«Я опустошена… Он давно завладел моим сердцем, и теперь я пожинаю плоды своего греха во всем его проявлении. Врать ему у меня не хватает сил — мне кажется, что если я ему буду лгать, он это тут же ощутит и почувствует. Есть в нём что-то опасное, притягательное, манящее… Мне симпатизирует его ненавязчивое, „случайное“ внимание, будто бы он делает одолжение. Давно я не ощущало такого вальяжно-пренебрежительного тона в разговоре и поступках. Его загадочная персона вызывает неподдельный интерес, я вновь и вновь пытаюсь разузнать о нём хоть что-то, но пока всё без толку. Конечно, до меня доходят некоторые совершенно бессвязные сплетни, но они настолько смешны и несуразны, что я не могу получить хоть каплю нужной мне информации»
Запись из дневника Карлотты Гудичелли
— Вы действительно считает, что… что это нужно сделать? — месье Лефевр был бледнен, его впалые щеки и горящие лихорадочным огнем глаза кричали о том, что директор находится не в лучшем физическом состоянии. Сеньора Гудичелли поймала его в коридоре, утверждая, что должна поговорить с месье Лефевром на важную тему и немедленно. Она не захотела идти к нему в кабинет, утверждая, что не может так долго ждать, на одном дыхании выпалив что-то невразумительное, вроде «так больше не может продолжаться», «я не могу находиться в столь опасном месте», «он требует, чтобы Вы ему платили жалование», «лучше заплатите, иначе я уйду». Кое-как успокоив певицу, мужчина услышал следующее: Призрак Оперы извечно донимает певицу, строит ей козни и говорит о том, что все её злоключения закончатся после того, как ему — Призраку — начнут выплачивать жалование и бессрочно зарезервируют ему ложу № 5, дабы он мог наслаждаться спектаклями, как-то подобает приличному господину. Карлотта просила выполнить эти условия, нет, требовала, потому что работать нужно в нормальных условиях, а не испытывая вечный страх, что вот-вот что-то случится. — Мне кажется, у Вас нет другого выхода, мой друг, — Карлотта горько вздохнула и захлопала ресницами. Она играла как могла, накрыв лицо маской ужаса и печали, боясь выдать бодрое расположение духа. — Знаю, всё это звучит так глупо, так пошло, но мне действительно страшно за себя и… — она выдержала паузу, словно последующие слова были настолько важны и драгоценны, что произнести их было боязно, — … Вас. Последние события. всё эти неслучайные случайности, Ваше падение с лестницы — это всё Призрак Оперы, месье. Вы и сами это прекрасно знаете. Кроме того, мадам Жири Вас предупреждала, разве нет? — Я устал от всего этого, драгоценная моя, — Лефевр нежно поцеловал руку Карлотты, от чего женщина невольно вздрогнула. Певица ценила дружбу директора, его мягкое, с некоторым невольным флиртом обращение к своей персоне и весь этот обман ужасно её злил — даже слова про куриные мозги потеряли для неё былую горечь и остроту. На неё разом навались все те проблемы, которые она так долго скрывала, прятала от своего разума: смерть графа Т., которую она, ради приличия, оплакивала несколько дней, известие о том, что её драгоценная дочь заболела и теперь лучше было бы перевести её из Германии (а именно сейчас на отдыхе там была девочка) поближе к маме, неожиданные визиты Призрака Оперы, который критикой сводил её с ума. Это всё заставляло Карлотту иногда уходить в состояние оцепенения, самосозерцания, которое могло возникнуть в любую минуту. Вот и сейчас она смотрела на директора, на его шевелящиеся губы, но слова не доносились до её слуха, и их значение было совершенно не ясно. А он все говорил и говорил, жадно всматриваясь в лицо певицы. Он не понимал, почему она не реагирует на его увещевания о том, что потакать — не значит бороться, что лучше всего стоять на своем, что Призрак только и ждет, чтобы в него все поверили, и он получил полный контроль над происходящим. Тем более, к ним приехал замечательный тенор сеньор Пьянджи, который украсит все оперы театра — еще один повод не обращать внимание на какого-то Призрака. Карлотта вздрогнула — ей показалось, что за спиной директора мелькнула чья-то знакомая тень. — Месье, я всё прекрасно понимаю, но… Ведущий тенор, говорите? Я еще здесь только из-за Вашего хорошего расположения ко мне и то, моё терпение не вечно. А что на всё происходящее у нас, — женщина многозначительно посмотрела на директора, делая акцент на «у нас», — скажет новый тенор? Захочет ли он работать там, где в любой момент может случиться что-то непоправимое? Месье Лефевр сморщил лоб и вот уже открыл рот, чтобы ответить певице, но что-то его остановило. Угрюмо усмехнувшись, он сказал: — Вы правы, Вы как всегда правы. Возможно, у меня действительно нет другого выбора. Наше спокойствие важнее денег, не так ли? — мужчина явно был расстроен, но его грусть почему-то приносила ему какое-то спокойствие, какую-то надежду на то, что эта маленькая война с загадочным Призраком Оперы может закончиться бескровно и без существенных жертв. Он еще раз заверил примадонну, что принял к сведению её слова, и, бодро шагая, направился к своему кабинету.***
— Что же, я рад, что Вы послушались меня, — голос Призрака мелодично прозвучал в голове Карлотты. Она обернулась и увидела темный силуэт в зеркале. — Вы не оставили мне другого выбора, месье, теперь, я надеюсь, Вы довольны? — женщина поежилась и накинула на плечи горжетку; ей показалось, что потянуло холодом, будто бы кто-то открыл окно. Тень ничего не ответила, лишь горестно вздохнула. Призраку тоже начинали надоедать их непонятные отношения с Карлоттой, но раскрывать перед ней себя ему пока не хотелось. — Я буду доволен, когда пойму, что Вам можно доверять. Мадам, надеюсь, мы с Вами найдем пути к сотрудничеству. — Вы хотите меня запугать, как мадам Жири, и ждать, что я буду выполнять все Ваши указания? — певица покачала головой. — Нет, я не хочу этого. Я выполнила Ваше указание и хочу… хочу, чтобы Вы исчезли из моей жизни, — что-то внутри оборвалось, глубоко-глубоко внутри, там, куда еще ни одна мужская сила не проникала — у женщины кольнуло в сердце. Почему-то ей стало страшно от того, что этот мужчина — обладающий такой опьяняющей властью, знающий о ней всю правду — просто возьмет и исчезнет из её жизни. Но другого выхода Карлотта не видела — он использовал её в своих целях, а несколько уроков вокала, проводимых, кстати, у него в подземелье, применил как метод устрашения. Его лицо… Он то надевал полумаску, открывающую одну половину лица с острыми скулами и тонкими, искривленными в вечной насмешке губами, то закрывал лицо полностью, оставляя на лице лишь два огненных глаза и вздернутый волевой подбородок. Даже та половина лица давала вполне четкое представление, что Призрак не относится к красавцам, но было в нем что-то сильное, мужское, но почему-то до жути циничное. Она не сопротивлялась ни разу, позволяла ему быть проводником в царстве мрака, когда он вел её от гримерной к подземному озеру. Каждый раз Призрак приходил, когда ему заблагорассудится и никогда не задавал вопроса, может она сейчас с ним позаниматься или нет. Он попадал в гримерную через зеркало на стене, пел ей, отводил в дом на озере, поучал, критиковал и наставлял, а потом спокойно отводил назад и по-английски уходил. Впервые это ввергло женщину в состояние шока, но, осознав, что другого ожидать не следует, она спокойно следовала за загадочным мужчиной в маске раз за разом, вновь и вновь выслушивая насмешки, упреки и разные циничные шуточки по поводу своего голоса. Иногда он был в каких-то своих далеких мыслях: его глаза приобретали мягкое сияние, губы довольно улыбались, согревая теплом воспоминаний, о которых не знаешь, но догадываешься какие они замечательные. Карлотта аккуратно наблюдала в такие моменты за мужчиной, удивляясь тому, как он становится хорош собой — разумеется, в пределах разумного. Несколько раз в порыве бешенства после очередного «Мадам, может уже начнем петь, а не тянуть какое-то несчастное животное за хвост?», «Неужели из этого горла может выходить такой отвратительный звук? Вы оглохли или не слышите, что фальшивите? А, прошу прощение, наверное, Вы уже оглохли от собственного воя», у неё было желание сдернуть ненавистную белую маску и высказать этому Призраку всё, что она о нём думает, но лихорадочный блеск его глаз и самодовольная улыбка в уголках губ каждый раз останавливали её. Она боялась, что за маской будет та бездна, о которой говорила сестра, уродство, что поглотит её в пучине мрака. Одна его вспышка ярости и её больше никто не увидит живой — эта мысль четко обрисовалась в голове женщины, поэтому она старалась до последнего сдерживать свои приступы ярости, возникающие при виде самодовольной улыбки Призрака. Он был готов на все — Карлотта не сомневалась в этом ни на секунду. У неё до сих пор болела рука от одного только воспоминания, как он, в порыве, подчиняясь вспышке гнева из-за её язвительности и фразы, что «он никто в театре и руководит всем месье Лефевр», схватил её за руку, с силой вывернул тонкое запястье и отшвырнул певицу к стулу. Ему было наплевать, что ей больно, страшно и обидно — ему было важно, чтобы она находилась в каком-то напряжении, вечном страхе перед ним, чтобы ни одна мысль не пыталась взбунтоваться против власти Призрака. Только так Призраку казалось, что Карлотта будет вечно с ним и никуда не денется. Призрак расхохотался так, что сердце женщины сжалось от необъяснимого страха. — Исчез? Неужели я Вам так надоел и моё общество так сильно тяготит Вас, что Вы решили так просто от меня избавиться? — театрально сказал Призрак, придавая голосу оттенки трагизма. — Я не игрушка, сеньора и не Ваш граф, которым Вы вертели, как хотели. Здесь я диктую правила и Вы должны их исполнять, — весь налет дешевый игры слетел в мгновение ока. Карлотта не знала, что сказать: разругаться, значит, уйти из Оперы, потому что Призрак не даст ей свободно вздохнуть, подчиниться, значит, принять все его условия и стать самой настоящей марионеткой. — Тем более, я столько знаю о Вас и Вашей жизни, что подчинение моей воли должно быть для Вас само собой разумеющейся истине. Мне не составит труда раскрыть всю правду о Вас, Вашем обмане и Вашей любовной связи с графом Т. Вам решать, как поступать. — Я тоже не игрушка, милый друг, — женщина подошла к зеркалу, ожидая молчаливого приглашения. — Когда Вы начнете доверять мне, когда я увижу хоть каплю теплоты в Вашем взгляде? Я одинокая, никому не нужная женщина и не хотелось бы, чтобы Вы пользовались тем, что знаете мою тайну. Зеркальная гладь зарябила, и сильные руки резко придвинули вплотную Карлотту к Призраку. Он смотрел на неё в упор, жадно пожирая взглядом каждую черточку её лица, сверля ярким огнем своих глаз. Женщине показалось, что она перестала дышать — так сильно он прижал её к себе, и вот-вот лишится чувств от какого-то странного чувства в груди. Призрак и не думал ослаблять хватку, а только ухмыльнулся и приподнял женщину, невзирая на её слабые протесты. Перенеся певицу через зеркало, мужчина поставил хрупкую фигурку на землю, хитро вглядываясь в лицо певицы. Она коротко кивнула и шагнула в темноту. Он ожидал любой реакции, поведения, слов, но всю дорогу до дома на озере женщина кротко молчала, не смея поднять взгляд на мужчину. Какого же было его удивление, когда неожиданно она прижалась к нему, уткнувшись носом в грудь, как только они вошли в дом. Она что-то глухо и надрывно говорила, тяжело дыша, а её руки крепко обхватили шею мужчины. Призрак ошарашено пытался различить смысл слов, но биение его сердца заглушало сбивчивую речь Карлотты. Её руки легким ветерком блуждали по его лицу — конечно, по незакрытой маской половине, — и в какой-то момент он ощутил нежное прикосновение её мягких губ к своей щеке. Этот надменный гений даже не сразу понял, показалось это ему или это было на самом деле. Она не боялась его так, как другие, и почему-то такая мысль не раз приходила к нему в голову, когда он ощущал на себе интересующийся взгляд. Даже если и боялась, то не презирала, не плевала в след, а робко смотрела снизу вверх, непроизвольно кусая губы. Призраку нравилось думать о том, что она полностью в его власти и что… На секунду он оцепенел, не понимая, почему Карлотта так резко отпрянула от него, шумно вдыхая воздух, из-за чего её ноздри так сильно расширялись. Её трясло, трясло так, что она невольно стала хватать воздух руками, пытаясь уцепиться за что-то. Он слишком хорошо знал это состояние. Рука взметнулась к лицу и почувствовала съехавшую набок маску. Призрак зарычал, громко чертыхаясь, и резко отвернулся, пытаясь поставить маску на место. Он не ожидал от неё такой прыти, но ему невольно закралась мысль о том, что она лишь приоткрыла маску, но не стала её срывать. — Зачем ты её трогала, глупая певичка? Зачем ты полезла не в своё дело? Тебя просили, а? Я думал, что ты — другая, что ты… — ругался он, не в силах повернуться к ней и увидеть то, чего он больше всего опасался — страх и панику. — Прости меня, пожалуйста, прости, — поникшим голосом прошептала Карлотта. Ей показалась, что она вновь та маленькая девочка, очутившаяся в совершенно чужом для неё мире, и одним неосторожным движением она разрушила ту тонкую ниточку с таким родным прошлым. За всей этой грубостью, злобой и отчужденностью крылась мягкая сила, к которой женщина невольно тянулась, ощущая потребность быть кому-то нужной. — Я… Я не хотела, я ничего не видела… Я даже не знаю, как тебя зовут… — Я сказал, не лезь не в свое дело! — закричал Призрак, резко развернувшись, и подскочив к Карлотте, от чего та испуганно вскрикнула. — Ты… Ты… Неблагодарная, двуличная, после всего, что я сделал для тебя. Любопытно стало, да? Ну что же, смотри, смотри на меня, — он, словно бы сначала хотел сорвать маску, но потом все же не стал этого делать. Крепко схватив подбородок женщины, придвинул её лицо к своему, он намеренно хотелось сделать ей больно, унизить, растоптать, чтобы больше она не смела ему перечить. Но она даже не сопротивлялась этой грубости – будто хотела испытать, испить всю его боль. — Хочешь полюбоваться, змея, на того, кого проклял весь мир, кого поцеловала смерть? Что же ты молчишь, что же ты… - в этот момент перепуганная певица как-то странно посмотрела на мужчину, вцепившись в его плечи худенькими руками. Она еще никогда не видела его таким: грубым, злым, не знающим пощады и таким сильным. Призрак мог бы свернуть ей шею легким движением, если бы захотел. Карлотте стало так страшно, так невыносимо больно, что еще немного, и она бы лишилась чувств, если бы он резко не прекратил кричать, смотря на неё потухшим взглядом. Призрак всхлипнул, больно сжал её ладони и отбросил от себя женщину, которая невольно пошатнулась и упала. Гнев сменился на сосущую пустоту и горечь, слезы душили Призрака, и он, не стесняясь ошарашенной Карлотты, рыдал в голос, заставляя чувствовать несчастную совершенно потерянной. — Пожалуйста, пожалуйста, прости меня… Я даже твое имя не знаю… — робко сказала певица, с трудом поднимаясь на ноги. Внутри неё что-то больно разрывалось, и это что-то сдерживал лишь туго зашнурованный корсет. — Она видела тебя, видела, а я … а я — нет и … — Она лишилась чувств, увидев меня, и больше не пожелала общаться, — гулко прошелестел голос мужчины. — Не повторяй её ошибок. Называй меня Эрик. Раз ты уже знаешь столько, сколько не знают другие, то пора называть меня по имени. Сейчас ты уйдешь. Я не хочу тебя видеть.