Сорок четыре килограмма

А ему действительно никто не мог помочь. Не было его. И можно было только ломать голову над миллионом вариантов, но не один из них не был настоящим – и не мог быть. Куроко не знала – да и никто не знал – когда выпускаешь ладонь принца из своей тонкой и слабой, можно рискнуть не найти ее больше никогда. Киеши нашел свой путь, умер, воскрес и, наверное, стал лучше. Теперь он был недосягаем. Как звезда. Куроко тоже звезда – иного масштаба. Зимний кубок отыгран, и она отыграла в последнем матче. Вместе с Кагами. Вместе с ребятами. И – одна. Потому что не было рядом с ней того, кому можно было посвятить победу, не было того, кому ее победа была нужна, как огонь. Кагами похлопал ее по плечу, буркнул что-то – и фигурально умер для нее вместе со всем своим миром. Он добрый малый. И – только друг. Куроко не были нужны друзья. Ей был нужен ее мужчина. И ей был нужен Ханамия. Тот, кому она могла проиграть даже свое первое нечаянное чувство. Больно было ей, нечеловечески больно. Не описать – поэты и писатели лгут – щемящую пустоту внутри, когда вдруг очевидно становится, нет тебя, и нет той тебя, кто умела улыбаться, отдаваться мужчине, есть вишни кончиками губ. Та ты умерла, ту тебя похоронили – и остался след в расщелине у скалистых берегов, в нем твой прах, без права на воскрешение. Куроко видела скалистые берега в коротких своих снах – тогда она просыпалась, ища рукой единственного, кто еще не покинул ее, беззвучно кричала и засыпала только тогда, когда щелкал выключатель со стороны, где обычно спал Киеши. Она по-прежнему любила его. Нет – не так – она жить не могла без него. Но – жила, потому что привыкла лицемерить. Потому что еще оставалась надежда на донышке, вдруг услышит, вдруг по привычке хотя бы снова придет спасти ее. А если и не ее – то пусть спасет Ханамию. Вот кому было плохо по-настоящему. Вот кто был неизлечимо болен. Он тогда сдавленно обхватывал ее шею руками, прижимал к себе и тихо шептал глупости. Ханамия был единственным, кто оставался глух к ее сорока четырем килограммам. Но он был и единственным, кто видел в ней больше – возможно, целый мир. По-настоящему светлый и искренний, даже в шелухе своих комплексов и детских обид, он обещал ей найти и притащить Киеши к ней, сломав ему оба колена или даже его собственное эго. Просто потому что задыхаться от боли можно одному – но не двоим сразу. И потому, что, черт его дери, он должен был поправиться и вернуться. Вернуться! К ним обоим. … Нет – не так. Куроко поправляла его ласково, как мама, поглаживая лохматую голову, сдерживая надрывный крик внутри. Не должен был он им ничего. Он и без того дал им смысл жить – а теперь за остальным – их черед. *** Кончился зимний кубок, кончилась история. Они все еще играли – а она простила Момои ее предательство, а самой себе – глупость. Наступила весна. Куроко стала старше. Теперь волосы спадали по плечам – Рико завивала их в локоны, Момои робко плела косы, а сама Куроко отпускала их – пусть подышат весенним воздухом. Грудь стала больше – талия тоньше, как и положено. Но все еще читалась в фигуре та самая детскость, хрупкость, юность во всей своей палитре. Это она была – та самая Тецу. На нее смотрели – и над ней смыкались темные воды бытия. Смыкались – и сомкнулись. Куроко начала все по-своему. Завела ящик, куда складывала все, что сэкономилось и заработалось. Туда складывались все письма, вернувшиеся ей от Киеши. Туда клал первые цветы Ханамия. Маленький ящик весил много сотен печальных дней, но Куроко делала то, что умела лучше других – ждала. А еще туда она положила первое фото с чудотворцами – Кисе безнадежно обнимает ее за хрупкую талию, Момои улыбается, Аомине злится на Кисе, Мидорима держит свой талисман, Мурасакибара ест – Акаши довольно улыбается. А между ними та, кого они однажды погубили – но кого теперь же и спасли. Их маленькое солнце в сорок четыре килограмма. Их Тецу. - Хорошее фото, - говорила мама. – Теппей-куну оно понравится. Мама была права. *** К середине весны она снова стала выходить – ее встречали друзья, о ней заботились. Неизвестно, что думал о том Ханамия – он нашел подработку. Играть теперь можно было по вечерам, в сумерках парк казался ей темным лесом, но это даже радовала – Тецу стала героиней из тьмы, пришедшей из сказок для взрослых, ей нравилось всматриваться в темноту вокруг, и она впервые осознала, в ее фамилии не значится приятный яркий цвет, существующий в природе – да и таких, как она, в природе не существовало, не привел бог. А она и продолжала играть свою роль, снова и снова проигрывая самой себе – заветная коробка росла, команда Сейрин распалась в лето, вокруг нее появлялись новые персонажи, мир казался другим – она сама прежней. Той, что упала в воду и не была спасена рукой принца. Чаще других к ней приходил Кисе – не мог поверить, что она возьмет однажды и простит его и всех прочих, включая мир, бога, родителей. Приходил, пил чай, дарил ей милые пустяки – гладил длинные прямые волосы, и иногда коротко и трепетно признавался в чувствах. В такие минуты его пальцы дрожали – и Куроко понимала, он знает об Аомине и Кагами и по-своему не может пережить это. Она жалела его, но отказывала снова и снова. У Кисе своя дорога, на которой не мелькают тени – он слишком ярок и слишком похож на всех, его сильнейший гений – его проклятье. А реже других приходил Мурасакибара – и каждый его визит превращался в пытку. Вот с кем ей стоило быть осторожней – но Куроко уже открывала дверь и впускала его в свою историю снова. Мурасакибара проиграл Киеши дважды – и сейчас делал это снова по инерции, когда надеялся вернуть ее. Он ее любил – это знали все, он был с ней до него – и надеялся теперь, когда пресловутое «после» наступило, он будет с ней снова. Он ее любил – он любил ее так, как любят лишь раз в юности, напрочь, наотмашь – и любовью этой однажды уже оставил на ее сердце шрамы и причинил боль самому себе. Странная штука жизнь – Мурасакибара стоял на ее пороге, без позволения ел испеченный ею торт, пил чай и шутил. Куроко смотрела на него, думая, сколько она бы отдала, чтобы увидеть на его месте своего принца – и забылась. - Я тебя люблю, - вдруг сказал он. – Я это понял. Так просто и без тени сомнений, она сначала подумала, что это сон – но это был Мурасакибара. Он встал и подошел к ней быстро, чтобы не передумать… Времени у него теперь не было.