Бывшая жизнь. Родители и дети

Нотариус внимательно смотрел на задумавшегося омегу. Разные он видел ситуации – и делёж наследства, когда родные братья готовы были друг другу в горло вцепиться, а сын без зазрения совести грабил отца, и издевательские брачные контракты, и многое другое, все разновидности грязной пены на волнах человеческих отношений. А тут опытный юрист почему-то попытался представить себя на месте этого парня – и понял, что не может. Его собственные родители были живы и здоровы, он недавно купил им домик в Гатчине… Папа, наверное, снова подарит ему на Новый год очередной игрушечный замок собственного изготовления. И вот как бы поступил он, случись с ним вот такое? Что, если бы не было у него ни папы с его вечным рукоделием, ни отца с его политической активностью, вернее – были бы, но отказались от него много лет назад, а теперь вот захотели бы увидеть?.. Не сводил взгляда с мужа и Ян – тоже, кстати, думавший о том же. Лишь вчера они с Витей говорили о его родителях – и нате вам, как обухом по голове: оказывается, и родственники его мужа тоже имеют место быть. А он ведь о них даже не говорил никогда, и Яну всегда казалось, что тема эта для него довольно болезненная. Бедный Витька. Вот так вот задали задачку: а не хотите ли пообщаться с отцом и дедами, бросившими вас в младенчестве, отношения, так сказать, выяснить, или мимо пройдёте, и хрен, как говорится, с ними? Никому такого выбора не пожелаешь. - Они правда хотят встретиться? – медленно спросил Витя, не глядя ни на кого. Казалось, что он не нотариуса спрашивает, а сам себя. – Зачем? Столько лет прошло. - Не могу вам сказать, - мягко и явно сочувственно ответил юрист. – К сожалению, я ни в подробности самой истории, ни в их резоны не посвящён. Я лишь оформляю бумаги. - Ясно, - вздохнул омега. – Единственный способ узнать – это всё-таки поговорить с ними. - Милый, - негромко сказал Ян, - не обязательно говорить с ними прямо сейчас. Ты можешь подумать, решить… Возьми тайм-аут. Омега покачал головой: - Нет, Янни, не хочу растягивать удовольствие. Этих людей нельзя назвать моей семьёй, так что не всё ли равно, когда с ними разговаривать. Пусть уж скажут, что у них там, и домой поедем. Я всё-таки хочу знать, что ими двигало, когда они везли меня в сумке в Озерск. Просто интересно, потому что мне лично и в голову ничего не приходит, как такое вообще могло произойти. Ян редко видел мужа таким – хмурым, почти злым, спокойное, с мягкими чертами его лицо закаменело, застыло. Альфе было невыносимо жаль супруга, и ещё невыносимее было думать, что тут он ничем не в состоянии помочь. Впрочем, его долг – всегда быть рядом с тем, кого он полюбил. Особенно тогда, когда тому приходится трудно. - Они в соседнем кабинете, - сказал Морозов. – Ждут вашего решения. - Угу. – Витька встал, одёрнул джемпер. – Ладно. - Ты уверен, Витюш? - Да. Всё равно это никуда не денется. Лучше уж раз и навсегда решить всё. Не волнуйся за меня, Янни, я не склонен к истерикам, ты знаешь. И в депрессию меня сложно загнать. Если уж даже Вишневскому это не удавалось… - Ты не хочешь, чтобы я пошёл с тобой? Потому что я бы лично на этом настаивал. Не хочется, чтобы ты с ними наедине беседовал. Мне не любопытно, кто они и что они, сто лет бы этого не знал, просто я не хочу бросать тебя на амбразуру. - Вряд ли мы подерёмся, - хмыкнул Витька. – Но пойдём. Ты ведь мой муж. - Я предупрежу их, - нотариус тоже поднялся с места. – Лучше всего вам пройти в комнату ожидания. Я приглашу их туда. Морозов проводил их в другой кабинет – тот, который он называл «комнатой ожидания», небольшой закуток с одним окном, столиком и несколькими креслами, - а сам вышел. Ян устроился в уголке, покачивая на руках Лилю, а его супруг смотрел в окно, на ограждение набережной, на мокрую мостовую и почти опавшие деревья. Он выглядел не грустным или расстроенным – а скорее задумчивым. - Я ничего не чувствую, - сказал он без выражения. – Ни волнения, ни обиды… Ничего. Наверное, я пока не успел понять, что случилось. У меня эмоции часто не поспевают за восприятием. Так странно, знаешь. В детстве я, как все приютские, только и мечтал о том, чтобы нашлись родители. Придумывал их себе, придумывал, как они войдут туда и заберут меня… Ждал каждый день. Каждый вечер. Так и не дождался. Нет, мне было неплохо и в Доме ребёнка, и в интернате… Нашу группу вела Татьяна Ивановна, бета, в годах уже, и она нам была как бабушка всем. Мы её любили, в общем… Но всё равно. Мне казалось, так это несправедливо… Я мог бы быть хорошим сыном, я бы очень старался, а никому это было не нужно. - Зато я точно знаю, что ты хороший муж, - со сжимающей сердце нежностью и грустью сказал альфа. – Самый лучший муж. И самый лучший папа. И я очень надеюсь, что всем этим твоим родственникам есть чем объяснить тебе свой поступок, а иначе зря они всё это затеяли. - Сейчас узнаем… Дверь открылась – и снова вошёл Морозов. Придерживая створку, пропустил в кабинет троих – мужчину лет сорока, и немолодую пару, все трое были бетами. Младший из мужчин был бледнее покойника, руки его подрагивали, старший, сгорбившись, прятал глаза, а женщина, наоборот, держалась прямо, и выдавали её напряжение лишь пальцы, вцепившиеся в ворот короткой шубки. Витя смотрел на них молча – и они молчали. Дед, бабка. Отец. Молодые ещё, крепкие. Красивые. Дорогие костюмы, соболий мех на даме. Нищими они явно никогда не были. Первой заговорила женщина. - Здравствуй, Витя, - сказала она глухо, низким голосом. – Ситуация нестандартная, нечего сказать… Я долго думала, с чего начать разговор, но, если честно, так и не смогла придумать. - Вы, значит, бабушка моя… - Омега по-прежнему казался совершенно спокойным. – Мало, наверное, кому доводилось у собственной бабушки спрашивать имя-отчество… - Меня зовут Ксения Сергеевна, - сказала женщина, тоже побледнев. – Ксения Сергеевна Чичерина. Это твой дед, Илья Николаевич Раевич, а это – твой отец, Игорь Ильич. А… Молодой человек тебе супруг, как я понимаю?.. - Да, Ян мой муж. Это наша дочь Лилия, ей три месяца. Игорь Раевич нервно заулыбался: - У тебя дочь? - Ксения Сергеевна не узнала голос сына. - Значит, я уже дед, оказывается… Господи… - Витя, - поднял наконец взгляд Илья Николаевич. – Прежде чем говорить о чём-то… Наверное, нам надо объяснить. Ты должен знать, что… Он умолк – точнее, его речь прервал какой-то шум, донёсшийся из-за закрытой двери. Из приёмной слышались громкие голоса – один принадлежал секретарю, а другой был женским – высоким, с визгливыми скандальными нотками. Морозов, не успевший выйти из комнаты ожидания, направился было к двери с целью выяснить причину шума, но его опередили. Дверь распахнулась сама – и в комнату ворвалась ещё одна дама, на ходу выдёргивая рукав норкового манто из цепких пальцев секретаря. - Да пусти же ты меня, вот привязался! Я сказала, я имею право! – Непрошеная посетительница увидела Морозова и изобразила похожую на оскал улыбку. – А, Костик! Вот ты где… Так ты, значит, с друзьями, да, обходишься? Вся эта шобла здесь, а я, значит, посторонняя? Ни хрена себе новости! - Алла, - резко сказал нотариус. – Во-первых, что ты себе позволяешь, а во-вторых – что ты вообще здесь делаешь? - Что я себе позволяю? Что я себе позволяю?! Ты это серьёзно?! Речь, вообще-то, идёт о наследстве моего мужа, я вдова, я, - для большей выразительности и вескости утверждения новоприбывшая постучала себя изящным кулачком в грудь. - При этом за моей спиной договариваются все, кому не лень, а мне даже позвонить не соизволили! - Алла, это кабинет нотариуса, - раздражённо сказал Морозов. – А не караоке-бар. Здесь ведутся конфиденциальные беседы, и если тебя не пригласили, значит, тебе здесь нечего делать! - Костя прав, - негромко сказал Раевич-старший. – Алла, тема нашей встречи не касается завещания Анатолия. И, соответственно, не касается тебя. Мы здесь совсем с другой целью. - Ага, дуру нашли вам всем верить, - пренебрежительно бросила Лисовская (и Витя, и Ян уже догадались, что это именно она). – Я прекрасно знаю, какого вы все обо мне мнения, так вот – хрен вам, я не дура! Может, мне и не хватает рафине, как вам кажется, но это не повод мне в карман залазить. Я тут в своём праве! Она наконец соизволила снять затемнённые очки – на кой чёрт они ей были нужны в пасмурный ноябрьский день, да ещё в помещении, непонятно. Глянула из-под неестественно густых и длинных ресниц на Витю: - О-о… Я дога-адываюсь, кто вы… Виктор, да? Алла Лисовская, - Витька от растерянности машинально пожал протянутую руку. Он только и успел подумать – надо же, как быстро перестраивается человек, только что вопила благим матом, и тут же уже щебечет. – Можете мне не верить, но я рада познакомиться. Ой, как подумаешь – это же сколько мне лет, аж страшно, я ведь тебя младенчиком помню, во-от такусеньким, маленьким, а сейчас такой большой вырос, и глаза ну точь-в-точь как у мамочки! Я ведь, Витенька, можно сказать, твоя вторая бабушка, так что уж я на «ты», ладненько? - Алла, - рявкнула Ксения Сергеевна. – Закрой рот! Лисовская и ухом не повела: - Как бы не так, Ксаночка, ох ты горазда всех затыкать, извини, не на ту напала. И потом, я не с вами пришла разговаривать. Тебе, Костик, я тоже ещё припомню… Ну да ладно. Витя, ты будешь мне ещё благодарен, потому что вот от них ты правды не дождёшься, а лично мне ни стыдиться нечего, ни скрывать. Кстати, а это вот кто? - А это вот его муж, - иронически сообщил Ян – его подобные дамы, которых в родимой администрации Озерска хватало выше маковки, всегда забавляли. – Шульман, Ян Францевич, приятно познакомиться. Позвольте вам порекомендовать при рассказе выбирать выражения, мадам. - Ой, - растянула пухлые розовые губки в усмешке Лисовская. – Я смотрю, вам уже тут напели, что и скандалистка я, и хабалка… Кто бы говорил, прямо ангелочки безгрешные тут собрались. Родного сыночка-внучка в сумке подкинули к больничке за триста или сколько там километров от дома, как щенка подзаборного, а теперь интеллигентов корчат из себя. - Я вас предупредил, кажется, - сухо сказал альфа. – Уверяю вас, мадам, мне и господину Морозову достанет сил вас отсюда выставить, в случае чего. И рука не дрогнет. Джентльменом я готов быть в том случае, если буду иметь дело с леди. А иначе – не обижайтесь. Сказав это, Ян бросил быстрый взгляд на мужа – но Витька был по-прежнему непробиваемо спокоен, будто дал самому себе слово не допускать никаких всплесков эмоций. Только брови чуть хмурит, и губу по привычке покусывает. Ксения Сергеевна, искоса глянув на альфу (Ян отметил, между прочим, что у его мужа есть точно такой же вот оценивающий взгляд), посоветовала Лисовской: - Алла, прошу по-хорошему, убирайся отсюда. Не советую наживать себе таких врагов, как мы. А если ты влезешь со своей болтовнёй, я гарантирую тебе, так и будет. Повторяю, как особо одарённой – тебя происходящее не касается. - Не пугай ты меня, Ксаночка, что вы в самом деле? Я, между прочим, в отличие от вас сюда пришла, вместе с вами со всеми пообщаться, а не за чужой спиной интрижки развожу. Вы же все тут торчите, ну так что вам мешает меня остановить, если я врать начну? Наивные какие, честное слово… Касается – не касается… Это уж позвольте мне решать, касается меня наследство моего мужа или нет. - Алла, - Игорь Раевич, судя по сжатым кулакам, едва сдерживался – отец даже положил руку ему на плечо в предостерегающем жесте. – Ты совсем тупая? Ты хоть что-нибудь в этой жизни, кроме денег, понимаешь вообще? Да не о наследстве тут разговор, курица ты безмозглая! - Игорёк, - поморщилась Лисовская. – Не пыли зря. У мамочки гавкать лучше получается. Это у вас не о наследстве разговор. А мальчик, между прочим, имеет право знать, что за человек завещал ему денежки. - Ему есть кому это сообщить. Ты тут посторонняя! - Да ну? Я была женой его деда, его мамочка выросла на моих глазах… Ну, почти. С чего это я вдруг посторонняя? Витя отрешённо стоял у окна и слушал эту грызню незнакомых людей, странной прихотью затейливой судьбы по крови приходящихся ему ближайшими родственниками. Он чувствовал себя зрителем на спектакле, и думал время от времени, что некоторым фразам, пожалуй, даже бы поаплодировал. Особенно, как ни странно, замечанию этой неприятной особы, Лисовской, насчёт его права наконец уже хоть что-то узнать. - Так, господа хорошие, - вмешался Ян. – Вообще-то мой супруг прибыл сюда всего-навсего оформить бумаги, и вовсе не планировал участвовать в семейных скандалах. У нас грудной ребёнок, и времени не так уж много. Давайте-ка мы послушаем единственного человека, которого точно касается абсолютно всё происходящее. Витюша, - обратился он к мужу, - тебе решать. Я так понимаю, что твоё… М-м… Семейство от активности именно этой фрау и собиралось тебя предостеречь. Омега, не обладавший даром красноречия, равно как и способностью к убеждению, благодарно посмотрел на мужа – тот улыбнулся ободряюще. Витя кивнул, помолчал несколько секунд. Потом спросил без выражения, глядя по очереди то на бабку, то на деда, то на отца: - Почему? Почему вы отдали меня в приют? Не хотите, чтобы говорила она - так скажите тогда сами. Снова настала долгая тишина – слышно лишь было, как стучит по окнам и навесу над крыльцом дождь, да секретарь возится в приёмной с бумагами. - Витя, это очень непросто, - с тоской произнёс наконец Раевич-старший. – Очень. В двух словах не расскажешь… - Ой, да ладно, непросто, - фыркнула Алла. – Всё проще некуда. Им просто нечего тебе сказать, вот и молчат. Спокойно, Игорёк, не прожигай меня глазами, вы же молчите все, как пни, а вам ясно сказали – у людей времени нет. Ну так я расскажу, и если совру хоть в слове – у вас масса возможностей об этом заявить… В общем, Витенька, вся эта история была вот на моих прям глазах. Ты уже знаешь, что мой муж… Ксана, ну не мотай головой, ну ваше же счастье, что я при вас это всё рассказываю. Так вот, мой покойный муж, Анатолий Семёнович Лисовский, бывший наш торгпред во Франции и в Бельгии, был твой дед, как ты знаешь. Твоя мамочка, Марианна, к счастью, моей дочерью не была. Я говорю – к счастью, потому что никому такую доченьку не пожелаю. С виду ну прям Мальвина – наивная куколка с голубыми глазками. А сама, между прочим, юбку задирала перед каждым кобелём. Перед каждым, Игорёк, абсолютно перед каждым, кто в доме появлялся и на ком штаны были, и если ты мне сейчас скажешь, что ты в её шестнадцать был у неё первым – я тебе в лицо рассмеюсь, я всё это каждый день видела. И как Толя грозился эту проститню малолетнюю в доме запереть, тоже слышала, так что не надо мне тут. Грозиться-то грозился, да так и не запер, жалел всё. Говорил, это у неё протест такой против его женитьбы на мне и стресс от смерти матери. А надо было! Надо было запереть. Глядишь бы, ничего этого бы и не случилось. Смотрите-ка, стресс, да её мамаша допилась до чёртиков и вздёрнулась, когда Марьянке и пяти лет не было, какой нахрен стресс, что она там вообще помнила-то? Хотя и понятно, в кого она была такая психованная. - Алла, - одёрнула Лисовскую Ксения Сергеевна. – Это уже лишнее. - Почему это? – искренне изумилась та. – Пусть знает, что у него за гены. Пить тебе нельзя, Витенька, это уж точно. - Пить никому нельзя, - заметил Витька, вспомнивший почему-то Влада Вишневского и его прогрессирующий алкоголизм. Толку-то, что в его семье все предки до пятого поколения сплошь трезвенники. – А вы и в самом деле вернулись бы к теме, раз уж взялись. - Как скажешь, Витенька, как скажешь. Только пусть твой грозный альфа на меня так не смотрит, я вам, между прочим, услугу оказываю. Ну так вот. Когда выяснилось, что эта шестнадцатилетняя куколка, доченька большого папочки, беременна, сделать уже ничего было нельзя. Эта идиотка боялась сказать, потому что думала, что папочка её с пузом в Париж не возьмёт. Как будто оно само рассосётся! В общем, когда всё выяснилось, у неё благополучно шёл пятый месяц, и ни о каком аборте и речи быть не могло. Само собой, вопрос отцовства тоже быстро выяснился, небось несложно было вычислить, с кем она хороводилась… И вот тут, мой дорогой внучек, и началось самое интересное. Вот представь себе – семейство… Вернее, два семейства. Так сказать, тогдашняя элита номен-клатурная. Первое - мой муж, которого как раз собираются назначать на большую должность – торговым представителем во Францию, я, в принципе от всего этого далёкая, и Марианна, которая этим Парижем просто бредила. Кирюши – это мой сын, - тогда ещё не было. Он позже родился, там, во Франции. Ну, это неважно. И второе семейство – вот они, собственно, тут все. Илья Николаевич, судья, метивший в председатели суда, но – находившийся в довольно натянутых отношениях с прокурором города. Ксаночка, ах, извините – Ксения Сергеевна, заслуженный педагог, инструктор партии, первый кандидат на должность начальника гороно – в её-то годы! И их единственный сын, краса и гордость, спортсмен, красавец, отличник, вундеркинд… И, в отличие от Марианны, не дурак и нисколечко не романтик. Он знает, чего хочет от жизни, и это точно не пелёнки. Словом, ситуация такова, что, угоразди эту парочку разродиться вне брака, капец всем этим планам. Анатолию и Илье Николаевичу найдётся, кому анонимку подкинуть по месту службы, даже сейчас-то в нашей среде рожать в шестнадцать лет стрёмно, а по тем временам твоё, Витенька, рождение считалось аморалкой… Ксане и анонимок не понадобилось бы – сапожник без сапог, куда тебе кого-то учить, когда за собственным сынком уследить не в состоянии. Ну, короче говоря, Марьянка истерики закатывает – нафиг вашего ребёнка, я в Париж хочу, Игорёк заявляет, что ничем таким заниматься не будет, и разговоры доходят до того, что… - Алла! – хором вступили Ксения Сергеевна и Игорь. Но Лисовская только торжествующе улыбнулась: - Что – Алла? Что, я вру? Игорёк, я присутствовала, когда ты сказал, что если тебя заставят заниматься ребёнком, то ты за себя не отвечаешь, и за него тоже? Вот после этого разговора твои многоумные родители и мой многоопытный супруг и порешали от ребёночка гуманным способом избавиться, испугались. – Лисовская повернулась и с самой сладкой своей улыбочкой обратилась к омеге: - Ну как, нравится тебе твоя семья, Витенька? Так что с приютом тебе повезло ещё, могло и круче обернуться.