Драконодрабблы

ж!Кусланд/Натаниэль Хоу, вольное обращение с каноном героями небом аллахом... Юст и немного стекла. Но в конце все хорошо. Почти.       Эллиса иррационально чувствует себя преданной — никто не удосужился известить её о том, что Натаниэль Хоу был пойман в попытках обокрасть Амарантайн. Собственный замок, поправляет она себя. И от этого горло стискивают железные клещи безысходности. Элисса бредёт полутемными коридорами, из углов которых на неё с неодобрением взирает детство. Пялится из каждого не украденного, не порванного гобелена, следит глазами поколений Хоу с портретов, просачивается из трещин старого камня.       Она помнит смешливого мальчишку, который ловко обстругивал палки ей на мечи; помнит яростные драки до разбитых коленей и синяков по всему телу; помнит, как однажды летом взглянула на него и какая-то ужасная, неведомая сила выбила из груди весь воздух; помнит, как проплакала всю ночь в подушку, когда узнала, что его отправляют в Вольную Марку; помнит, как тайком собрала вещи, чтобы убежать за море, и как Фергюс, хмурый и молчаливый, притащил её в комнату, крепко обнял и до самого утра говорил, что всё будет хорошо.       Она смотрит в его полные ненависти глаза и в голове словно ни одной мысли нет. Он что-то говорит, кажется, плюёт в неё едкими издёвками и оскорблениями. И глаза его полны боли и чего-то ещё…       Элисса отпускает его. Элисса рыдает всю ночь в своих покоях. Эллиса мечтает сжечь Амарантайн. И весь Тедас вместе с ним.       Когда он возвращается, она не верит своим глазам. Конечно же леди Командор не следит за своим новым подчинённым, и уж точно не ходит за ним повсюду. Просто её навыки владения луком совершенно заржавели. Да и соломенные манекены, которых можно с удовольствием нашинковать, стоят рядом с мишенями. Он её подчинённый, он часть Ордена. Он часть её...       Она никогда никому об этом не говорила и не скажет, нет. Но, кажется, и не нужно. Андерс тепло над ней подшучивает и совершенно не боиться злобного взгляда Командора. И даже обещание пустить его на фарш для порождений тьмы не работает. Огрен отпускает сальные шуточки, спасибо хоть в отсутствие Натаниэля рядом. Остальные с любопытством наблюдают.       Она видит врага, но знает, что не успеет. А потом чувствует, как воздух жалит её щеку, слышит смертный хрип врага и видит торчащую из горла стрелу. И так повторяется раз за разом. Она становится всё более безрассудной, невнимательной и ничего не может поделать с этим. Одна мысль о том, что он не спускает с неё глаз, что весь его мир на поле боя сужается до её фигуры, вышибает из неё весь дух. И она не знает иного способа продлить это ощущение, кроме как ввязываться в новые битвы.       — Ты безрассудна! — хватает он её за предплечье, когда она остервенело рубит деревянный манекен на тренировочном поле.       — Вы забываетесь, — говорит она холодно, давя в себе дрожь.       Она не имеет права. Её статус... Их история... Обрывки мыслей путаются в её голове.       — Это ты забываешься, — он смотрит ей в глаза, он так близко, что она чувствует тепло его тела через тонкую рубаху, в которой тренируется. Ей хочется… чего-то.       — Элисса, — только и выдыхает он, — пожалуйста, прекрати вести себя так, словно твоя жизнь тебе не важна.       Он отпускает её руку и уходит. Где-то вдалеке слышны невнятные раскаты грома. её сердце рвётся на части. Она не знает сколько еще выдержит. Она не знает, чувствовал ли улыбчивый мальчик из детства тоже самое, что и она. Чувствует ли мужчина за её плечом тоже, что и она. Элисса малодушно думает о том, что лучше бы её сожрали порождения тьмы в диких землях.       Он бы хотел её ненавидеть. Ненавидеть всем сердцем. Но получается лишь любить. Любить её тонкие, покрытые мозолями от тренировок с мечом, пальцы, её длинные, всегда собранные для удобства волосы, её крепкие ноги, её тихую уверенную походку, её упрямый взгляд, её обветренные губы, её совершенно не аристократическую манеру говорить. Он любит всю её так сильно! И всегда любил. И будет любить до самой смерти. То, как она лезет под вражеские мечи, то, как безрассудно бросается вперед, уничтожает его день за днём. Натаниэль хотел бы перестать смотреть на неё, только на неё, но ничего не выходит. Он пытается вразумить её и чуть не срывается. Она так близко, такая горячая, такая знакомая и совершенно чужая. А он не святой. И выдержка у него не железная. Натаниэль так занят тем, чтобы прикрывать её спину, что не видит ничего вокруг. Широкий кривой меч вонзается в тонкий доспех и всё смазывается в одно большое цветное пятно.       Её выдержка разлетается мириадами осколков, словно оброненный на пиру хрустальный бокал. Элисса не видит никого и ничего, мечется раненым зверем, пока медики в башне делают своё дело, разбивает подвернувшиеся под руки вазы, срывает гобелены со стен и кричит. Её покои так далеко от всех других комнат, что вряд ли кто-то слышит. Да ей и не важно. Она всю ночь проводит у его постели. И всё утро. Она не спускается к обеду. Заботливый Андерс молча приносит ей поднос с едой и молча его забирает, когда она с трудом пропихивает в себя хоть что-то. Элисса ему благодарна. От всей души. Она чувствует себя преданным мабари, бдящим у кровати хозяина. Она чувствует себя последней дурой. Потерянной девочкой, которую брат не смог остановить и она сбежала в ночь и тьму.       Когда Натаниэль открывает глаза, то думает о том, что всё же умер. Потом думает о том, что убьет того, кто заставил его любимую женщину плакать.       — Привет, — Эллиса улыбается сквозь слёзы.       — Привет, — голос хриплый и словно чужой.       Она прижимает его ладонь к щеке, а потом целует, и он думает о том, что готов идти за ней не только на смерть, но и гораздо дальше. Словно самый преданный пёс.