Бездушная голубка

Печален лик ушедшего в пучину, Где места нет для радости живой. Прекрасно знаешь горести причину — Расплата распростерлась над тобой. Зачем ты сердце разбивал чужое, Что трепетно тянулось так к тебе? Просить прощения теперь — пустое, Теперь уж подчинись своей судьбе. Из дневника Карлотты

      Прошло больше года с того момента, как Карлотта видела Поли. Как и предполагала женщина, вдова испарилась в неизвестном направление, не прожив в Париже больше трех месяцев. Многие говорили о том, что несчастной сложно каждый раз сталкиваться нос к носу со всем тем, что имело непосредственное отношение к графу Т. «Вот уж дудки, она побыстрее свалила совершенно не из-за этого. Огласки боится, сама уже нашла себе пижона», — скалились барышни из кордебалета, путь к ножкам которых Робер прокладывал так усердно и старательно. Итальянке было не до сплетен — над ней словно бы нависли грозовые тучи в театре, и она нутром чуяла, что что-то здесь не так. Появление нового тенора добавило ей только проблем, пусть и приятных: страстный Убальдо Пьянджи положил глаз на женщину и все свои силы бросил на преодоление неприступно крепости под лозунгом «Дорогу — смелым!». Убальдо был мил, непритязателен и всегда слушал примадонну, даже если она несла совершеннейшую чушь, чтобы отвлечь себя от проблем. Его чуть полноватая фигуры была практически всегда рядом с женщиной, а из-за того, что ростом высоким ростом он не отличался, тенор шел иногда за ней вприпрыжку, от чего балерины ехидно улыбались, наблюдая за этой интереснейшей парочкой. В этой красивой женщине с грустными глазами и острым языком мужчина находил какую-то невероятную притягательность, женское тепло и способность самоотверженно любить. Не смотря на дружеское отношение к нему, он не сдавался и каждый раз, шажок за шажком, как ему казалось, всё ближе и ближе приближался к заветной черте, отделявшей статус «вечный друг» от «почему бы и не поддаться искушению». Если бы он только знал, если бы он только догадывался, к каким последствиям приведут его намерения, он бы никогда и близко не подошел бы к примадонне.       Карлотту веселила такая неутомимая тяга к прекрасному — прекрасным была, конечно, она — новоявленного артиста, но именно после появления в театре Убальдо (а он времени не терял и с первого своего дня начал целовать прелестные ручки женщины) она перестала встречать Призрака Оперы на своём пути. Их последняя встреча была омрачена рассказом певицы о загадочном поведении вдовы Робера, ехидными комментариями мужчины обо всём происходящем, его заявлением, что пока уроков не будет, потому что ему надо работать, и он не хочет терять вдохновение и драгоценное время ради капризов певицы. По поводу капризов, которых не было, — как ей казалось, конечно, — женщина промолчала, не желая ввязываться в очередную войну с музыкантом, но любопытство по поводу какого-то загадочного творения сжигало её. «О, это опера, труд всей его жизни, который поразит каждого, кто её услышит, и совсем скоро я завершу её» — как бы через силу поделился Призрак. Он запретил себя беспокоить, сказал, чтобы женщина даже не думала приходить к нему — его не волнуют её проблемы и не надо осведомлять его о них. Карлотта лишь фыркнула, сказав, что он слишком высокого о себе мнения, и она не собирается просить у него помощи ни при каких обстоятельствах. «О, это пока», — категорично отрезал продолжение разговора Призрак.       Первое время она не замечала, что ей не хватает кого-то, потом, когда время взяло своё, внутри зашевелилось какое-то беспокойство. Призрак испарился, и теперь ничего не напоминало ей о нём, не считая небольших происшествий, которые стали нормой. Певица теперь и не знала, радоваться такому исходу событий или предавать печали и панике, поэтому решила выждать, чтобы правда сама выползла на свет.       Дочь она так и не смогла перевезти к себе, но уже договорилась насчет небольшого домика недалеко от Парижа и с упорством, достойным похвалы, обставила его по своему вкусу, невзирая на то, что большое количество позолоты и бархата в доме напоминает, скорее, салун, чем дом для гувернантки с ребенком. Известие о том, что в репертуар вводят новую постановку, оживила давно уже скучающую труппу, внося небольшой хаос и дополнительные слухи. Кто-то поговаривал, что месье Лефевр собирается уйти со своего поста и вот-вот должны появиться новые директора. Как только Карлотта услышала об этом, она не преминула явиться к Лефевру и, настороженно-испытующе вглядываясь ему в лицо, задала так всех волнующий вопрос.       — Твоя отставка — это правда? Что же, я думала, ты до последнего будешь бороться за свое детище. И кто тебя заменит? Я хочу знать всё! Не переживай, никто ничего не узнает — я умею хранить чужие тайны.       — Я… Даже тебе я пока ничего не могу сказать, пока не станет всё известно, — мужчина улыбнулся, но улыбка вышла слишком фальшивой и натянутой — он явно знал ответ на вопрос.       — Не прикидывайся, друг мой, всё ты знаешь, — они уже давно перешли с делового общения на дружески-деловые отношения, но старались не афишировать об этом. Карлотта прекрасно понимала причины его ухода с должности, и любое изменение стабильного положения, достигнутого таким тяжким трудом, выбивало её из колеи.       — А что толку в том, что я — знаю? Это не решает образовавшихся проблем и не облегчит твоё существование здесь. Теперь я уже и не рад, что ты пришла сюда — это место принесло тебе столько проблем! — директор махнул рукой, будто бы была решена не только его участь, но и участь Карлотты, и еще не известно, чья была легче и спокойнее.       — Мне кажется, я вполне неплохо здесь устроилась, да и таких проблем, как у тебя с ним, у меня все же не было. Позволь уточнить — почему мне станет дальше только хуже? Я смогу поладить с любым руководством, сам знаешь.       — Скоро будут. Он хочет, чтобы место примы заняла другая певица и уже в течение нескольких месяцев пишет только об этом.       Певица ничего не ответила директору. Она стала похожа на призрака: её мертвенно-бледное лицо не выражало никаких эмоций, глаза смотрели в одну точку, наполняясь прозрачными слезами. Разве можно описать всё те чувства, что она испытала, услышав горестные слова? «Другая певица» — и это после всего того, что было между ними, после того, как он давал её уроки? Как было можно за её спиной плести интриги, когда она считала его, если и не другом, то хотя бы не чужим для себя человеком?       — Карлотта, может, воды? Что-то не так? Тебе плохо? — мужчина засуетился, пытаясь понять причину поведения женщины. Почему она не кричит, не ругается, не крушит всё вокруг? Почему резко притихла и так расстроилась? Впервые за долгое время директор увидел перед собой не грозную приму, кокетство и ум который подчиняли окружавших её мужчин, а слабую, одинокую женщину, не способную дальше нести на плечах тот груз, что взвалила на неё судьба.       — Я лучше пойду, мне что-то нехорошо. Здесь очень душно, — она слабо улыбнулась, попыталась изобразить недомогание и, пошатываясь, направилась к двери. От помощи она настойчиво отказалась, ссылаясь на легкое головокружение, с которым вполне справится без посторонней помощи.       Неужели он лишь насмехался над ней, использовал, чтобы потом шантажировать и обманом поставить на её место другую? О, нет, она не верит в это, не верит, что так легко попала в сети обмана и интриг! Но кто та загадочная певица? Кто посмеет занять её место примадонны? Уход Лефевра с поста означал, что ей придется заводить «новых» друзей и вновь отстаивать своё мастерство и талант. Женщина лихорадочно прокручивала в голове всех дублерш и певиц театра, но каждая из них обладала каким-нибудь недостатком, казавшимся Карлотте ужасным. Но если он… если он хочет, чтобы она ушла, разве его будет волновать мнение директоров?       «Он безумен, безумен… Раз за разом я убеждаюсь, что попала в руки человека, который всё это время манипулировал мной, насмехался и использовал, как хотел. Порочный, замкнутый круг… Неужели я так и не научилась выбирать мужчин? Неужели я извечно буду попадать в ситуации, когда приходится подчиняться, слушаться и страдать, страдать, вымаливать любовь? Я устала. С меня довольно этого… этого безумства. Я не боюсь его, не боюсь! Пусть скажет мне всё в лицо, пусть выскажет, что думает, и тогда, тогда я растопчу его самолюбие! Пусть только попробует причинить мне боль. Если он посмеет, я… Я забуду про мораль и совесть. Он не посмеет руководить мной!»       Карлотта, пошатываясь от трясущей её злобы — а именно сжигающая злоба пришла после разочарования и печали, — направилась в себе гримерную комнату, чтобы привести себя в порядок и спуститься в тюрьму к Призраку Оперы.