Бывшая жизнь. Родители и дети

Витя даже подумал было не идти домой, чтобы не встречаться с отцом. Он, бывало, делал так во времена замужества за Владом – бродил по улицам до поздней ночи, а то и до утра, лишь бы не возвращаться и не попадать опять в атмосферу придирок, ссор и обид непонятно на что. Омега об этом вспомнил, и мрачно подумал – нет уж, ещё не хватало, чтобы его снова что-то гнало из собственного дома. Пора учиться не убегать от малейшего дискомфорта, уж собственную-то территорию он должен отстаивать. Зная себя, как человека жалостливого и всегда представляющего себе, что называется, путь человека в его ботинках, Витя сам себе удивлялся – в том плане, что биологического родителя ему было совершенно не жаль. Почему-то даже строгая Ксения Сергеевна, внушающая какие угодно чувства, но только не жалость, казалась ему более достойной симпатии. А этот… Играет всё. В убийстве Аллы зачем-то признался. Как в театре. «Я, может, и кажусь со стороны простоватым, - хмуро подумал омега, - но совсем-то уж за идиота меня не надо держать». Игорь Ильич нашёлся на их площадке, стоял у самой двери. «Опять в психологию играется, - всё больше раздражался Витька. – Мог бы и на улице подождать, и в машине посидеть – нет, под самые двери припёрся». При виде сына бета вскочил с подоконника и попытался схватить за ручку коляску: - Давай помогу… - Оставьте коляску в покое, - грубовато посоветовал омега. – Вы зачем приехали? - Как зачем? – Слегка растерялся Раевич. – К тебе… Тебе разве самому не хочется поговорить? - Я в прошлый раз недостаточно ясно дал понять, что нет? Игорь Ильич, вы меня, конечно, извините, но мне с вами не то, что разговаривать – видеть-то вас не особенно хочется. И довольно странно, что вы этого не понимаете, дураком вроде не кажетесь. Хотя, после ваших тут признаний в том, что вы Аллу убили, и это, в общем-то, спорный вопрос. Омега отпер наружную дверь, ведшую в маленький коридорчик – там они ставили коляску. Раевич переминался с ноги на ногу у порога, и Витька почему-то чувствовал, что и нерешительность эта – ненастоящая, и скорее напоминает нетерпение, заставляет себя Игорь Ильич хотя бы сейчас буром не переть по привычке. - Слушайте, - омега повернулся к отцу, - не приезжайте сюда. Давайте я все точки над «ё» расставлю, раз вам так непонятно, хотя чего уж тут непонятного... Вы мне не просто чужой дядя – вы тот, кто однажды фактически выбросил меня на помойку. Поэтому я не понимаю, на что вы сейчас рассчитываете, преследуя меня и устраивая весь этот цирк. - Витя, - Игорь Ильич явно был готов к такому повороту разговора, он ждал этих слов – было бы глупо ждать других, - и не смутился: - Вить, а вот скажи мне… Если бы я просто приехал в один прекрасный день, и рассказал тебе совсем другую историю – про то, что тебя украли, или мои родители заставили меня, сопляка, отказаться от сына… Ты ведь отнёсся бы совершенно иначе ко мне? - Какая разница, - раздражённо сказал омега. – Во-первых, «если» для уже свершившихся фактов не существует… А во-вторых, потом-то всё равно бы всё вскрылось, и было бы ещё хуже. Поэтому я вам говорю – я не хочу вас видеть, слышать, и вообще как-либо ощущать в своей жизни. И дело вовсе не в обидах и не в прощении, а в том, что я не понимаю, для чего вы мне теперь нужны. А ваши нужды меня не касаются. - Поставь себя на моё место, - тихо начал было Игорь Ильич, но сын его перебил: - Не надо этого. Вы на своём месте, и стойте там сами, и не пытайтесь на меня свалить моральный выбор. Просто не приезжайте сюда, потому что в следующий раз мы с вами крупно поссоримся. У меня хватает своих забот, без вас. Не заботясь произведённым впечатлением, омега сердито закрыл дверь. Взял дочку на руки, вошёл в квартиру – и бросил взгляд на маленький монитор, на который выводила изображение камера с площадки. Раевич не ушёл – сидел на подоконнике, и, видимо, думал. «Небось, ещё способы изобретает, как меня подтолкнуть», - подумал Витька, и на душе у него стало совсем уж паршиво. Кажется, и в отцы ему достался Влад Вишневский, с поправками на темперамент, благополучную карьеру и статус беты. Не в том плане, что такой же неврастеник, а просто тоже считает окружающих вещами, призванными служить его желаниям. Вот захотелось ему сыночка черед двадцать лет, хочешь, сыночек, не хочешь – а вот тебе отец, твоя задача - разрыдаться от счастья и кинуться на шею. Да что ж такое. - Нет уж, к чёртовой бабушке, - пробормотал омега себе под нос. – Правильно Твен замечал насчёт мечт – осторожней надо, сбудется ещё. Мечтал о родителях – получи, распишись. Тьфу ты. Лучше б сиротой остался. Убирайтесь, Игорь Ильич, - это Витька посоветовал монитору, - Ян вас если тут застанет – скандал будет. Раевич, однако, просидел на площадке около получаса, иногда печально глядя на закрытую дверь. И с Яном всё-таки столкнулся – но скандала не последовало. Альфа вежливо и равнодушно сказал «Здравствуйте», ничем не выдав ни удивления, ни каких-либо иных чувств. Отпер ключом дверь, и скрылся в квартире, больше не взглянув на визитёра. Мужа он обнаружил в комнате – омега укладывал ребёнка в кроватку. - Там твой отец на площадке сидит. Судя по его печальному виду, разговор с тобой не принёс ему никаких положительных эмоций… Или ты не хочешь, чтобы мистера Раевича называли твоим отцом? - Ну, биологически он мне отец, так что без разницы, - равнодушно сказал омега. – И моську печальную он наверняка сделал, когда услышал, что ты поднимаешься. Ну его к свиньям. - Вряд ли он так просто отступится, - заметил Ян, целуя мужа в прохладную щёку. – Игорь Ильич производит впечатление человека упрямого и настойчивого. А ты чего такой холодный, как айсберг в океане? - Мы только с прогулки. Надо бы отопление немного добавить, там что-то прижал морозец к вечеру. Пойдём, чаю выпьем?.. Пока альфа заваривал чай, омега собрал маленькое застолье: соорудил сэндвичи с ветчиной и паштетом, уложил на блюде вафли и печенье, разогрел булочки с сыром. - Ну, пока хватит. Просто поужинаем попозже, - Витя отвлёкся от стола и заметил, что супруг выглядывает из кухни в холл. – Ты чего? - Да глянул, где там Игорь Ильич. Сидит, представляешь? - Пускай сидит, - пожал плечами омега, откусывая утащенный со стола кусок свежайшего багета с маслом. – Делать человеку нечего. Он не работает, что ли, полдня в парадном в чужом городе сидеть? - Он же начальник там какой-то. - Ну да, - засмеялся Витька. – я за таким замужем, за начальником – только мой почему-то с работы не вылезает. Зато сразу видно, какой Игорь Ильич ответственный и взрослый человек, хотелки uber alles. - Это он тебе показывает, что ты для него важнее любой работы, - сказал Ян со всем мелодраматическим надрывом, на который был способен. Витька фыркнул: - Ну, как говорит дядюшка Макс, лучше поздно, чем никогда. Хотя в случае Игоря Ильича это одно и то же. Правда, боюсь, он этого так и не поймёт. Ладно, чёрт с ним, Ян Францевич, пойдём, чай стынет. Когда спустя полчаса или около того омега вышел из кухни в холл – он направлялся в комнату к дочке, - монитор отображал уже пустую площадку. Витька пожал плечами и повторил негромко: - Делать человеку нечего. *** Влад проснулся задолго до рассвета, часы на прикроватной больничной тумбочке показывали четверть седьмого. Он вообще почему-то стал рано просыпаться теперь, хотя раньше едва мог продрать глаза по будильнику. Альфа медленно встал с кровати. Одеваться не хотелось, и он, как был в белье, завернулся в одеяло и сел на подоконник. Больничный парк освещался тусклыми фонарями, почти ненужными в красновато-сером полумраке пасмурной северной ночи, медленно ложился на мёрзлую землю снег, словно и ему ничего больше не хотелось в жизни. «Реактивная депрессия», - сказала вчера врач-психиатр, в своём чёрном костюме под белым до снежного хруста халатом похожая на порнозвезду-доминатрикс. Может быть. Наверное, именно так это и называется, когда и жить не хочется, и умирать не хочется, вообще на всё наплевать. Ему назначили препараты для лечения. Отныне он – официально психически больной. Попавший в больницу с отравлением водкой. Блестяще. Не хочется больше даже думать о том, почему всё так случилось, и кто во всём этом виноват. Хотя раньше это было основным занятием Влада. Какая теперь разница, - тоскливо и медленно думает он, гоняет по кругу одну и ту же мысль, как заевший диск. Вот закончится курс лечения, и он вернётся домой. Дома Егор, который ничего хорошего от мужа не видел никогда. Дома папа, вовсе не собирающийся его жалеть. И всё. Подорванное здоровье, абсолютный запрет на алкоголь, давно похороненная и успевшая истлеть карьера. Полупустая квартира, за которую снисходительно платит папа. Ноль перспектив. Одни призраки. Сквозь тучи, набитые снегом, как подушки, тягуче сочится тусклый рассвет. Фонари гаснут. Влад бросил взгляд на те же часы – почти девять. Вот, ещё три ненужных часа прожито. И так теперь будет каждый день. Потому что убить себя ему никогда не хватит решимости. Он не представляет мира без себя. Но он и себя в мире больше не представляет. Витька назвал бы это нытьём. Но что он понимал в депрессиях, этот гиппопотам толстокожий. Скрипнула дверь, лёгкие пальцы постучали по окрашенному в блёклый кофейный цвет дереву. Медбрат-омега, в форме того же непонятного цвета – почему-то он тут повсюду. И здоровый человек в такой обстановке депрессию схлопочет… Процедуры. Инъекции, таблетки. Капельница. - Я зайду через полчаса, - почти шёпотом сообщает медбрат. Он говорит это каждый день после того, как воткнёт «бабочку» альфе в вену. Он или какой-то другой медбрат, Влад их уже давно не различает. Люди в кофейном. Медбрат ушёл, и Влад приготовился снова остаться один. Он знал, чем займётся – будет учиться прогонять все мысли и вообще ни о чём не думать. Это в его случае самый лучший выход. Не думать. Ни о чём. Вообще. Совершенствоваться в достижении нирваны ему не дала снова скрипнувшая дверь. На этот раз кофейный фон был беспардонно оттеснён в углы палаты синим костюмом в клетку. Папа. - Процедуры проходишь? – Спросил Максим Петрович светским тоном. Влад хотел было сказать в ответ какую-нибудь грубость, но в который раз понял – это он только думает, что хочет. На самом деле никаких эмоций ему проявлять неохота. Просто лень. А папа, не смущаясь его кислой физиономией, бодро продолжил: – Это хорошо. Вначале избавим твой организм от шлаков, а там займёмся и головой. Вот уж где шлака – самосвалом не вывезти. - С моей головой всё в порядке, - вяло сказал альфа. Омега фыркнул. - Нисколько в этом не сомневаюсь. Сейчас тебе немного тоскливо, тем более ты занят исключительно тем, что лежишь и жалеешь себя. Уверяю, это пройдёт, как только тебя выпишут. Бодрый и вовсе не сочувственный тон папы вывел Влада из сонного оцепенения. Максим Петрович уселся на стул рядом с кроватью. На сына он смотрел спокойно и отстранённо, и Влад сказал нехотя: - «Немного тоскливо»… Ты, кажется, считаешь, папа, что депрессия лечится парой шлепков по заднице. - Смотря какая. Твоя – да. Это не эндогенный кошмар, выбраться из которого можно только при постоянной терапии. У тебя, мой дорогой, совершенно иной случай. Ты сам загнал себя в психотравмирующую ситуацию, в чём более чем преуспел. А теперь в своей манере пытаешься сунуть голову в песок. Не выйдет. - Почему? – Меланхолично спросил Влад. – По-моему, очень даже неплохой вариант. - Да, отличный. Извне виноватый не нашёлся, себя таковым признать силёнок не хватает, так давай отключимся от действительности и плюнем на всё. Катиться по наклонной всегда легко, Владик, только чем дальше укатишься, тем дольше и труднее назад будет идти. - А стоит?.. - Ну, если, конечно, ты собираешься там и остаться и превратиться в люмпена, то, может, и не стоит… Вспомни наконец, что у тебя есть достоинство. Я уж не говорю про твой альфа-статус, Бог с ним, вспомни хотя бы, что ты человек, а не коврик на пороге. - Папа, ты и вправду думаешь, что сейчас самое время для душеспасительных бесед?.. Максим Петрович с тем же спокойным видом закинул ногу на ногу: - Да, я и вправду так думаю. Ты уже должен был понять, что ты сделал со своей жизнью, но при этом ещё не успел окончательно погрузиться в настоящую клиническую депрессию. Ты чуть не умер, понимаешь? Но получил шанс. И если ты теперь найдёшь в себе силы встать, взять себя в руки и начать исправлять то, что наворотил – значит, ты ещё чего-то стоишь, и я… В общем, тебя найдётся кому поддержать. - А если нет?.. - А если нет – то и жалеть тебя не стоит. Хочешь и дальше превращать свою жизнь в канализационный сток - пожалуйста, я мешать не стану. - Жестоко. Омега хмыкнул – недобро, без снисходительности. - С некоторых пор стал замечать, как чувствительны к себе те, кто сам всю жизнь отличался крайней чёрствостью к другим. Есть такое слово – «эмпатия»… Ты всегда был жесток к окружающим, но ни разу не задумывался над этим. - Кто тебе сказал? – Устало ответил альфа. Максим Петрович усмехнулся – одним уголком рта. - А зачем говорить? Будто я не видел, что и как ты делаешь. Моя вина – сразу не разобрался, чем это может быть чревато. В смысле, для тебя в том числе. Что ж, я свои ошибки тоже буду исправлять, куда деваться. - Мне-то ты что предлагаешь?.. - Я уже предложил. Быть человеком. Не впадать в апатию, не опуститься, не махнуть на всё рукой. Это, конечно, проще всего. Но в таком случае, как я уже тоже сказал – ты бесполезная дохлятина, не стоящая усилий тащить тебя по жизни. Не позволь мне подумать, что это так. Отец, например, так уже в этом уверен. Влад откинул голову на подушку. Прикрыл устало глаза. Максим Петрович сказал строго, с нажимом: - Нет, это вовсе не общие фразы. Не риторика. Всё абсолютно конкретно. Я прекрасно понимаю, о чём ты сейчас думаешь, и даже в каких словах. Я твой папа, и никто не знает тебя лучше меня, за исключением, может быть, твоего бывшего мужа. – Увидев, как дёрнулось против воли лицо альфы, омега мотнул головой, но продолжил: - Виктора рядом с тобой больше нет, свой брак ты сам, прости, похерил, живи уж с тем, что есть. И не строй мне рожи, я вовсе не мучаю сейчас тебя-бедняжку, включи ты голову уже. Я пытаюсь не дать тебе спустить в унитаз то немногое, что ещё осталось от твоей личности. - Напоминая мне о том, что от меня муж сбежал?..- Хрипло спросил Влад, не открывая глаз. Максим Петрович, хотя и чувствовал, что уже безумно устал от этой бесконечной драмы, сказал терпеливо: - В том числе. Чтобы ты всегда помнил, почему он сбежал. И прекратил по граблям скакать. Ты взрослый человек, только дети думают, что дядя доктор рвёт им зубы, чтобы больно сделать. Я хочу, чтобы ты осознал, что ты наделал, и что больше так нельзя. Даже Господь Бог не станет предоставлять шансы бесконечно. Влад открыл наконец глаза, взглянул на папу косо и неприязненно: - Шансы? Это какие же мои шансы, а, пап? Вернуться в пустую хату, смотреть на мужа, которого я видеть не могу?.. Слушать его нытьё о ребёнке?.. Сидеть дома, плевать в потолок, потому что кем я пойду работать – грузчиком?.. Это шансы, да?.. - И в первую очередь, - перебил его папа, - ты должен вот от этого избавиться. От манеры думать только о себе и привычки требовать от жизни всё и сразу. Тогда всё наладится, по крайней мере, тебе станет гораздо легче жить. - Да?.. - Да! У тебя, знаешь ли, планки запросов прежние, только вот ты уже не прежний, и планкам этим своим давно не соответствуешь. И в беде Егора ты виноват не меньше него, если не больше, так что уж извини - твой крест тоже. И работать пока придётся пойти тем, кем примут. И в квартиру твою, и в холодильник тебе никто ничего не принесёт, самому придётся напрячься. Да, а ты как думал? - Господи, - простонал альфа, - почему это всё со мной происходит?.. - Что – всё? – Зло сказал Максим Петрович. - Влад, люди поднимаются после паралича, после рака, после гибели близких, после полного разорения, а ты на ровном месте загнал себя в такую задницу! Сам, собственными идиотскими поступками, а теперь лежишь тут и вопрошаешь трагическим тоном – за что. Ты вспомни, вспомни, как ты жил последний год?.. При этом у тебя есть квартира, есть муж, который тебе только тапочки в зубах не приносит, руки-ноги целы – какого чёрта тебе надо ещё?! - Ты считаешь, у меня нет поводов? - Из прошлого нужно извлекать уроки, а не поводы. Да, ты знал лучшие времена – так тем более, и постарайся снова подняться! А ты вместо этого в лучшем случае плывёшь по течению, а в худшем – ещё и ныряешь. Это же очевидно, очевидно, для этих выводов не надо быть мудрецом! – Омега передохнул и вдруг сбросил тон. – Правда, для них нужно ещё и размазнёй не быть. Надеюсь, что ты сумеешь собраться. Я понимаю, что не всё сразу, что нужно время, но учти: каждый день пути вниз – это месяц пути вверх. Так что, дитя моё, всё сейчас от тебя зависит. Влад на речи папы не отреагировал – он снова закрыл глаза, и выражение лица его так и оставалось страдальчески-обиженным и неприязненным. Максим Петрович понял, что сегодня продолжать разговоры уже бессмысленно, и встал со скрипучего больничного стула: - Ну вот и поговорили. Если тебе что-нибудь нужно, позвони – я или Валя принесём. Отец передаёт тебе, как он выразился, наилучшие пожелания, если сможет выкроить время – заедет навестить. Вечером Альбина привезёт тебе новые вещи, и стирку заберёт, я не успеваю к вам заехать домой. - А где же мой безумно любящий муж? - Егор простудился, его к тебе не пускают. Совсем у пацана иммунитета нет, всю заразу собирает. - В этом, надеюсь, не я виноват?.. - Отчасти, - невозмутимо заметил Максим Петрович. – Жизнь в обстановке бесконечного стресса вовсе не способствует крепости здоровья. Которой, кстати, Егор изначально не отличался. Но он тоже сам свою беду выбрал, я ведь его предупреждал. - Папы детям в больницу чаще всего домашней еды привозят, - сменил тему разговора Влад, всё так же не открывая глаз. Омега хмыкнул: - Пока придётся обойтись без разносолов, дитя моё. Сейчас у тебя в меню рисовая кашка и кисель. Пищеварение своё ты тоже угробил. Я говорил с Баграмяном – тебе почти ничего нельзя, пока не закончишь терапию. Так что потерпи с пирожками и салатиками. Как только будет можно – не волнуйся, голодным тебя не оставим. Я знаком с больничным меню, даже с самым хорошим. Максим Петрович, всё так же сохраняя полную невозмутимость, извлёк из сумки пластиковую коробочку с заключённой в ней розой. Поставил украшение на прикроватный столик: - Вот, слегка разбавить твою бежевую атмосферу. Ты хоть читай, смотри что-нибудь, не пялься в потолок. Отвлекись, времени у тебя пока навалом. Чего обо мне не скажешь. Мне пора идти. Не дождавшись ответа от сына, омега вышел из палаты. Максим Петрович не любил больниц, и здешняя обстановка действовала на его и без того напряжённые нервы не лучшим образом. Так что задерживаться он не стал – вышел на крыльцо, вдохнул влажный, пахнущий снегом воздух. Было не холодно, мокрый снег осадил городскую пыль, и свежесть этого слоисто-мягкого, как мороженое, воздуха не мог перебить даже запах больничной хлорки. Эх, в такую погоду бы – с внуками в парк или на берег озёр, играть в снежки и пить горячий сбитень, которым стали с недавних пор торговать в городе в киосках, как летом торгуют квасом. Максим Петрович с тоской подумал, что если он и дождётся внуков, то не совсем в той обстановке, о которой мечтал. Затрезвонил в кармане телефон – муж. Омега быстро мазнул пальцем по экрану: - Да? Да, здравствуй… Да, сходил. Ну что – пока никак… Не могу тебе сказать. Сейчас вообще ещё ничего нельзя сказать. Я и не рассчитывал, что он с одного раза вот так вскочит с койки и обернётся лебедем. Да, я понимаю. Но я не собираюсь его бросать тут киснуть в собственных мыслях… А что делать, придётся. Он наш сын. Не всё сразу… Он тридцать пять лет жил как попало, глупо считать, что за неделю, что он тут лежит, всё изменится. Ты знаешь, пока это на него повлияло не самым лучшим образом. Он занят тем, что растравляет свою депрессию. Моя задача – не дать ему допрыгаться до клиники. А это возможно, только если его злить… Об этом ты можешь меня не просить – я и сам прекрасно понимаю, что жалеть его нельзя. И так дожалелись… Если бы это было ещё так же легко сделать, как сказать, он же всё-таки нам сын… Да, я сейчас на работу. Хорошо, я тебе ещё вечером сам позвоню. Нажал на «отбой», удостоверился по привычке, что вызов отключился. Сунув умолкший телефон в карман, омега сказал, - без интонаций, констатируя факт, и обращаясь не то к безмолвному небу, не то к самому себе: - Н-да, катарсиса явно не произошло…