Сорок четыре килограмма

Сказал бы ей кто, что появятся в ее истории люди, способные заменить ей Поколение Чудес – она бы… поверила. И обязательно продолжила бы ждать этих самых людей, почему бы и нет? В конце концов, вера в хорошее вцелована в нас детскими сказками, материнской лаской и извечным женским искусством ожидания. Почему бы и нет? Почему бы – и нет… Тецу знала – придет тот день, когда она снова выйдет на поле, этот день обязателен, и кто-то мудрый свыше уже отметил его на своем календаре, осталось только дождаться. Дни сменялись днями, поражения победами, а она так и сидела на скамейке запасных, менеджер команды, подруга аса, товарищ. Но не игрок. Аомине проиграл Кагами. На очереди была игра с Мурасакибарой, но до нее было еще несколько игр, которые даже не заставили Сейрин и Рико задуматься – не наступило ли то время, когда пора дать одиннадцатому номеру выйти на поле?.. Время действительно не наступило. Сейрин побеждали. Зимний кубок становился реальностью. Киеши был нежен. Тецу была счастлива – и несчастна. Трагический парадокс. Она все еще пыталась – по вечерам приходила на открытую площадку с мячом, подкидывала его, промахивалась, смеялась отчаянно и болезненно, ей было хорошо с Киеши, тепло в его объятьях, ее радовала обыденность и приятно бодрило будущее – но все это было как в вакууме, как за толстым стеклянным экраном, как будто бы не с ней… А сама она, прежние сорок один килограмм, осталась на забытом поле где-то в иной реальности, игрок, борец, единственная девушка в мужской команде, тень. Разницы никакой – главное на поле… Куроко стала щуриться, как будто бы теряла зрение, не сразу брала трубку, когда звонила Рико, задумчиво вглядывалась не в спину Кагами на тренировке, а мимо нее, сквозь нее, иногда опаздывала на занятия и однажды под благовидным предлогом отказалась идти ночевать к своему мужчине. Она все еще верила, что обыденность станет и для нее неистовым вихрем, игрой, в которой смешаются кровь и эмоции, а победа одной огромной волной накроет все ее сорок четыре теперь уже килограмма. Верила – и теряла веру с каждым новым днем. Внутри маленького тонкого тела поселилась пустота, заполнить которую могли только люди из ее прошлого, только люди, признававшие в ней игрока, только люди, доверявшие ей судьбу команды. Или те, кому еще предстояло узнать ее. Киеши в очередной раз звал ее к себе – и, конечно же, верил, что именно сегодня и именно сейчас мама Куроко решила запретить дочери уходить на всю ночь. *** - Я научу тебя кое-чему, - говорил Ханамия, щурясь от солнца. Случайная встреча на открытой площадке обещала ему развлечение или хотя бы время, проведенное не в одиночестве. Он сидел, спокойно подбрасывая мяч, болтая ногами – движение, которыми можно было бы сломать колено, смеялся. Куроко казалась ему странной, но странность для него пороком не была – четверых других странных он взял в свою команду, четверых самых странных звали «Некоронованным» как и его самого. Циник по образу мышления, Ханамия привык к странным событиям вне и вокруг – мир поворачивался к нему спиной, мог ударить его о реальность, как он сам ударял по мячу, вращался вокруг своей оси и опутывал его событиями, как паутиной, мир был жесток. К самому Ханамии – к другим. Но еще более мир был жесток к голубоглазому призраку из Сейрин – он сделал ее женщиной. Куроко может быть трижды талантливой и дважды умной, ее место все равно за спиной мужчины или даже мужчин. Киеши осознать это было сложно – сердце у него было «железным», так ведь?.. Он увидел Куроко играющей и плачущей после – и неожиданно для самого себя подошел. С ней ему не хотелось быть галантным или умным, с ней вообще можно было не быть – они на разных сторонах баррикад, и понять друг друга уже не смогут. И все-таки он подошел, и пяти минут игры хватило, чтобы понять – ей одиноко, как и ему, ему одиноко, как и ей, если это не повод, то хотя бы для маленькой причины хватит. - Научи меня чему-нибудь, - попросила она, не то от скуки, не то просто так, чтобы сделать ему приятно – удивительно трепетной была эта голубоглазая девочка, внутри которой вместо сердца бился о гладкий пол оранжевый, как солнце, мяч. - Научу тебя, - решил он про себя, вглядываясь в тонкий силуэт без страха – с вдохновением. Если Куроко позволит ему побыть немного рядом, возможно, он лучше сможет понять Киеши и сокрушить его не составит труда. В следующий раз, конечно. Потому что сегодня они играют до глубокого вечера – она забрасывает, промахивается, падает и смеется – впервые за неделю, хотя никто и не заметил. Потому что сегодня они чувствуют себя лучше, чем вчера – Ханамия греется о ее улыбку и забывает о сетях, планах, амбициях, и постепенно входит во вкус – в конце концов, у сорока четырех килограммов всегда была удивительная власть над теми, кому покорялся баскетбол, покорялась обыденность. - Что делала вечером? – спросил Киеши, невзначай, аккуратно, чтобы не обидеть свою девушку – вчера был занят, не позвонил, не пожелал доброй ночи. Куроко с мгновение-другое смотрела на него, пытаясь понять, стоит ли говорить ему о том, что она предала его доверие, потому что не захотела предать свое собственное, прокручивала вчерашнюю игру в голове, вспоминала закрытую раздевалку, ощущение тишины в собственной голове и страх за то, что никогда больше не сумеет она стать той, кем так хотела. Отчаянно она вглядывалась в лицо Киеши, мечтая прочесть в нем что-то, что заставит ее сделать правильный выбор и больше никогда не думать ни о играх, ни о призрачном обещании Огиваре-куну. Отчаянно вглядывалась и так не сумела найти то, что искала. Киеши любил ее, заботился о ней, мечтал сделать ее счастливой – наверное, но не видел в ней соперника, игрока, не видел в ней номер одиннадцать. Предательство собственной команды, тяжесть пережитых – не поражений даже – теперь уже побед. Куроко делала выбор осознанно, по крайней мере, сожалений она не испытывала, она предавала, возможно, доверие целого мира – но перестала предавать саму себя. Встала, наконец, с влажного пола, но пошла не к реке, где ее ждал ее принц – пошла на открытую площадку. Чтобы научиться у Ханамии забрасывать. Чтобы научить самого Ханамию, что же такое особенное есть в ней, в Куроко, раз ее сумели полюбить те, до кого он, Ханамия, не мог дотянуться. Шла и учила. Шла и училась. Киеши по-прежнему верил – именно сегодня и именно сейчас мама не отпускает ее.