Сорок четыре килограмма

С тех пор, как Куроко стала частью Его жизни – жизнь обрела новые краски. Сложно было признать, а она и не пыталась заставить – он вглядывается в ее размытый образ без вдохновения, но с нежностью. Куроко была близка ему по духу, так это сейчас называется. Куроко была его товарищем. Киеши – был другом. У Хьюги свое отношение к действительности, он делит весь мир на свой и мир вокруг. Свой – это значит родители, Рико, Киеши, десятка два фигурок из разных эпох и, конечно, Изуки с его вечным спокойствием в голосе и пламенем во взгляде большой сильной птицы. Мир вокруг – его младшие, которых он должен вести к победе, друзья по школе, Куроко, стоящая неподалеку, которую сложно заметить с первого взгляда и Кагами, чья сила восхищает и пугает с одинаковой постоянностью. Баскетбольный мяч – как солнце – связующее между двумя мирами, единственная не алая пока нить, которой суждено провести его из маленького своего мирка в большой и странный мир вне. Сказал бы кто, что он будет бояться – он бы рассердился по обыкновению, без злости, сказал бы кто, что в его истории появится женщина кроме Рико – он бы рассмеялся. Куроко стала частью его жизни. Без лишних вопросов и надежды. Потому что стала частью Киеши. Потому что стала частью команды. Потому что Рико оценила ее. Но вначале – потому что он, Хьюга, сумел ее признать и не стеснялся этого. Даже больше – он гордился этим. И жалел себя, как любого другого, попавшего в ее тень, умершего и не воскреснувшего. - Я встречаюсь с Куроко, - сказал Киеши в тот день, когда они шли поздравлять Кагетору-сана с рождеством. – Я думаю, тебе нужно знать об этом. - Я знаю… - буркнул тогда Киеши, вслушиваясь в слова и не доверяя им. На мгновение ему показалось, что она стоит позади него, невидимая ими обоими – но он уже потерял нить разговора. Баскетбольный мяч – их общее солнце – был выбит из руки ураганным пасом. Киеши шел рядом с ним, смотрел на него, оставался ему другом – но был далек. Она забрала его. Для Хьюги все оставалось прежним – он берег свой покой – Рико, фигурки, мама, Киеши, тренировки, папа, обед, Рико… Он без особой надежды верил в силу постоянства, нарушал законы гравитации, играл, как в последний раз – чтобы этот раз последним не был, но промахивался, ломал копье Юкимуры, не мог признаться Рико, терял нить шутки Изуки и проигрывал сам себе. Куроко стояла перед ним, невидимая, но ощутимая, и рушила его постоянство. Рушила его мир. Где-то вдалеке он слышал собственный смех с тех времен, когда он был первогодкой – и не узнавал себя. *** Можно было бы кричать от негодования или звать ее по имени – с ненавистью или плохо скрытым презрением, она могла бы оценить силу его эмоций, маленькая, глупая, пустая… Хьюга стоял за высоким деревом, смотрел и не верил своим глазам – не хотел верить, идиот, не хотел верить. Пойти в субботу утром на пробежку вдалеке от дома было плохой идеей, ему вдруг захотелось, чтобы не было этого утра, не было этого парка, не было ничего, что могло бы привести его сюда, с бутылкой воды, под тень столетнего дерева, туда, откуда его никто не мог увидеть, никто не мог почувствовать. Он стоял там и смотрел, не отводя взгляда, презирая себя заранее – чужая тайна стала и его тайной, но видит бог, он готов был отказаться от такой действительности, готов был презирать ее. Куроко, маленькое двуличное существо, голубоглазая дрянь – какой бог привел тебя сюда, в это утро, когда ты должна была согревать моего лучшего друга, моего главного соперника своим дыханием, какой бог позволил тебе говорить с другим мужчиной, держать его за руку?.. Другой мужчина – Хьюга однажды был готов встретиться с такой напастью – если учесть, что Рико красива, умна и внутри у нее пламенный мотор, способный чувствовать таланты и растить их. Он был готов уступить. Он был готов проиграть. Но это Рико, девушка, к которой его тянуло, девушка, до которой он не мог пока дотянуться. Рико. Не Тецуя. Не официальная и неизменная подруга Киеши. Не та, ради которой было забыто и колено, и первый год, и страшное предательство. Не та, которая в субботнее утро составляла компанию другому мужчине и не стеснялась этого. Не голубые глаза, не сорок четыре килограмма. Хьюга стоял и не верил своим глазам. Не верил себе. Не верил в себя. Ненавидел себя. Ненавидел ее. Ненавидел свой мир, который привел его к этому дереву, к этой женщине, подлой и низменной, как тот мир вокруг, мир вне. Мужчина, говоривший с Куроко, вздрогнул, как будто почувствовал – и обернулся. И мир вокруг, мир вне во второй раз лязгнул металлическими челюстями по тонкой шее Хьюги, по несущей стене его дома, по копью Юкимуры. По Рико. Это был Ханамия, тот, кто единственный пошатнул нерушимую веру в оранжевую нить между мирами, тот, кто сорвал пелену с глаз и сделал то, что сделать, казалось, было нельзя – холодными пальцами сжал железное сердце Теппея. Вырвал лучшего друга на полгода. Оставил трещины внутри. Украл единственный на поле мяч и попытался сделать это снова. Худший человек на земле. Убийца. Хьюга пошатнулся, чтобы не потерять равновесие – но оказалось, равновесия в его жизни не было уже больше года. Проигрыш, проигрыш, проигрыш, потеря баланса – разве не это происходило с ним в обрамлении всей дружественной шелухи. Внезапно раз и навсегда он осознал свою слабость, свою ничтожность. Как будто бы копье Юкимуры не просто сломалось – оно сломанным концов вошло в его грудную клетку, пронзило слабое сердце и осталось там, ржавым краем, гнить. Бутылка с водой выпала из рук. Ледяное дыхание стало болезненным, обрывистым. - Куроко. Ханамия, - произнес он про себя, чтобы осознать тяжесть происходящего момента, - Ханамия. Куроко. Они были вместе в субботнее утро. Они говорили – не ссорились. Рука Тецуи, маленькая и теплая – это Хьюга знал по собственным ощущениям – рука Тецуи покоилась в руке Ханамии. Она не вырывала ее. Она не пыталась позвать на помощь. Ей, голубоглазой дряни, помощь не требовалось. Ей было хорошо. Хьюга поправил очки – но обмана зрения не произошло. Он широко открыл рот, но воздуха было мало, он задыхался, он умирал в третий раз – после двух проигрышей, перед тем невидимым проигрышем, что ему еще предстояло пережить. Он шел по зимнему парку, торопясь и едва не падая, а за ним невидимой стеной шел снег.