Бездушная голубка

«Я… В моей жизни нет больше такого понятия, как „я“. Все мои поступки, все слова перечеркнули это „я“. Зачем думать о себе, если за меня уже все решили? Пустое… Апатия захлестнула меня, заключила в свои теплые объятья и не хочет отпускать. Сбежать, как можно скорее сбежать из этого ада, из этой зловонной ямы порока и страстей. Но ты, моя радость, мое прекрасное дитя, даешь мне сил думать о завтрашнем дне. Я еще не видела твои маленькие ручки. Не целовала твоё восхитительное бело-розовое личико, не видела твою милую улыбку, но я уже люблю тебя и жду нашей встречи… Простишь ли ты когда-нибудь меня? Простишь ли мне, что я лишаю тебя отца?» Запись из дневника Карлотты Гудичелли

Дни безоговорочно пролетали с той пугающей стремительностью, что заставляет задуматься о краткости жизни. Карлотта окончательно заняла своё место в Опере и теперь ей уже ничто и, конечно, никто не мог помешать вкушать плоды своей победы в гонке за место примадонны. Певица любила публику и та отвечала ей вполне заслуженной взаимностью: зал всегда был полон, гримерная комната Карлотты утопала в розах, тюльпанах, благоуханье которых каждый раз так радовало трепещущее сердце женщины. Она была по-своему тщеславна, но это маленькая слабость никогда не касалась её дочери — практически львиную долю гонорара она отправляла своей крошке. Сеньора Гудичелли подумывала над тем, что лучше было бы перевести малышку ближе к себе — мысль осесть в Париже на долгое время казалось ей вполне идеальной. Про графа Т. женщина практически не вспоминала, точнее, старалась не вспоминать. Его поступок она воспринимала как необходимую меру, виток судьбы и с улыбкой вспоминала своё общение с ним. Увы, но пока улыбка была скорее грустной. Месье Лефевр стал сторониться певицу и избегал разговоров, не относящихся к работе — Карлотта подумала, что это все из-за того же злополучного графа — а вдруг женщина начнет что-то спрашивать у Лефевра про Робера? Даже в мыслях женщина не могла позволить себе заикнуться разговаривать о Робере — она решила вычеркнуть его из своей жизни раз и навсегда. В то время, как Карлотта вычеркивала раз за разом графа из памяти, хотя почему-то его имя вновь и вновь всплывало навязчивыми образами, парижская публика, напротив, только и судачила, что об экстравагантности графа и его «безумной, опасной любви». Кто-то поддерживал его (конечно, мысленно — вслух произносить такие вещи в обществе, а не в тесном кругу, было в высшей степени вульгарно), кто-то рьяно осуждал, говоря о святости брака (прикрывая, тем самым, свои не менее вызывающие связи), а кто-то тихо посмеивался и пожимал плечами, мол «граф вполне взрослый человек и сам должен принимать решения». Отдельную группу составляли бывшие «возлюбленные» графа — как официальные, так и неофициальные. В одном все они были схожи: все, в том числе и Карлотта, презирали новенькую пассию, считая, что она всё равно долго не продержится в неравной схватке с официальной женой, которая, в свою очередь, развернула акцию возвращения блудного мужа в лоно семьи. Слухи просочились тогда, когда граф уже несколько месяцев отдыхал вместе с молоденькой пустышкой (она танцевала в одном из кабаков Рима), поэтому эта история обросла массой нелепостей и нестыковок, которые ужасно раздражали сеньору Гудичелли. Только об одном она могла не беспокоиться — никто не ставил её имя и имя графа в один ряд, а, значит, слухи об их тесной дружбе не могли расцвести пышным цветом. И история, имевшая для Карлотты уже немалый срок, в глазах кумушек казалась новоиспеченной сплетней, которую они разносили на каждом угла города. Невольно мысли Карлотты от Робера перешли в её собственные умозаключения по поводу своего положения в театре. Попытавшись сосчитать, сколько выступлений она уже отыграла, женщина невольно улыбнулась, осознавая, что толком все досконально уже и не помнит. Казалось, что прошло совсем немного времени с её первого выступления, но, взглянув на календарь, Карлотта поняла, что вот больше года живет в Париже и радует публику своим голосом. Это еще больше подталкивало женщину к тому, чтобы перевезти дочь поближе к себе. Именно этот ворох мыслей занимал певицу, как вдруг она услышала до боли знакомый голос, что вновь бесцеремонно врывался в её жизнь: — В последнее время Вы сама не своя, — заметил приятный мужской голос, обращаясь к Карлотте. — Чем вызвана Ваша тоска? Неужели известием о том, что Ваш покорный граф сбежал с какой-то женщиной, а не с Вами? — Всё Вы знаете, мой друг, — женщина печально улыбнулась, нисколько не обижаясь на Призрака Оперы. — Даже я узнала это буквально несколько недель назад и то, при очень загадочных обстоятельствах, заставляющих меня усомниться в этой сплетне, а Вы с такой уверенностью это говорите, будто бы весь свет об этом говорит как минимум месяц. Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть то, что Вы сказали, — певица немного приврала про загадочные обстоятельства — ей не хотелось быть прямой свидетельницей неуважительного отношения к её персоне и странного поведения графа Т. Пусть Призрак думает, что ей совершенно неинтересно то, что он пытается выведать подробности. — Само спокойствие, удивительно, как Вам это удается! Такого хладнокровия я уже давно не наблюдал, а у Вас — и подавно. Особенно после того, как граф был… — Прошу Вас, не будем об этом, — Карлотта резко оборвала своего незримого собеседника, показывая, что не хочет продолжать столь щекотливую беседу. Его тон заставлял певицу невольно съеживаться от сосущей пустоты.— Вы здесь не из-за этого, верно? У Вас есть какие-то другие новости, которыми Вы хотите поделиться? — О, у меня действительно есть новости. Я решил дать Вам несколько уроков вокала, чтобы Вы наконец-то стали достойным украшением Оперы, — спокойно ответил мужчина. Он считал, что это предложение несказанно обрадует певицу, и она будет благодарить, благодарить и еще раз благодарить за столь щедрый подарок. Но повисла неловкая пауза, говорящая о том, что женщина отнюдь не разделяла мысль о восторженном образе, придуманном Призраком. — Вы вновь намекаете на то, что я ужасная певица? — холодно спросила Карлотта. Она прекрасно понимала уровень мастерства незримого в данный момент «голоса», но тон, каким было сказано это предложение, оскорбил её до глубины души — ей показалось, что Призрак сделал одолжение, оказал милость никчемной певице. — Месье Призрак, я знаю, как Вы относитесь к моему опыту и мастерству, но… — Вы обиделись? — Призрак засмеялся, и его тень заплясала в зеркале. Теперь Карлотта отчетливо видела мужчину, который превратил обычное зеркало в живую картину. Грозное отражение скрестило руки на груди и испытующе вглядывалось в женщину. — Бросьте, неужели Вы сами не понимаете, что я хочу Вам помочь? Прекратите вести себя как маленькая девочка и прислушайтесь к голосу разума — я Вам нужен, — «нужен» сильно ударило в сердце Карлотты, отзываясь болью где-то под ребрами.- В свою очередь, в благодарность за мою щедрость, Вы окажите мне одну услугу. — Щедрость? О какой услуге идет речь? — Призраку явно что-то было нужно и отказать было невозможно. Она всё прекрасно поняла и теперь её волновало лишь одно — какая будет у неё роль в задумке мужчины, и какова цена её спокойной жизни. — Вы должна сделать так, что у Лефевра окончательно сдали нервы, и он выполнил то, что я требую. В последнее время он немного вышел за рамки дозволенного ему и считает, что теперь, когда в театре появились Вы, ему ничего не угрожает. Этот индюк думает, что у Вас такие связи, что Вы свернете кого угодно в бараний рог. — Почему он так считает? — женщина была удивлена. — О, я думал, вы сами догадаетесь. После произошедшего с графом, его ухаживаний за Вами, его приставаний, выходящих за рамки дружбы и платонической любви, никто не приплел Ваше имя к этой истории, хотя пол Парижа знало о том, что он за Вами бегал. Тем более… Тем более, что буквально на днях граф скончался. Его убили, причем, самым жестоким образом — десять ножевых ранений никак не похожи на случайность! Женщина потеряла дар речи. Её била нервная дрожь, она побледнела и как не старалась, не могла произнести ни слова — вся тяжесть известия легла на её плечи, придавив к стулу. — Что… Что Вы сказали? — после длительного молчания бесцветным голосом произнесла Карлотта, пытаясь подойти ближе к зеркалу, цепляясь при этом за всё, что попадалось на её пути. Почему-то печаль по графу быстро испарилась, и появился страх за собственную жизнь. — Вы не любили его, — мужчина облегчено выдохнул, словно ожидал истерики, крика, слез, как подтверждения истинного отношения певицы к графу, — не любили. Не беспокойтесь, за всех обманутых женщин ему отмстила обычная танцовщица из прокуренного кабака. Вы тут совершенно не виноваты, но… Лефевр слишком осторожен, чтобы принимать решение сразу. Скажите, что я Вас пугаю, что мешаю Вам жить, угрожаю — да что угодно, лишь бы он… платил жалованье и выполнил ряд моих условий. — Жалованье? — певица скривилась. Как он может после всего говорить о таком? Ведь он только, что принес ей такое печальное известие.- Мой друг, Вы порядком удивляете меня… — Я придаю особое очарование Гранд Опера — так почему бы не потребовать небольшую компенсацию за мои труды? — мужчина явно потешался над несчастным директором и совершенно не считался с его чувствами. — Вы понимаете, что я в хороших отношениях с месье Лефевром — и буду в хороших, даже после всего, что Вы сказали, — он сделал для меня много… — … за Вашей спиной он называет Вас бездарностью с куриными мозгами и хорошими связями. Этого достаточно для того, чтобы Вы приняли мои условия? Я не предлагаю Вам с ним ругаться, я предлагаю принять мои условия, — резко оборвал речь Карлотты Призрак. Он явно злился и восклицания Карлотты его ужасно раздражали. — Если предоставите доказательства, я выполню то, что просите. И от уроков, заметьте, я не отказалась, месье Призрак, так что назначайте день и время, когда мы начнем. Призрак ярко засмеялся, но этот смех заставил женщину невольно вздрогнуть. Он был слишком силен для неё, слишком опасен, чтобы играть с ним в такие игры. Женщина зажмурилась, не в силах наблюдать грозную фигуру в зеркале. Когда она открыла глаза, мужчина неожиданно оказался практически вплотную к ней, отчего Карлотта вскрикнула. — Не ставьте мне условия, сеньора, не надо. Чтобы Вы окончательно стали мне доверять, я предоставлю необходимые доказательства двуличия дорогого директора, которого Вы так защищаете, хотя он этого не стоит. Уроки мы начнем с сегодняшнего дня. Считайте, — Призрак усмехнулся, — это аванс за Вашу преданность.