Холод

С ломотой в теле она наконец-то села, свесив босые - уже остывшие и влажные - ноги. Пошевелила пальцами - нет, не спит; а реальность такая тяжелая; неужели только она и только в болезни это чувствует? Кажется, пару часов назад ее разобрали по конечностям, а после передумали (что-то, определенно, произошло, пока она была в небытии) и собрали заново. И что теперь, заново учиться ходить, мыслить? Любить? Да, она бы с радостью все забыла и снова научилась любить: с трепетом открывать сердце (и верить, что одного раза будет достаточно), поглядывать из-под нахмуренных (а тому человеку бы казалось, что она такая - сердитая - с рождения; может, он, кстати, и прав) бровей, искать подтекст в каждом слове (желать этого подтекста, мечтать о нем в одинокие ночи), следить за губами и поджимать в неловкости свои. Она бы попробовала, если бы был шанс. Если бы он вообще существовал в этой бесповоротной жизни. Хотя... Она взъерошила волосы: на то опыт и является опытом, чтобы быть горьким! Сначала сладко, после уже приторно до тошноты, и тут что-то случается, от чего вкус становится отвратительным, и ты, кажется, уже и забываешь, что начиналось все с розовой сладости. М-м-м, она бы не отказалась от лимона сейчас, целого, да даже с кожурой, а после бы пила холодную воду, пока в глазах не встали бы слезы. Если она сумеет добраться до кухни, это утро получит галочку в графе "отличное". Заглотив желтый фрукт по частям и запив ледяной минералкой, Земфира додумалась посмотреть на часы: восемь с копейками. Черт, она же не одна в квартире. Точно: пальто, сапоги... Наверняка, та в спальне. Интересно, она сидела с ней всю ночь или, плюнув на все, решила отдохнуть? Весы склонялись в пользу первого варианта: а значит, пока лучше не будить. Кажется, они вчера вступили на тропу перемирия, даже не тропу, а на хрупкий подвесной мост. И вот он качается над бездной, и досочки такие старенькие, Богом забытые. А еще и мокрые - то ли от соленого дождя, то ли от тумана непонимания. В общем, что ни шаг, то прекрасная возможность поскользнуться и свалиться прямиком в Ад, ни меньше. Спит. Сжалась в комочек, словно обидели и так спасается. Руки под щекой, голова распушилась. Лицо совсем детское, наивное, простое. Тоненькая фигура в юбке ниже колен и непонятной трикотажной кофте из разряда "вязаных пиджаков? я б не надела!" Наверное, и рукава короткие. И почему у таких кофт рукава выше запястья? И этот советский круглый воротник... И опять черный. Ну, она ее в этом прекрасно понимала - сама любила данный цвет. Спасал всегда. Но когда-нибудь она наденет что-нибудь ярко-розовое, например, ядовитое, "вырви глаз". Когда настроение будет такого же цвета. "Это было бы интересно", - покачала головой Земфира и присела на край кровати. Снова повернулась к Ренате. И ведь не прикоснешься: та тотчас проснется, сон у нее очень чуткий, словно на посту спит, а не в кровати. А вдруг тронет, и та начнет надеяться, хлопать полными любви и преданности глазами (хотя делать она это будет в любом случае), а внутри снова все заиндевеет? Зачем давать ложную надежду? Растает ли кусок льда в груди? Господи, ну почему она такая обидчивая? Ведь можно же прощать... Нужно прощать! Растеряла всех и себя уже "херит" стремительно и верно. Вот где ее голова? Уж точно не на плечах. Наверняка, захлебывается океанской волной, ест песок и матерится. И телефон. Как это так удобно (слишком!) вышло, что в черновиках затесалась та проклятая смс-ка? И все совпало (телефон будто прыгнул Ренате в руки), чтобы та начала читать именно сообщения... Земфира вздохнула и, подавшись вперед, подперла щеки ладонями. Она давно потеряла над ситуацией контроль, отдала его в руки высших сил, да даже в руки Ренаты, чего уж там! Нет, себя стоит хоть чуточку пожалеть - из-за болезни. А еще - лень, слабость, бесхребетность. Где ее стойкий характер? В какие подался бега? Где отбитые - словно стихотворной лесенкой - слова? Где студеные мысли? Где монумент жизненной позиции? Не снесло ли его к херам ураганной волной болезненного предательства? Предательства из рук этой женщины - скромной, мягкой и доверчивой... Парадокса в юбке. "Это Жизнь", - скажет та. Обязательно. Надо просто дождаться момента. Ей надо все и вся оправдать, и желательно - не один раз. Скажет и опустит взгляд, дернув плечом. Мол, решай хоть что-нибудь. Это как "я убью тебя, если ты это сделаешь; и если не сделаешь, тоже убью", пусть и не так жестоко. Но одинаково больно, по крайней мере - для нее самой, не желающей что-либо решать и вообще выяснять то, от чего хочется откреститься, что хочется забыть. И двигаться дальше. Одной. Рената подняла голову, сощурившись: - Ты здесь? - Как видишь, - хрипло ответила Рамазанова. - А сколько времени? - У тебя планы на сегодня? - Нет, - Рената приподнялась на локте. - А что? - Да ничего, - Земфира закусила губу, размышляя. - Как чувствуешь себя? Температура есть? - Да нет, кажется. - Прости, что я в твоей постели... Просто ты уснула, и я не хотела в кресле, а то спина бы заболела. Я еще сидела рядом, проверяла температуру, чуть не уснула с градусником в руках. Это ведь некрасиво, да? Засыпать в твоей постели после такого... - Не говори ерунды, - Земфира схватила ее за щиколотку и слегла сжала. - Ты же должна где-то спать. - Я рада, что ты не сердишься, - Рената посмотрела так жалобно, что Земфире пришлось отвернуться. - Пожалуй, я в душ. Рената продолжала смотреть на свою стопу: что это было, неосознанный жест или проявление дружественности? Думала ли та, когда положила руку? И о чем думала? Считать ли это успехом? Считать ли это началом? А может, забыть? Нет, она не забудет, потому что это очень важно. Все, что связано с Земфирой, крайне важно. И ничто этой "важности" не изменит: они слишком близкие люди, чтобы сторониться друг друга, бросаться холодными фразами и такими же взглядами. Она видит тепло той, оно живет внутри - стоит лишь подождать, не отрывая от этого огонька взгляд. Сейчас их отношения - и вообще вся атмосфера - напоминали утро после праздника. Горькое похмелье - в теле, за окном - серость, а в небе - сумерки, которым нет конца. И в квартире легкий озноб: падает на плечи, пальцы, заставляет кутаться, прятать голову в плечи. А в углу монотонно звенит старая музыкальная шкатулка - единственное развлечение замерзшего домового. Именно тогда путаешь утро с вечером, а ненависть - с любовью. Долго смотрела, как капают остатки кофе из кофеварки. Обычно она пила чай, но сейчас ей (точнее - им) нужная была жизнь, пусть и черная на вид. Впала в какое-то особое состояние, а очнулась уже напротив зеркала, всматривающейся в собственное отражение. И что она хотела в нем найти? Или по инерции пришла? Провела рукой по волосам, наклонила голову и застыла. Ее лицо, как и все вокруг, стало серым. Кажется, она уже не различает ни губ, ни глаз. Все стушевывается в мокро-деревянное слово "усталость". - Кофе? - на кухню зашла Земфира с мокрой головой. - Ты же чай пила. - Ну, жизнь меняется. А еще во мне совсем нет энергии, - Рената отпила из чашки и скривилась. - Я уже растворяюсь в сумерках. Теряю себя. Хочешь, сделаю тебе чай? - Нет, и кофе сойдет, - Рамазанова села напротив, закинув ногу на стул. - Как температура? - Да черт с ней. Давай не будем о болезни? И так на душе тошно. - Но ты же болеешь... - И что? Эта болезнь смертельна? Что, я не пойму? - Это факт, от которого не отмахиваются, Земфира. - Я Земфира и поэтому отмахиваюсь от всего, от чего хочу отмахнуться. - Прости, - Рената со стуком поставила чашку, и кофе чуть не выплеснулся на стол. - Видимо, я должна каждую свою реплику заканчивать словом "прости". Так вышло, что я вызвала гнев самой Земфиры. Так вышло, что я забочусь о ней, потому что люблю ее. Так вышло, что я действительно очень виновата перед ней, а кажется, будто перед всей Вселенной. Ах да... Прости, кажется? - Я не хочу с тобой разговаривать, - Земфира сделала глоток горячего напитка. - По крайней мере, не сегодня. Можешь записать меня в топ самых высокомерных людей мира сего, но я не могу чисто физически. Мне больно видеть себя такой. Больно видеть такой тебя. За нас обеих больно и обидно. - Я понимаю. Это, должно быть, тяжело. - Тяжело что? - Рамазанова нахмурилась. - Уговаривать себя не любить того, кто любит тебя. - Вот не надо сейчас, а. Твоя философия здесь не прокатит, - Земфира замотала головой. - Ты же минуту назад говорила, что я больная? Почему бы просто не списать все на болезнь и не разойтись мирно? Кто у нас хотел мира? - Ты права. Мы сегодня на разных волнах, - Рената встала. - Так бывает. Так иногда бывает. В этом ничего плохого нет. И мои нервы не выдерживают. Еще этот кофе... И зачем я его сварила? - Нормальный кофе. Что ты на него накинулась? - Нам следует говорить о постороннем. Да, например, о кофе. Тебе так легче? - Только не звони мне, - Рамазанова указала на нее пальцем. - Даже не пытайся. - Ну, почему? - заныла Литвинова. - Что в этом плохого? - Это будет слишком нагло даже для тебя. - Ты не хочешь слышать мой голос? Он что, противен тебе? Тебе неприятно? - Господи, да не делай ты из этого трагедию, - Земфира наклонилась вперед, взяла ее за руку и встряхнула. - И как ты это делаешь? Секунда - и глаза уже на мокром месте! - Это же невыносимо. И ты за руку меня держишь. Вот скажи, зачем? - Затем, что я не враг тебе. - Не враг? - губы Ренаты задрожали. - Черт... - Земфире пришлось встать и обнять ее, положив голову на плечо. - Давай не будем рыдать сейчас. Терпеть этого не могу, сама знаешь. Успокойся. Решим все позже. Я так устала, пойми. Болезнь отняла у меня последние силы и всякое желание бороться. Это как новую жизнь начать, а до этого себя, новую, найти. - Я понимаю, понимаю, - Рената силилась не заплакать, будучи в долгожданных объятьях; думала ли она, что они будут такими серыми и горькими? - Боже, как же тяжело... - Так, давай успокаивайся, - Земфира попыталась вырваться, но та держала крепко, прижавшись щекой и подбородком к мокрым волосам. - Сколько мы стоять будем? До обеда? Сколько тебе нужно? - Ты даже не представляешь, как я сильно ждала этого. - А вдруг тоже заболеешь? - Рамазанова сдалась и прислонила ладонь к пушистой шевелюре, в которой где-то запуталась знаменитая пара шпилек. - Это совсем неважно. - Знаешь, будешь смеяться, но это так напоминает сцену из фильма. - Ну, если это и так, то этот фильм самый серый и горький из всех, что я когда-либо смотрела. Они так и стояли обнявшись, окутанные ознобом и утренним полумраком, гулом машин и топаньем ног по лестнице. Все куда-то бежало-шло-ехало, а они стояли. На своем и на том, что, казалось бы, всегда вместе.