Сорок четыре килограмма

- Я тебя люблю, - вдруг сказал он. – Я это понял. Он подошел близко и застыл так – можно было увидеть, как блестят его глаза, как нервно дрожат ресницы. Родной. Близкий. Самый первый. Тот, кого она подпускала ближе других. Сама, по своему единственному осознанному желанию. Любимый некогда человек. Тецу опустила глаза, выжидала. Но когда подняла их на Ацуши – чуда не произошло. Не было чуда. И не могло и быть. Она могла бы видеть темноту его глаз, волшебство его дыхания, нежность улыбки – но видела только то, что он совсем не походил на Киеши, что он не мог спасти ее, как Киеши, и то, что он Киеши не являлся – и не стал бы никогда. Призма, через которую она смотрела на мир, была надежно искривлена – и в этом было ее счастье. Даже теперь. Даже сейчас. Даже завтра и навсегда, даже если мир перевернется, и она вдруг станет счастливой, любимой и лучшей – ее взгляд будет направлен в ту сторону, куда ушел ее принц. Да и останется там. Мурасакибара мог сделать что-нибудь. Даже больше – он мог сделать очень много. Если бы он снова поднял на нее жаждущую руку, она бы не стала противиться, не было сил, не было смыслов. Но он знал – тогда, на влажном полу, она продолжала любить его. Теперь – в ее уютном доме, рядом с ней, теперь уже свободной или даже одинокой, не чувствовалось ни уверенности, ни страсти. Как будто тот, кто уехал в Америку, как в Страну Чудес, увез с собой ее маленькое трепещущее сердце – оставив пустые сорок четыре килограмма для всех. Эгоист Теппей. Он нагнулся, чтобы видеть ее глаза. Поцеловал ее – попробовал спасти хотя бы сейчас. Губы ее были пресны и сухи. Глаза блестели жалостью к ним обоим. И ничего больше не осталось на целом свете, и потому Мурасакибара сделал шаг назад. Один шаг в комнате – миллион шагов от той истории, что еще увлекала его. Отвернулся. Закрыл лицо руками. Тецу подошла к нему сама, обняла и попробовала утешить, как пытаются утешить безнадежно больного или навечно брошенного. Ее пальцы мягко перебирали волосы, ласковые слова касались губ и гасли. - Я тоже тебя люблю, - искренне говорила она. – Все хорошо будет. Мурасакибара слушал ее – и не верил. *** На исходе лета он не предупредил никого. Только Тацую. Тот был другом – ну или считался им и должен был помочь. Тацуя слушал внимательно, не перебивая, а потом просто положил перед Мурасакибарой ключи от своей квартиры в Штатах и написал на бумажке несколько номеров. По каждому из них ему должны были помочь в поисках – и Мурасакибара не стал больше бежать от реальности. В сумку он бросил любимые кроссовки, пару футболок для смены, джинсы, бейсболку. Потом, конечно же, любимой еды – и сверху ту самую последнюю фотографию. Темные очки дополнили образ, а на рюкзак – брелок, четырехлистный клевер, на удачу, она ему еще пригодилась бы. Ханамию он взял с собой не ради компании – тот сам навязался. Проследил за ним и пошел следом. С такой же сумкой. Вещей там, правда, было побольше. - Я все лето работал, - говорил он. – Копил. Теперь я еду. Искать Киеши, чтобы вернуть. - Вернуть к тебе? – спрашивал Мурасакибара, и в голосе его не было издевки – скорее, равнодушие. - К нам обоим, - тихо отвечали ему. Они поднялись по трапу молча, не думая даже звонить Тецу. Тецу в этот момент была занята – она ушла в лето с головой, заполняя свою коробку с воспоминаниями, которую однажды – она верила – покажет Киеши. Она, впрочем, конечно, догадывалась – но противиться или выяснять правду не стала. Посчитала это лишним. Пустота внутри стала неощутимой, а боль притупилась после того, как Мурасакибара встал перед ней на колени, прижимая ее к сердцу. Она вдруг поняла – ее тоже любят. И даже если и не взаимно, она все равно излечилась от своих ран – и должна дать время Киеши излечиться от своих. Пустота сменилась равнодушием, а потом и потерянностью. Куроко целыми днями читала, мало ела, больше спала – и лишь изредка брала в руки мяч. Как будто и не превратила его в свое солнце четыре года назад. Как будто и не было четырех лет. И ничего вообще не было. Просто – вот ее футон, вот летнее легкое одеяльце. А вот она – теперь уже второй год старшей школы. Красивая, а как еще назвать летящий образ, волосы ниже плеч, голубые глаза. Легкая – поймать сложно. И несчастная – потому что все, кто вокруг, ради, но не вопреки. А тот единственный, кто из круга вырвался, потерян и не хочет, чтобы его нашли. Мурасакибара снова вспомнил ее – и сделал последний шаг. Самолет увез их с Ханамией в далекую Калифорнию, прямо к порогу института травматологии и ортопедии. А дальше – по маршруту, из одной клиники в другую, из одного отеля в другой. Они даже запомнили такое приключение – чужие друг другу люди, между которыми женщина, с которой они не будут никогда, вместе ищут еще одного чужого им человека. Все вроде бы просто, но и необыкновенно сложно в то же время. Странная штука жизнь. Странные штуки мы. Мурасакибара время от времени даже хлопал Ханамию по плечу – вдруг он ему привиделся… Но нет. Ханамия обиженно шмыгал носом, а однажды и сдачи дал. И тут же своим обычным тоном паука на охоте заявлял – ненавижу, презираю, умри и прочее. Мурасакибара смеялся. В его образе ему виделась светлая тень самой Тецу. Той, что ждала его дома. Или не ждала. Или не его. Неважно. На окраине городка с красивым именем в честь небольших лесных озер в окрестностях они нашли пансион, где Киеши был недавно. Даже больше – они видели его палату, в которой еще читался его след – примята была постель, цветы не успели завянуть. Киеши вышел отсюда утром – и не вернулся. Мурасакибара и Ханамия прождали до вечера, а потом поехали дальше, оставив небольшую записку. Ночная дорога провожала их огнями. От досады Мурасакибара забыл купить закусок в дорогу. Ханамия же запел. Внезапно, без лишних слов. Подпевал радио, дешевой американской песенке. - Киеши-кун, - вдруг сказал он, - Найдись. Хватит прятаться. Мы ищем тебя. Куроко ждет. Он продолжил петь – и Мурасакибара внезапно понял, они обязательно найдут Киеши. Потому что не может быть в этом мире – чтобы принц оказался потерян и не надолго – навсегда. Ну еще и потому что принцесса ждала. Ей обязательно нужно дождаться. А потом она решит сама, с кем пойдет по жизни дальше. И любой ее выбор будет осознанным и правильным.