамия – потому что он успел уже сердцем прикипеть и к сломанному им же колену Киеши, и к сломанной кем-то другим девушке Киеши, и к самому Киеши тоже – но это было сложно признать. Куроко – потому что она как-то сразу поняла: ни с кем больше, даже с тренером и капитаном, она не сумеет обсудить свои странные теплые отношения, потому что только этот человек, который и враг, и не враг, скажет ей правду – и, а это самое главное, скажет правду и Киеши. - Дура ты, - повторял он снова и снова, и сам себя заставлял верить в то, что она, влюбленная и любимая, действительно дура. - Взаимно, - улыбалась она, потому что в действительности именно взаимности всегда не хватало некоронованному генералу, второму после того, кому она отдала сердце – и кто принял его без сомнений. За тонкими стенами раздался свисток, шум, крики, аплодисменты – они оба поняли, игре конец, и теперь самое время ей, менеджеру, талисману – да назовите как хотите, вернуться и поддержать свою команду – и в горе, и в радости. Они оба поняли – а отпустить ее, покинуть его у обоих не получалось. Куроко улыбнулась – говорят, время лечит любые раны, но в случае с Ханамией не получится – он сам по себе одна большая рана, болезненная, кровоточащая, некрасивая – но заставляющая чувствовать себя живым, еще в игре… Так она и осталась сидеть рядом с ним: разницы победили Сейрин или нет уже не было – разве оставит она того, кто думал о Киеши не меньше ее самой, разве сможет?.. … Вызволил – если это стоит назвать так – ее не Кагами и не тренер – Аомине. Проигравший один балл – он взглядом уперся в пустую скамейку для запасных, а потом увидел то, что мог увидеть только он: огромные наполненные слезами глаза Момои. И лишь когда он плечом выбил дверь и схватил Ханамию за грудки, лишь тогда позволил он эмоциям взять над собой вверх. Не может он оплакать свое первое поражение – не сможет, если не будет рядом с ним Тецу, счастливой, живой, настоящей. - Что ты с ней сделал?! Что ты с ней сделал?! – орал он, чувствуя, как горячие слезы заливают лицо, касаются сердца. – Как ты посмел?! Как ТЫ посмел?! - Как ТЫ посмел?.. – в ответ ему спрашивал Ханамия. – Поднять руку, унизить – и теперь проиграть? Тецу стояла позади них, не вмешиваясь – но рука ее тянулась к ним обоим, прервать, успокоить, утешить. Она стояла позади, где потемнее, куда даже тень не может упасть. И думала. Думала, что теперь потеряла возможность осознать истину, кого ей сейчас больше жаль – Аомине, Ханамию, Кагами или саму себя. Она потерялась за эти полтора часа, и нет надежды, что она сможет вернуться. Сегодня. Или даже всегда. Она вдруг вспомнила – в средней школе Аомине играл с Ханамией, не на равных, но с интересом. И сейчас ясным стал тот факт – и агрессия, и ложь, и даже хитрые планы – все это лишь некий повод, лишь намек, лишь просьба – Ханамия хочет играть и выигрывать тоже – но сначала именно играть. Неужели это так сложно было понять? Миру, Киеши, ей?.. - Аомине-кун, - тихонько позвала она, не зная даже, что именно она хочет сказать ему, - Аомине-кун… Научишь меня забрасывать? Слова вылетели и упали к ногам проигравшего аса. Аомине посмотрел на нее удивленно и испуганно, но сдержался. Первый проигрыш – да к черту. Кагами и его новый прием – никакого смысла. Тецу – вот кто настоящий победитель, настоящая цель и настоящее железное сердце. Разве не к ней они шли все эти годы, разве не она стоит в самом конце пути и ждет, ждет, улыбаясь кончиками губ, и самим сердцем, разве не так?.. Кагами успел добежать, когда Аомине, выпустив Ханамию, гладил влажной ладонью Тецу по голове, гладил и заново исчезал в больших ее глазах, в большом ее сердце. Он думал, что помощь требуется Куроко – но в этот самый момент эту помощь оказывала сама тень, без права на ошибку, без претензий на возврат такого долга. - Научу. Черт тебя дери, Тецу, я научу тебя забрасывать! … Наступает момент, когда грядущее становится только будущим. Не мечтой, не надеждой, не самым светлым в жизни и истории – просто будущим. И сбежать от него, изменить, исправить – невозможно, неосуществимо.