Сорок четыре килограмма

На игру Акаши с Мидоримой она не пошла. Не успела. Внезапно и вдруг ей оказалось все равно до имени победителя. Тренер ее не теребила – остальные тоже. Только капитан посмотрел странно и опустил взгляд – чувствовал еще не то вину, не то просто пустоту за нее. Куроко очень хотела, чтобы он хлопнул ее по плечу, спросил что-нибудь, поддержал. Куроко очень хотела почувствовать себя частью команды. В этом ей, впрочем, было отказано. А еще она хотела покоя. С недавних пор покой стал для нее неотъемлемой частью ее бытия – но и недосягаемой в той же мере. Она легла поспать до матча в четыре вечера – думала, когда проснется – все снова окажется той же обыденностью, служившей ей и укрытием, и счастьем. Ей было хорошо и спокойно – а когда она уснула, мир остановился ни на миг. *** Ханамия сидел на занятии, когда мыслительный его процесс – как кого обмануть, что сделать плохого, как забыть Киеши – прервал звонок. Это была Тецу, но говорить с ней не хотелось. Наверняка, речь пойдет о матче или о ее новом приеме. Или вообще – она будет молчать, а потом само собой окажется, что она была права – и не прав был все это время он. - Мне пора перестать с тобой общаться, - ответил он все-таки, но постарался сделать голос куда более равнодушным. В трубке молчали, а потом он услышал, как она плачет – и сорвался с места. Он бежал почти два километра до ее дома, бежал, срываясь и почти падая – скользил, балансировал на пике своей тревоги, был готов продать душу дьяволу, лишь бы поскорее увидеть ее. - Тецу, - закричал он, когда подходил к дому. – Тецу… - и умолк. Дом встречал его тишиной и распахнутой настежь дверью. Куроко сидела на полу в прихожей и ждала его. На голые колени она натянула растянутую майку. Это была майка Киеши – с того времени, когда они еще были счастливы. Она была ей невообразимо велика. Она была велика ей, как и все, чем одарил ее принц – как и любовь, признание, талант, надежда… - Я всего лишь хотела уснуть, - сказала она ему, заглядывая не в глаза его – в душу, - Я искала пижаму. Пижамы нет. Есть его майка. Но Его нет, Ханамия-кун. Он уехал и, быть может, не вернется больше. Она не плакала, просто обнимала свои колени и смотрела вдаль – Ханамия не сдержался и ударил себя по лицу, чтобы погасить свои мысли, остановить свои чувства. Он вдруг понял, что это он сам сидит на ее полу и оплакивает главную свою потерю. Что это он одинок и брошен – и это у него нет больше шанса на то, что он снова найдет соперника, достойного Киеши, равного ему. - Иди сюда, маленькая девочка, - сказал он обычным своим тоном, сдерживаясь. – Иди сюда, горе. Они так и просидели на полу до тех пор, пока не вернулись родители Куроко. Матери Ханамия сказал, что у Тецу был кошмар, отцу – что он ее новый парень. *** Матч был в самом разгаре, когда Акаши понял – проигрывать ему Мидорима не просто не хочет, он физически неспособен. Когда-то такое уже омрачало его действительность, его правая рука был моложе, неопытнее, проигрывать казалось ему неверным и даже противоестественным. Теперь тот Мидорима вернулся – но, черт его дери, откуда такие навыки, откуда такая четкость?.. Акаши по-своему любил Мидориму – не так сильно, как любил Куроко, но и не так еле ощутимо, как новую свою команду. А еще он знал – верил – Мидорима до сих пор его правая рука, его лучший, если можно было так сказать, друг, его помощник. Тогда два года тому назад они вдвоем решили – невинность Тецу, ее тело, ее первый опыт не принадлежит Мурасакибаре или Огиваре – он принадлежит им всем. И Акаши тогда думал не о себе – думал о Мидориме. Он давно увидел, что тот влюблен – и был готов душу продать, чтобы продолжать видеть живой блеск в глазах за стеклами, слышать учащенное сердцебиение. Акаши потерял надежду вызвать это игрой, после того, как победил Мидориму в поединке один на один – но зато это сделала Тецу, и стала звездой для них обоих. Тогда два года тому назад они выбрали дружбу – или точнее, воспоминания о ней. Теперь он выбирал Куроко и самого себя. - Я не проиграю тебе, - сказал ему Мидорима. – Я уважаю тебя и люблю твой стиль, но люблю ее больше, - добавили его глаза. - Будь осторожен, Шинтаро, - тихо сказал ему Акаши. То, что это не угроза – а тоска о прошлом, поняли оба. *** Куроко пришла в зал на следующий день – выглядела она безумно разбитой и уставшей. - Я ухожу из команды, - тихо сказала она тренеру – но услышали все. Игра остановилась, мяч выпал из красивых пальцев Хьюги и покатился по полу. - Я ухожу из команды, - повторила она и поклонилась. – Спасибо вам за все. На нее смотрели, не мигая, не сводя с нее взгляда – всем вокруг показалось, что она сейчас рассмеется или расплачется – и это объяснит всем, что случилось с ней, какой мир перевернулся, какое светило погасло. Из-за ее спины вышел Ханамия – и все стало ясно. Руки Тецу дрожали, пальцы напряглись. Ханамия подошел и обнял ее. Ему было неловко от чертовой доброты – но шутить или язвить ему не хотелось. Точнее – теперь он не мог. - Я еду за Киеши, - вдруг ясно и спокойно сказала Тецу. – Я хочу вернуть его. Она обернулась и улыбнулась Ханамие самой нежной улыбкой, которой женщины одаривают самых любимых. - Мы хотим, - закончила она.