Бывшая жизнь. Родители и дети

- Войдите, - в ответ на стук раздался за дверью кабинета звучный голос его хозяина. Максим Петрович ещё раз глянул быстро на Валю и толкнул тяжёлое деревянное полотно. - Ты занят? – обратился он к супругу, войдя и впустив за собой сына. - Сверяю кое-какие цифры. У тебя что-то срочное? - Да. Срочное. Причём все сроки уже упущены. Геннадий Алексеевич, брось пока свои расчёты и послушай меня. Альфа повернулся в своём массивном кресле, снял очки и внимательно посмотрел на мужа. Лицо его, тем не менее, осталось совершенно невозмутимым. - Что произошло? - Произошло уже давно, - с нажимом сказал Максим Петрович. – Сейчас мы заслуженный, как я понимаю, урожай собираем… Валя только что рассказал мне, что Влад ходит вечерами к дому своего бывшего супруга. Понимаешь? Ходит и стоит там под окнами. Там неподалеку живут Мищенко – ну, ты их знаешь, родители Серёжи. Вот, они его и видели. Несколько раз. Имеет смысл предположить, что на самом деле он ходит туда постоянно. Эффекта не последовало. Геннадий Алексеевич так же спокойно смотрел на мужа. - Ты слышишь, что я говорю? - Прекрасно слышу. – Альфа снова надел очки и явно вознамерился вернуться к своим бумагам. – И удивляюсь лишь тому, что приходится повторяться. Я ясно сказал ещё в прошлый раз, что больше вмешиваться не намерен. Пусть делает, что хочет. Если прошлого опыта ему показалось недостаточно, и он настаивает быть уничтоженным новым супругом своего бывшего мужа, это его дело. - Он же твой сын!.. – растерянно начал было омега, но альфа остановил его движением ладони: - О чём я в настоящий момент весьма сожалею. Я растил сына – альфу, а не истерика, слабака и неудачника, закончившего тем, что разрушил две семьи подряд, спился и ведёт себя, как чёрт знает что. Максим Петрович снова бросил взгляд на сына, молча сидевшего на подлокотнике кресла. Валя только пожал плечами – мол, я же тебе говорил. Старший омега, однако, не отступал – он решительно сказал, чуть наклонив голову, словно собирался бодаться: - Истерик, слабак и неудачник? Геннадий Алексеевич, а не мы ли с тобой, как родители, проглядели то, как он стал таким? Не на нас ли ответственность за это? - Была бы, будь он юным несмышлёнышем. Родители должны дать альфе самое главное – характер. А не водить его за ручку всю жизнь. Мы вложили в него достаточно, и таким его не воспитывали. - А каким?.. Мы оба – и ты, и я, – постоянно ему твердили, что он должен брать пример с тебя. Теоретически – всё правильно, ты с любой стороны образцовый альфа, и в карьере, и в семье, и в обществе… Никто не спорит. Мы только одно во внимание не приняли. Что он – не ты! Ты – решительный, жёсткий, уверенный в себе человек старой закалки. А Влад совсем не такой… Он всегда был слаб и бесконечно в себе не уверен… И подражание тебе его сломало, понимаешь?.. Он не мог быть таким, как ты, в силу объективных причин, в силу характера… Но он и самим собой быть уже не мог, потому что таким, как есть, он сам себя бы не принял в итоге, с такими-то установками… Так что наша вина в произошедшем есть, Геннадий Алексеевич. Есть. Вишневский-старший остался непоколебим. - Максим, я в последний раз говорю о том, что я думаю на эту тему. И отныне я надеюсь её раз и навсегда закрыть. Я всё время учил Владислава тому, что альфа, прежде всего, должен быть сам себе хозяином. Жить собственным умом и собственными силами, ни на кого не оглядываясь и ни под кого не подстраиваясь. Именно этого я, как отец, хотел от сына. А вовсе не быть моей копией. Как раз этого никто от него никогда не требовал. - Но именно так он это понял. - Разумеется. Потому что душевно ленив, несамостоятелен, слаб и крайне подвержен влияниям. Влад меня крайне разочаровал. Он оказался не только слаб, но и глуп, упорствуя в своих ошибках. С того момента, как от него – по его теперь уже очевидной вине, – ушёл первый муж, он делал одну глупость за другой, вместо того, чтобы проанализировать свои поступки, найти причину неудач и выстроить план дальнейших действий. Он просто следовал своим сиюминутным прихотям. - Как и всегда. - Именно. Именно! Ты говоришь о подражании мне. Если бы он действительно подражал мне, ничего из того, что он натворил, не произошло бы никогда. Разве я хотя бы раз в жизни поступал так – не думая о последствиях? Сдержанность, ответственность, уважение к супругу как к своему спутнику жизни – разве не эти мои качества он наблюдал ежедневно? Так почему же он их не перенял? Потому, Максим, что для этого требуется работа над собой. Требуется признавать свои недостатки и слабости, и бороться с ними. А наш старший сын этого не любит. Зато он очень любит себя. - Ты кое-в чём точно прав, - устало и грустно сказал Максим Петрович, уже понимая, что от мужа он ничего не добъётся. – Это началось, когда от него ушёл Виктор. Ко всему прочему добавилось ещё и оскорблённое самолюбие, и полностью сгинул хоть какой-то сдерживающий барьер… - Как бы там ни было. Это был брак Влада, и он не смог его сохранить. - Да… И мы не смогли помочь – ни советом, ни даже просто как-то поддержать, поговорить… Ведь не пытались даже. Просто стояли в сторонке и констатировали факты. - К сожалению, даже умнейшие люди не в состоянии предсказать будущее. - Дело было совсем не в предсказаниях, - с досадой сказал Максим Петрович. – А в том, что, получается, мы с тобой, ближайшие люди, прохлопали ушами. И единственным, кто понял, в чём дело, что у Влада проблемы с нервами, и почему они, - этим единственным был Витя, чужой мальчик, не отец, не папа… Получается, что он любил нашего сына, и поэтому пытался понять, что с ним не так – и понял, ты вспомни, он ведь и с нами пытался об этом говорить. Но ему не хватило опыта, чтобы самому справиться. И авторитета и напора, чтобы убедить нас и самого Влада… Его ведь даже слушать никто не стал. - Максим, дорогой мой, эти экскурсы в недавнюю историю нашей семьи – они вот именно сейчас необходимы? Когда у меня отчётный период заканчивается? - Да подождёт твой отчётный период, не убежит никуда, - омега сел в кресло рядом с сыном и потёр веки тонкими холодными пальцами. – Я всего лишь хочу, чтобы ты понял – дело очень плохо! Уже не в прошлом дело, тут с настоящим надо что-то решать! Мы упустили момент, когда можно было обойтись воспитательными мерами, давно упустили, я именно это и пытаюсь тебе объяснить! Влад уже не просто капризный, инфантильный и слабый мальчишка – он болен, серьёзно болен. Не качай головой, Геннадий Алексеевич… Разница между презираемыми тобой дамскими нервическими припадками и тем, что сейчас происходит с Владом – это как между заусенцем, сорванным во время маникюра, и пулевым ранением. Кто его знает, на что он сейчас способен. И кто знает, на что пойдёт в ответ муж Виктора. Он-то по этому поводу рефлексировать не станет. - Я уже сказал, это его право. Альфа должен защищать семью. Хватит, Максим. Я всеми этими речами пытаюсь донести до тебя, что наша роль в воспитании Владислава, в его делах и проблемах, окончена давно. Я ещё питал какую-то надежду, что срыв этой весной поставит ему мозги на место. Но после того, как он допустил суд над Егором за своё преступление – несмотря на все наши с ним разговоры, - я понял, что он потерянный человек. - Родители должны помогать своим детям, как бы там ни было… - Смотря что понимать под помощью. Оплатить лечение тяжёлой болезни – пожалуйста. Помочь поставить бизнес – пожалуйста. Вытирать ему до пенсионного возраста нос и улаживать его личные дрязги – уволь. И Максим, я попрошу тебя впредь больше эту тему не поднимать. Владислав должен либо справиться сам, либо получить заслуженное наказание. Дорогие мои, время уже позднее, если позволите, я займусь работой. - Я же тебе говорил, - сказал Валя, когда они с папой покинули кабинет отца. - Да. Другого результата я тоже не ожидал, я своего мужа знаю много лет. Но для очистки совести я должен был с ним поговорить. Вдруг в нём проснулся бы филантроп. Что ж, теперь я точно знаю, что помощи нам ждать неоткуда. - Нам? – Валя с некоторым удивлением посмотрел на папу. – А кто сказал, что я в этом буду участовать? - Валька, хоть ты меня не бросай в терновый куст, - вздохнул старший омега. – Я знаю, что ты не любишь брата. Но ты же очень хорошо относишься к Виктору. - Ну да, - согласился Валентин. – Витька мне нравится. Он много делает для животных, и вообще он хороший парень. Пять лет терпеть Владика, да он подвижник. Ладно, пап, уговорил. Витьке я хочу помочь. Да и ты один не вывезешь. - Я начинаю удивляться, сколько я, оказывается, могу вывезти. Надеюсь в процессе не надорваться. Я не теряю надежды ещё вернуть Влада хотя бы к нормальной жизни. Даже силой, если понадобится. - Понадобится, пап… *** Ксения Сергеевна вернулась в Петербург уже к вечеру следующего дня. Дома никого, пуста огромная квартира – Илья Николаевич в больнице, на амбулаторном лечении. От переживаний у бывшего судьи сильно забарахлило сердце, и Ксения Сергеевна сама настояла на его обращении к врачам. Когда муж стал вяло сопротивляться (здравый смысл подсказывал, что супруга права, но врачей и больницы Илья Николаевич почему-то не любил), Ксения Сергеевна заявила, что становиться вдовой отнюдь не торопится. Судья обречённо согласился, и теперь с десяти утра до восьми вечера проходил процедуры в частной кардиологической клинике, у своего старого знакомого, которому более или менее доверял. Однако бета напрасно надеялась в тишине и одиночестве отдохнуть от путешествия – она едва успела снять шубу, как в дверном замке защёлкал ключ. Это мог быть только её сын – он и ввалился в квартиру, отдуваясь, видимо, по лестнице он поднимался бегом. - Ты что, во дворе караулил? – Недовольно спросила Ксения Сергеевна. – Совсем работу забросил. - Мама, статус руководителя высшего звена, помимо массы недостатков, имеет и весомые достоинства, одно из которых – отсутствие необходимости торчать на рабочем месте с девяти до шести. У меня два зама. Разберутся. Как ты съездила? Ксения Сергеевна хмуро расправила на плечиках шубу и водворила её в платяной шкаф в передней. - Игорь, а это не может подождать? Я смертельно устала. В моём возрасте поездка за триста с лишним километров в один конец, знаешь ли, серьёзное испытание. - Ладно, мам, не прибедняйся. В тебе здоровья больше, чем во мне. Я не могу ждать, я и так чуть с ума тут не сошёл, как там у тебя всё сложится… Ну так как там?.. - Дай мне хотя бы умыться, - раздражённо сказала мать. – Двадцать пять лет ждал, десять минут ничего не изменят. Иди, завари чай, раз уж намерен пытать меня расспросами, вместо того, чтобы дать в себя прийти. Спустя четверть часа Ксения Сергеевна присоединилась в столовой к сыну. Она успела умыться, переодеться и воспользоваться кремом для лица и рук, в конце концов, покойная Аллочка была права – за кожей нужно ухаживать в любом возрасте. Особенно если ночь пришлось провести в провинциальной гостинице, а почти весь день до и после – за рулём. Игорь за это время успел заварить чай, по семейной традиции – простой цейлонский крупнолистовой чай в керамическом заварничке, без добавок и ароматизаторов, за исключением щепотки сушёного тимьяна. Сделав пару глотков, Ксения Сергеевна почувствовала себя значительно бодрее. Чай всегда поднимал ей настроение, хотя она и не понимала сына, разбавляющего ароматный красновато-золотой напиток молоком и сахаром. - Ну, теперь твоя душенька довольна? – Нетерпеливо спросил Игорь, сверля мать взглядом. – Как прошла встреча? Что он тебе сказал, как вообще всё было? - Не могу сказать, чтобы мне были рады. Но, по крайней мере, дверью перед носом не хлопнули и даже напоили чаем. - Это хороший признак, мне кажется, - удовлетворённо сказал Игорь. – Правда? - Это лишь признак того, что твой сын и мой внук – доброжелательный и хорошо воспитанный молодой человек, - заметила Ксения Сергеевна. – Я уже сказала, рады мне не были. Выслушали информацию, сказали «спасибо», и вежливо попросили на выход. - Ну всё равно, это уже что-то! Ты сказала моему зятю, что я его видел? - Разумеется. Зачем же я ехала полдня по этой слякоти? Рассказала и про Аллу, и про то, что ты его видел у парадного её дома. - И что? Как он это объясняет? - Также, как и ты. Получил от неё записку. Точнее, записка адресовалась Вите, но он себя плохо чувствовал. И Ян отправился вместо него. - Плохо чувствовал? Витя болен? – Игорь обеспокоено нахмурился. Его мать хмыкнула не без сарказма: - Никогда не поздно, оказывается, пробудить родительский инстинкт… Да, я думаю, на нервной почве у него обострилась какая-то хроника, во всяком случае, он до сих пор выглядит немного болезненно. Масса волнений, всего три месяца после родов, да и погодка отвратительная. В Озерске не лучше, чем у нас. - Чёрт, - сокрушённо сказал Раевич-младший, - нескоро я ещё смогу прийти к больному сыну в гости с тортиком. - Это верно. Семейные чувства на данный момент возникли в одностороннем порядке. Не торопись страдать, всему своё время. Мне показалось, что Витя очень добрый мальчик. И поверь моему обширному педагогическому опыту, желание иметь родителей сильно у любого сироты, и оно вне разумных категорий. Так что сидим на попе ровно и ждём. И предпринимаем разумные, взвешенные и уместные шаги. - Какие?.. - Пока никаких. – Строго сказала Ксения Сергеевна. – Души прекрасные порывы, сейчас они не нужны. Всё, что на данный момент было можно, мы сделали. Терпение, терпение и ещё раз терпение. Мы столько напороли, что было бы странно разрешить всё в один момент. Я думаю, что это вопрос не одного года. Игорь оставил полупустую чашку с уже почти остывшим чаем. Посмотрел во французское окно на темнеющее небо – по красноватым облакам бегали лучи прожекторов. Как во время войны, подумалось ему. И пришла вдруг дикая мысль – начнись сейчас война, и все эти недоразумения стёрлись бы сами собой, и он смог бы помириться с сыном на фоне таких обстоятельств… Сюжет для романа. Однако для фантазий не время, мать права – нужно быть терпеливым и прагматичным. Никаким проявлениям внезапно возникших чувств Витя просто сейчас не поверит. - Как тебе показалось, – медленно произнёс он, отводя взгляд от пейзажа за окном и взглядывая на мать, – мой зять… Мог он это сделать? - Не знаю, – серьёзно ответила Ксения Сергеевна. – С одной стороны, он явно парень жёсткий, раз сумел сделать к таким годам такую карьеру, и явно себе на уме. Он очень любит мужа, а такие натуры, внешне сдержанные, часто бывают способны на глубокую страсть. Мне показалось, что ради мужа он пойдёт и на любой подвиг, и на любое преступление. Другое дело, что многое говорит о нём, как об альфе весьма практичном, и совершение ненужных глупостей не в его характере. А смерть Аллы не была для него необходимостью. Если даже Аллу убили из-за длинного языка, то всё равно это указывает совсем на другой психотип. - На мой, – спокойно подхватил Игорь. – Ты ведь считаешь, что это я её убил, да, мам? Ксения Сергеевна, поджав губы, посмотрела на сына и сказала брюзгливо: - Я считаю так, как считаю. Только не делай вид, что тебе впервые. Передо мной можно выпускницу Смольного не строить. В стране розовых пони я никогда не жила. - Потрясающе. Собственная мать считает меня способным на убийство. - Собственная мать всего лишь называет вещи своими именами. В период первоначального накопления капитала, который в нашей стране немного подзатянулся, вести собственное крупное дело и оставаться с чистыми ручками – две вещи несовместны. Я отдаю себе отчёт, что ты не в детском саду работаешь. Как в бизнесе решаются проблемы с конкуренцией и прочим, я знала задолго до того, как ты основал компанию. - По-разному решаются, - усмехнулся Раевич-младший. – Но согласись, даже будь у меня необходимость заткнуть Алусе пасть, я не стал бы делать это собственными руками. - Будь она конкуренткой или слишком много запросившей чинушей – да. Но то, что сделали с Аллой, указывает скорее на личные мотивы. И на сильные эмоции при совершении преступления. Мы с твоим отцом говорили об этом, и он из своего опыта тоже сделал такой вывод. Это не заказное убийство. Алле размозжил голову или кто-то, безумно её ненавидящий, или просто психопат. - Ну, я-то не психопат, - заметил Игорь, решивший налить себе ещё чаю. – Да и ненависти к Аллочке я не испытывал. Если честно, не представляю, кому она могла внушать такие сильные чувства. Она типичная мелочёвка. - Ты хочешь вернуть сына, - тихо сказала Ксения Сергеевна. – А Алла могла тебе в этом сильно помешать. Собственно, уже помешала. Игорь задумчиво помешивал сахар в чашке, а Ксения Сергеевна наблюдала за ним. И подумала - если он что-то от неё и пытается скрыть, то за последнее время он очень преуспел в этой науке. - Вот именно, - сказал Игорь после небольшой паузы. – Всё, что могла, Алуся уже натрепала. Так что никакой необходимости проламывать ей башку у меня не было. - Твердовского ликвидировать у тебя в своё время тоже не было необходимости, - спокойно, словно речь шла о разбитой вазе, сказала Ксения Сергеевна. – Он тебе уже ничем не мог помешать. И тем не менее, он умер. - Мама, - Игорь засмеялся, - во-первых, поражаюсь твоей осведомленности. А во-вторых, Твердовского никто не убивал! Ты же не хочешь мне сказать, что принимаешь всерьёз бредни его вдовы. Рудик разбился на своей дурацкой «Ламборджини» в своих дурацких Альпах. И потом, даже если допустить, что его тачке и в самом деле кто-то подправил тормоза, то там и без меня желающих хватало. Рудик очень много лишнего знал, и не только обо мне. Была масса народу с куда большими основаниями его прикончить. Единственная, кого в этом случае жаль – это несчастная шалава, моделька, которую он с собой потащил в горную хижину. А в случае Аллы и вовсе жалеть некого. Ты же не станешь по ней горевать? - Чего нет, того нет. - Тем более. Даже собственный сынок, которого она в жопу целовала, и тот по мамочке не убивается, прямо скажем. Её ещё не похоронили, а он уже её цацки распродаёт. - Ну уж почтительным сыном её этот Кирюша никогда не был, - фыркнула Ксения Сергеевна. – Избалованный юный мерзавец. А кстати, ты откуда про цацки знаешь? - От Арзуханяна, - пожал плечами Игорь. – Я к нему утром забежал часы забрать, а он меня спрашивает – как там Алла, всё ли с ней хорошо? Ну, я ему и сказал, что почила Алла Александровна, расстроился старик, но не удивился. Я, говорит, так и подумал, когда крест увидел, что с ней что-то случилось. Сама бы она его ни за что не продала. - Какой крест? - Тот самый, мальтийский, с сапфирами. Якобы работы Дювалей*. Армену Грантовичу его сегодня утром принесли, за час до меня. Какая-то дамочка из Нефтеюганска. Попросила оценить, а Грантович же сам его для дяди Толи реставрировал, ни с чем бы не перепутал. - Да, если его продали, то не Алла, - задумчиво сказала Ксения Сергеевна. – Она бы скорее удавилась, чем рассталась с чем-то из своих эксклюзивных цацок. Когда она прибежала к нам с завещанием Анатолия, стоило мне только намекнуть на продажу украшений, с ней чуть припадок не случился. - Да не могла Алуся его продать, - махнул рукой Игорь. – Только не этот крест. Он же был на ней в тот день, когда она за нами к Морозову прискакала. А за эти дни не произошло ничего такого, что заставило бы её продать крест. Тем более, у неё и без мальтийца было что продавать, у неё же золота-бриллиантов, как в Алмазном фонде. Конечно, Арзуханян расстроился по поводу её безвременной кончины, столько денег, сколько она, у него разве что нефтяные королевы и поп-звёзды оставляли. - Кстати, а почему ты думаешь, что это Кирилл его продал? Могли ведь и грабители. - Ты уже не считаешь, что это я? – Иронически спросил Игорь. Мать ответила ему совершенно серьёзно: - Я всего лишь прикидываю возможные варианты. - Ладно… Что это её сынок, и так понятно. Креста этого в перечне украденного не было, квартира опечатана, а доступ к части мамочкиных цацок мог быть только у сынка. - Да, пожалуй, ты прав, - согласилась бета, и вдруг подняла вверх указательный палец, словно подталкивая им ход мыслей. – Погоди-ка… Если крест не был украден, и квартира опечатана, то откуда он взялся у Кирилла? * Братья Дюваль – одни из придворных ювелиров царского дома Романовых во времена Павла I и Александра I.