Бывшая жизнь. Родители и дети

- И где же ты был? Голос Ксении Сергеевны был ледяным и подчёркнуто спокойным, но глаза если и не метали, по расхожему выражению, молний, то, по крайней мере, отражали желание хозяйки это делать. Игорь Ильич, снимая пальто, устало сказал: - Господи, мама… Для полноты картины детских воспоминаний тебе только ремня в руках не хватает. - Мне его и в самом деле не хватает! – Резко сказала бета, и снова сжала губы в полоску, стукнула ладонью о столик в передней. – Какого чёрта ты устраиваешь?! Ты хочешь всё испортить?! В следующий раз будь любезен, если тебе не хватает собственных мозгов, согласовывать свои инициативы с нами! - Ты хоть помнишь, сколько мне лет, и какую я занимаю должность, мама? Тебе не кажется, что кричать на меня уже как минимум поздно, я уж не говорю, что неуместно? - Ещё как уместно! – Отрезала Ксения Сергеевна. – Я останусь твоей матерью, даже если тебя президентом изберут! Сколько тебе лет… Судя по поступкам, не больше тринадцати! Вот что ты натворил?! Что это за постановки?! - Интересно, каким это образом ты узнала… - В отличие от тебя, я не темню и не интригую! Узнала очень просто – мне позвонил Ян. Сказал, что ты сознался в убийстве Аллы… При Вите. Боже мой, ну Игорь, ну чем ты думал, каким местом?! - Зачем ты спрашивала меня, где я был, если сама всё прекрасно знаешь?.. - Хотела услышать хотя бы подобие вразумительных объяснений твоих поступков. Если, конечно, оно у тебя есть. Бета раздражённо сцепила пальцы рук вместе. Как, ну как растолковать нетерпеливому ребёночку сорока двух лет, что он всё портит сейчас? - Игорь, неужели ты думаешь, что Витя ничего не понял? Да всё он понял прекрасно. Это же элементарно. А ты, прости Господи, болван. Полагаешь добиться от него сыновней привязанности с помощью пары широких жестов, отдающих провинциальным театром. Ты не барышню в парке окучиваешь! - А что ты предлагаешь, мама?! – Младший Раевич вскочил с кресла, в которое успел сесть. – Вы с отцом только и твердите – ждать, ждать, ждать! Сколько ждать и чего?! - Столько, сколько придётся! – Отчеканила бета. – Мы сейчас ничего сделать не можем, хоть ты из шкуры вылези! Мне вот всегда было интересно – почему ты, в бизнесе такой толковый и осмотрительный, в людских отношениях головой в последнюю очередь думаешь? Вместо того, чтобы проявить мудрость, просчитать хоть какую-то стратегию, ты ведёшь себя как шут гороховый. - Я хоть что-то делаю, мама. Хоть что-то, что могу! Я хочу вернуть своего сына! - Да не сын он тебе! – Рявкнула Ксения Сергеевна, выходя наконец из себя. Игорь побледнел, но её это не остановило. – Ты в состоянии понять, что Виктор не считает тебя своим отцом? На данный момент, ты ему никто, сколько раз мы должны тебе это объяснять?! Ты даже не просто никто – ты тот, кто предлагал его, новорожденного, на даче под обрывом закопать, за ненужностью! О чём Аллочка, царствие ей небесное, ему любезно сообщила. В красках. И вот представь себя на его месте. Хотел бы ты с такой роднёй вообще иметь дело? Игорь шмякнулся обратно в кресло, облокотился обессиленно на столик, с несчастным видом подпёр щёку ладонью – ни дать, ни взять Алёнушка на бережку. Ксения Сергеевна с трудом преодолела желание влепить «Алёнушке» отрезвляющую оплеуху. Ну что такое, в самом деле? Никакого терпения. Избалованный эгоцентричный подросток, предпочитающий не вспоминать, что у окружающих его людей тоже есть чувства. И память. - Мама, ну ты же понимаешь, что я это не всерьёз говорил?.. Я злился, да! На всю эту историю, на идиотку Марьянку, которая четыре месяца молчала… - Вот-вот, ты ещё сыну это скажи, - едко предложила Ксения Сергеевна. - Что для всех было бы лучше, если бы его мамаша сделала аборт. Что мы своё удобство и спокойствие ценили выше его жизни. Всерьёз, не всерьёз – какая разница, ты это сказал. И Витя об этом знает. - Господи, мне было шестнадцать лет, что я там соображал в жизни! Но теперь-то я совершенно другой человек! Он же не может этого не понимать? - А почему он должен это понимать? Он нас знать не знает. В конце концов, у него достаточно причин, чтобы мы были ему просто сами по себе неприятны, ты так не считаешь? Исходя из того, что ему всё-таки стало о нас известно? - Понимаю, мама, я не настолько эмоционально тупой, как ты думаешь. Я всё понимаю, я просто намерен что-то с этим делать. - Что-то – что? Показательно сознаваться в убийстве? Курам на смех. Мы его предали, этого мальчика. Ты только подумай! Выбросили, как мусор, без тени сожаления. По причинам, которые никак не могут служить оправданием. Строго говоря, из блажи. Так с чего ему быть к нам снисходительным? - С того, что мы раскаиваемся, страшно раскаиваемся… И вовсе не вдруг, не в один момент, я ведь уже много лет его искал… Отец прав, люди меняются, и обстоятельства меняются… Мы ведь его родные. У него ведь тоже, кроме нас, никого нет! - Ты бы двадцать пять лет назад так рассуждал. Да и мы тоже. Ситуация, мягко говоря, этически очень неоднозначная. Ну раскаиваемся мы, ну сожалеем, и что? Это отменяет прошлое? Поверь мне, вовсе нет. Иногда обиду за неосторожно сказанное слово приходится заглаживать годами, а то, что мы наделали – можно ли вообще это простить? Особенно если твои действия напоминают не просьбу о прощении, а какое-то низкопробное жульничество. Не было похоже, чтобы сын её слушал. Он налил себе из графина воды и сказал задумчиво: - Жаль, что у него муж богатый. - Ты это к чему? - Если бы он нуждался… Я имею в виду, финансово… У нас было бы большое поле для манёвра. Мы могли бы помогать ему с материальными проблемами, тем более дочка у него маленькая. Ксения Сергеевна, сжав виски руками, села в соседнее кресло. - Бесполезно разговаривать. Игорь, ты не на базаре! Это тебе не бизнес, где не обдуришь, так купишь! – Она откинулась на спинку сиденья, прикрыла глаза рукой. – Нет, мы так ничего не добьёмся, кроме того, что Витя так и будет считать нас семейкой негодяев. Игорь, я тебя настоятельно прошу – хотя бы временно прекрати свои эти, как ты изволил выразиться, манёвры. - И что делать? Опять сидеть и ждать погоды с моря? Я так не могу. - Смоги! – Отрезала мать. – Хочешь добиться результата – смоги! И не сидеть и ждать, а действовать, но действовать умно и тактично. Пусть он примет нас, хотя бы пока как посторонних, пусть поймёт, что мы не звери и не бессовестные мерзавцы, а просто люди, которые жестоко ошиблись, и вину свою перед ним осознают и признают полностью. И готовы искупать, а не покупать… - И как же мы это намерены делать? - Прежде всего, осторожно. Спокойно, исподволь, без шума и пыли, без театральных жестов, Игорь, - постепенно начинать участие в его жизни. По любому поводу и без повода, но медленно, прощупывая почву перед каждым шагом! Нужна чёткая стратегия, а не бестолковая суета. Ты же альпинист, ну представь себе, что это восхождение. Вот, пожалуй, это наиболее точная метафора. Один неверный поспешный шаг – и ты снова внизу, хорошо, если при этом не расшибёшься, и всё нужно начинать заново. Причём ты, к твоему сведению, таких шагов уже наделал больше, чем достаточно. Вот то, что ты сегодня выкинул… В передней хлопнула дверь. Через минуту в гостиную вошёл Илья Николаевич в сопровождении бесшумного и безмолвного домработника. Вид у старого судьи снова был генеральский – не то лечение и впрямь шло на пользу, не то оптимизма прибавилось. Прибавилось, мельком подумала Ксения Сергеевна, прибавилось – с момента гибели Аллы. Достойно прожила жизнь красавица Алла, что никому её даже не жаль, а кое-кто так и выиграл от того, что Аллочки не стало, хотя, если подумать, вроде она и врагом никому не была, ну какой из этой болонки враг? Так, тявкнуть из подворотни, а чуть хвост прижми – тут же завиляет и за хозяйскую спину шмыгнет. И тем не менее, после её смерти столько народу чуть не в открытую потирают довольно руки. Например, они. Точно в соответствии с Наполеоном - это могло быть преступлением, но не было ошибкой. Никто по Алле не плачет, хотя она немало усилий потратила на свой образ в глазах окружающих. Образ-то образом, но о человеке чаще всего всё же по делам судят в первую очередь… - Равиль, будьте добры, подайте нам чаю сюда, в гостиную. Какой обычно. – Домработник кивнул и испарился, а Раевич-старший уселся на диван и благодушно посмотрел на сына: - Странно, почему это у нас сознавшийся убийца не заключён хотя бы в ИВС? - Смешно, папа, - кисло сказал Игорь, а Ксения Сергеевна фыркнула на свой манер: - Я его уже полчаса тут жить учу. - В сорок лет ума нет – и не будет, так, кажется, в народе говорят. - Ещё один с народными мудростями, - Игорь потёр лоб пальцами, давая понять, как он утомлён. Судья хмыкнул. - Не хами отцу. О фокусах твоих я, конечно, знаю, и только что звонил в СК, сидит там у них ещё один кандидат, только сознаваться не торопится. - Кирилл? - А кто же ещё? Домработник внёс поднос с чайным сервизом, в своей бесшумной манере угнездил поднос на столике и снова исчез. Бывший судья отпил обжигающий чай: - Эх, хорошо чайку после такой слякоти, что на улице нынче. Ну вот, Кирилла задержали сегодня днём, пока ты после своих монте-кристовых вояжей отсыпался, умник. Нервишек у него хватило на час поотпираться, потом поплыл. Он, оказывается, не только крест уже успел продать, но и ещё полдесятка мамочкиных цацок. Но в убийстве не сознаётся, только в краже. Правда, Острогорский полагает, что сам он мать не убивал, это сделал кто-то из его дружков, тех, с кем он уехал днём из квартиры. Но от обвинений в соучастии это вьюношу не спасает. Теперь вопрос в том, было ли это умышленно. Кирилл утверждает, что о записках матери тебе и Яну ему ничего не известно. - Честно говоря, плевать мне и на Кирилла, и на Аллочку, покойся она с миром, - хмуро сказал Игорь. - Оба получили, что заслужили. И я даже вид делать не буду, что меня не радует то, что теперь она уж точно заткнулась, навеки. Ты мне лучше скажи – ты в Озерск звонил? - Зачем? Во-первых, у меня номера нет, а во-вторых, хватит с них пока и твоих драм. Будут новые сведения – мама им позвонит, расскажет. Я думаю, Кирилла надолго не хватит, и к завтрашнему утру мы будем всё знать. Игорь, пожалуйста, не делай больше глупостей. - Папа… - Помолчи. Мама права – если уж мы решили всё-таки, так сказать, возвращать ребёнка в семью, надо это как-то умнее делать, тоньше. Там и без того безнадёга, не наворачивай ещё сверху проблем. Уже навороченного-то выше крыши. *** После отпуска Яну пришлось работать больше обычного: конец года, в государственном учреждении это всегда период тот ещё – подтягивание хвостов за целый год (а в большом и сложно устроенном департаменте они неизбежно накапливались), отчёты, планирование дел на будущий семестр. От его начальника толку не было, одни проблемы – в городской администрации Григорьева иначе как «гражданин Альцгеймер» уже и не называли, и все терялись в догадках, чего ради мэр не отправит его в отставку. Мэр же на вопросы замов делал жалостливое лицо и говорил – ну пусть уж до пенсии доработает, остался-то годик, потерпите, ребята. Таким образом, фактически руководство департаментом уже давно было заботой Яна Шульмана, об этом все знали, и чаще всего обращались непосредственно к нему, тем более, что «гражданин Альцгеймер» на службе появлялся всё реже и реже. За неделю, прошедшую с выхода Яна из отпуска, его начальника не видели в здании мэрии ни разу. Формально он был на больничном, а на самом деле – никто не знал, где. И, как отмечал Ян – никто не горел желанием его тут видеть. Глава кадастровой палаты вообще заявил, что уход Григорьева на пенсию у них в конторе будут отмечать, как праздник, с шампанским и тортом, и пригласят весь их освобождённый департамент. Ян уходил рано утром, а возвращался часто намного позже обычных пяти часов, но Витя, оставаясь один, сходить с ума от скуки не собирался. Дочка, хозяйство, пёс, цветы, Пашкина свадьба, визиты коллег и друзей – словом, заняться было чем. К тому же омега завёл ещё одно хобби - увлёкся сооружением кукольных домиков и, соответственно, резьбой по дереву и глиной. Для этих целей они с Яном переделали бывшую кладовую на первом уровне в мастерскую, и теперь омега сооружал там большой двухэтажный дом с камином и террасой. На вопрос бывшего тестя – когда он всё это успевает, – Витька только смеялся: «Когда у тебя спокойный здоровый ребёнок, времени в декрете – девать некуда». Днём, когда было относительно тепло (насколько может быть тепло в декабре), Витя выходил гулять с ребёнком и собакой. Лиля путешествовала в зимней коляске, Данте шёл рядом на поводке – ротвейлер был толст и уже немолод, так что бег и подвижные игры в число его любимых занятий не входили. Омега со своей компанией шёл в парк, где бродил по дорожкам или устраивался на скамейке. С собой – книга, термос с чаем или креольским кофе, и если к ним присоединялся Пашка, то он всегда говорил, делая первый глоток и оглядывая заснеженные дубы – «Лепота-а-а». В субботу Яну снова пришлось ехать на службу, так что гулять в парк Витя пошёл один. Пашки тоже не было – уехал с женихом к его родителям в соседний городок. Но без компании омега не остался, к нему на прогулке вскоре присоединилась Альбина – надо сказать, довольно неожиданно. - Привет! – Замахала она руками ещё от входа. Омега отметил новую причёску Альбины – на этот раз вызов чёрно-белой зиме был брошен в виде ярко-красной чёлки. – Не возражаете, если я с вами тут пошататюсь? - Не возражаем, - ответил Витька за себя, дочку и Данте (тот, впрочем, и сам выразил одобрение, дружелюбно вильнув остатком хвоста и попытавшись встать передними лапами Альке на плечи). - Данте, перестань, ты ж больше меня весишь, - спихнула его бета. Ротвейлер кротко вернулся на четыре лапы. – Улечу тут в сугроб, будете меня доставать. А мы с Федей приехали и с Тимуром, они там рекогносцировку проводят для свадьбы. Ну, где встать, как проехать, чтоб жильцы не возбухали, а то к байкерам сам знаешь, какое отношение. Ещё в полицию настучат, что тут банда сатанистов тусуется. Федю же как видят – превентивно в органы заявляют. А он в жизни мухи не обидел. Витька засмеялся: - Справедливости ради, ни одна здравомыслящая муха к Феде и не полезет. Такая внешность у него, я бы сказал, упреждающая. А Пашки нет дома. Они с Сергеем уехали к Михайловым в Заречный. - Да мы знаем. Он нам пока и не нужен, пусть катается, мы просто на разведку. Как у вас дела? Где Ян? - Служит городу. У них там спор между бывшим рынком, храмом и монументальным сквером за кусок земли, уже полгода разбираются, кто кому должен. Да ещё совещание по плану. - А ты в курсе всех его дел, я гляжу, - иронически прищурилась Алька. Витя ответил серьёзно: - Кому, как не мне, я же муж, всё-таки. - Ну, например, дядюшка Макс, по-моему, даже толком не знает, чем его альфа занимается конкретно, знает только, что работа дохрена ответственная. - Да у них вообще семья странная какая-то. Будто и не семья вовсе. Каждый сам по себе. - Это точно. И у нас такая же. Лично мне только в благо, никто на мозги не капает, почему я такая неправильная. Иногда то, что всем насрать, несёт кое-какие плюсы. А необходимую поддержку я уже давно научилась на стороне находить, дешевле встанет. Алька слепила снежок и бросила его в ворону на ветке – мимо. Ворона, привычная к таким выходкам странных беспёрых двуногих, не улетела, только глянула на них искоса, и даже казалось, что её взгляд выражает укоризну. - Как там дядюшка Макс? Давно его слышно не было. Крайний раз в среду звонил. - Да просто нового ничего. Владика выпишут не раньше, чем к Новому году, и то не факт, зависит от. Баграмян с ним не нянчится, сказал в морг – значит, в морг, и удивительное дело – Владик, оказывается, очень даже может и любит слушаться. Хотя поначалу пальцы выгибал в параболу, но ему очень доходчиво объяснили, чем это чревато, а жить-то хочется. - Это я давно заметил – если есть законная возможность спихнуть ответственность, Владик её спихнёт. С удовольствием. Он ведомый, но просто как бы альфа, а альфе некомильфо быть ведомым. Вечно требует ведущей роли, а вести-то и не способен. Вот он и производил кирпичи со скоростью небольшого завода. А в случае с врачом – ну, это ж врач, глупо не слушаться, так что самое оно. Дядь Макс, наверное, отдыхает. - Ага. Только закончил очередной раунд борьбы с нечистью, на этот раз – победа нокаутом. Однако не факт, что окончательная, нечисть имеет свойство башку поднимать. - Нечисть? Какая нечисть?.. - Да Фадеев-старший, Егоркин папаша. Это ж пиздец атомный, не побоюсь этого слова. Ну теперь зато хоть понятно, откуда у Егорки навыки колдунства, и сами эти идеи, вот это всё. И ясно, почему он такой припизднутый. Ох, и мерзкий же сукин сын его папаша, якорный бабай, такой токсичной твари сильно поискать. Ты знаешь, Витёк, я видела некоторое дерьмо, но он даже меня сумел удивить. А уж дядя Макс вообще в ауте от такого цирка. - А почему он вообще у вас? - Ну из-за Владика же. Типа приехал сыночка поддержать. С такой поддержкой, я тебе скажу, никаких больше проблем не надо, на ровном месте в петлю залезешь. - Что-то я его не помню на суде. Отец был, а папу не помню. - А его и не было. Когда Егорку из больницы выписали – ну, тогда, летом еще, с этими его родами неудачными, - его тоже не было, потому что они там с мужем развелись, и он типа со своим бывшим ни при каких условиях видеться не хотел. Причём тут бывший, когда с твоим сыном такое происходит?.. Я чайлдфри, ты знаешь, я к родительству равнодушна, но бляха, это даже для моего отсутствующего материнского инстинкта запредельно. А тут, когда Владик чуть было не того, это чудище вылезло из своего торфа там в дачах, и припёрлось на запах падали. И начало Егорке душу выедать, а там уже и так выедать нечего, что и осталось крови от папули, то Владик допил. Вот везучий пацан по жизни, капец. Пошёл снег. Крупные хлопья почему-то напомнили Витьке, как он сидел в песочнице после побега из дома. От Влада. Тогда тоже шёл снег, тоже хлопьями валил, только не такой вот пушисто-зимний, а промозглая, мокрая ноябрьская дрянь. - Да-а… Кажется, начинаю понимать, откуда такая нездоровая страсть к мужу. А я-то всё думал, ну как нормальный человек может это выносить?.. Я Владика ещё в лучшие времена застал, и ко мне он хоть как-то старался по-человечески относиться… А Егор-то и этого не видел, и всё равно – любовь-морковь. Помню, дядя Макс говорил, что Егор влюблён во Влада с детства, видно, это в его детстве единственным светлым пятном и было… - Скорее всего, так и есть, но к любви это имеет столько же отношения, сколько Федя – к балету. Натали с беглого взгляда определила какую-то нарциссическую травму и пониженную толерантность к психологическому насилию, это я её цитирую. А уж когда мы увидели его папашу – тут всё на свои места и встало. От такого живым не уйдёшь. - И что дядя Макс планирует делать? - Прежде всего он как-то очень быстро разобрался, откуда яд сочится – а там, знаешь, вот так сразу и не скажешь, такой тихенький сукин сын, вроде не скандалит, не орёт, а мозги так выносит, что любо-дорого, чёрного мага всё строит из себя. Реально, через полчаса общения с ним хочется помещение освятить, ну или как минимум проветрить, хотя вроде и ничего такого, заботливенько так всё, добренько, как всегда у таких манипуляторских козлов. А как только папулю вычислили, так Петрович ему на дверь и указал, причём в форме ультиматума, без права возвращения и с ограничительным ордером в виде Феди. Мол, ещё раз вас, мосье, рядом с зятем увижу, не обижайтесь, вас предупреждали. - Ого. - Вот да. Дядюшку Макса вообще стало не узнать, откуда что взялось, рулит, как Себастьян Феттель. Так ты не представляешь, Егорка, после того, как папашу выкинули, аж физически изменился, вот просто осанка другая стала, речь другая… Как вериги сняли. Его при любящем родителе аж к земле гнуло, понимаешь? Дядя Макс считает, что его ещё можно вернуть к нормальной жизни, если от папаши изолировать и Владика на поводке держать. Про папашу то мы и не знали особо. Егорка, как выяснилось, о нём даже говорить лишний раз боится. Короче, там ещё разгребать и разгребать. - Ну вот, и Максиму Петровичу долго будет, чем заниматься. - Это точно. Владик, Егорушка… Да Валька же ещё. - А он-то что? - А ты про Грановского не знаешь?.. Возлюбленный его, полиционер. В глубоком браке и с сыном-подростком. - Ну, это-то знаю. Но там же вроде ничего серьёзного. - Петрович так не думает. И я так не думаю. Валентин – парень довольно открытый, не будь там ничего серьёзного, он бы не стал так шифроваться. А то – секрет на секрете, и папе молчок. Привирать стал, куда уходит, с кем. - Хе, - усмехнулся омега. – В его годы уже вполне можно и вообще никому ничего не говорить. - Так в том и дело, зачем врать-то? Значит, есть что скрывать. Мне-то пополам, каждый сам кузнец своего счастья, и несчастья тоже. А дядя Макс нервничает. Да любой нормальный родитель бы нервничал. Из связей с женатыми практически никогда ничего хорошего не бывает. А Валька же ещё наивный, как маргаритка. Мы его, конечно, исподволь просвещаем, но сам знаешь – влюблённые в массе идиоты, в одно ухо влетело, в другое вылетело. В конце пустой аллеи появился мотоцикл, осёдланный – даже издалека это было видно – огромной тушей в чёрной коже. «Харлей» приближался на маленькой скорости, хотя в парке никого и не было, но Федя всё равно проявлял деликатность. Алька протянула Вите руку в кожаной митенке: - Ну, это за мной. Тимура, наверное, за воротами оставил. Да, кстати, не успела спросить – как там твоя родственница убитая, нашли, кто её? - Да. Сын собственный. Вроде пришёл с дружками деньжат перехватить, а мать дома оказалась, начала его ругать, ну вот один из дружков её и ударил. Это он так рассказывает. У следователя другая версия. - Какая? - Что всё спланировано было. Как завещание моего деда огласили, так этот Кирилл и понял, что всё, кончились его халявные денежки. Осталось только то, что мамочке муж завещал, квартира там, драгоценности за ней оставались кое-какие, деньги… А ему-то шиш с маком, он-то это мог получить только после того, как матери не станет. Учитывая её здоровье, это ещё лет тридцать. Ну и… Решил паренёк, что деньги ему куда нужнее, чем мать. И придумал это всё, и записочки Яну и Раевичу тоже подкинул. Правда, непонятно, откуда он наш адрес знал, ну это-то, в общем, и мать могла ему сказать. Там, говорят, парень по интеллекту не дурак, так просто – моральный урод. - Н-да-с. У Егорушки – папаша, у этой твоей – сынуля. Отцы и дети. - Не говори. Посмотришь вот так, и начинаешь думать, что быть сиротой – ещё не самый худший вариант. Федя подъехал к ним вплотную, и тоже протянул омеге руку. Алька запрыгнула на заднее сиденье, и Витя заметил – не без веселья, - что у Феди к куртке с боков пристрочены кожаные полосы – «ручки», за которые может с комфортом держаться пассажир. Очевидно, это было собственное Федино изобретение, потому что обхватить, как обычно, его поперёк туловища далеко не у каждого хватило бы длины рук. В обширной душе альфы-динозавра, очевидно, находилось место для заботы о каждой твари Божией. Помимо куртки, привлекала внимание и армейская шапка-ушанка, образца «стройбат-1965», вместо кокарды на неё был прицеплен значок клуба, а шнурки ушанки терялись где-то в Фединой бороде. «Харлей» поехал к выходу из парка, и на выезде Федя и Алька замахали руками. Витя махнул в ответ – и мотоцикл скрылся за кустами живой изгороди. Омега тоже решил идти домой – уже собирались сумерки. Сложил в багажник коляски вещи, взял поводок – и маленькая компания направилась к литеру 17/1. Уже у парадного его внимание привлёк очень необычный автомобиль. Серый седан с питерскими номерами и очень приметными позолоченными дисками колёс – именно такой «Линкольн» он видел в своё время у конторы нотариуса Морозова, в тот день, когда познакомился со своим семейством. - Игорь Ильич, - мрачно сказал омега сам себе. – Ну здравствуйте, чего уж. Вот тебе, Витя, и спокойная неделя.