Драконодрабблы

      Умение вовремя остановиться никогда не было в числе сильных сторон Андерса. Да ради Создателя, он впустил внутрь себя духа – о каком здравом смысле может идти речь? Так что Андерс не нашёл ничего удивительного в том, что его сердце сделало заполошный кульбит и забилось где-то в горле, когда он встретил нового соратника Мариан. Мрачный эльф-магоненавистник – разве не отличная кандидатура, чтобы потерять остатки здравого смысла, нормального сна и мази от мозолей?       Справедливость справедливо зудел где-то в районе затылка о том, что Фенрис неподходящий любовный интерес, магоненавистник (словно Андерс с первой фразы этого не понял!), кровожадный, и много ещё о чём. Андерс очень надеялся, что всё пройдёт. Но каждый раз, когда хмурая физиономия Фенриса появлялась в поле зрения, сердце то подкатывало к горлу, то ухало куда-то в желудок, а бубнёж Справедливости делался практически неслышным.       Но даже вся эта сердечная тахикардия не заставила бы Андерса и под страхом смерти продемонстрировать хоть толику своих настоящих чувств. Хватало и того, что он сам себя поедом ел, доставлять кому-то другому такую возможность он не собирался.       Когда ночью дверь в его лечебницу чуть не слетела с и без того хлипких петель, Андерс уже приготовился дать свой последний бой храмовникам, но потом услышал взволнованный голос Хоук. Они с Фенрисом были с ног до головы покрыты кровью – своей и чужой. Эльф практически висел на выбивающейся из сил Хоук и на ногах держался явно на чистой силе ненависти к Андерсу и упрямстве. Но как только они дотащили его до койки, тут же отрубился от потери крови.       Внутри Андерса что-то ёкнуло и оборвалось.       – Помоги мне снять его чёртову броню, я не могу его вылечить, не зная, что лечить! – голос всё же дрогнул, но Хоук и так была на нервах, чтобы еще и прислушиваться к тону голоса целителя.       Внутри опять всё неприятно сдавило от боли и осознания, почему Мариан так нервничает. Только слепо-глухо-немой не увидит, какие искры летают между ней и мрачным эльфом.       Доспех поддавался с неохотой – даже будучи в отключке этот говнюк мешал Андерсу делать его дело. Пальцы Мариан так дрожали, что она больше мешала, чем помогала.       – Я сам, – Андерс оттер её бедром от койки, но потом взглянул ей в глаза и спросил:       – А ты?       – Я в порядке, – голос у Хоук сипел.       – Ты вся в крови.       – Она не моя.       – Хорошо. В сундуке слева от очага найдёшь зелья. Даже не думай, что я не замечу, если ты проигнорируешь их.       Мариан неотрывно смотрела на Фенриса.       – Хоук! За зельями! Быстро! – пришлось рявкнуть Андерсу. – Я не смогу потом отвлекаться, если ты упадёшь в обморок от потери крови!       – Хоук, Блондинчик дело говорит.       Андерс вздрогнул, услышав голос Варрика; во всей этой неразберихе он его даже не заметил.       Андерс честно пытался сосредоточиться на работе, но Хоук носилась по лечебнице, как загнанный зверь в тесной клетке, и постоянно отвлекала. В конце концов Андерсу пришлось на повышенных тонах выгонять её в особняк, предварительно всучив Варрику сонное зелье и чёткое указание напоить им Хоук.       Как только дверь лечебницы закрылась, Андерс почувствовал, как ноги подкашиваются от напряжения. Раны были настолько серьезны, что пришлось вложить в целительство всего себя и чуть больше. Справедливость был не в восторге, но пока еще Андерс был главным в этом теле.       Когда Фенриса удалось стабилизировать, Андерс вдруг остро осознал, что тот лежит в его лечебнице совершенно беззащитный, абсолютно. Отчего-то эта мысль пробежалась мурашками по спине. Очень не хотелось развивать её дальше. Нужно было отвлечься на что-то. Нужно было заставить себя думать о Фенрисе как о простом пациенте. Что бы Андерс сделал, если бы к нему на стол попал какой-нибудь неизвестный наёмник? Андерс глубоко вздохнул несколько раз и пошёл кипятить воду.       Белая чистая ткань мгновенно пропиталась кровью. Андерс смотрел, как она закручивается спиралями, извивается и растворяется в горячей воде. И внутри него закручивалось и сжималось то, что не должно было. Но если один раз его предал собственный разум, решивший, что Справедливость отличный сосед, то неудивительно, что тело тоже предавало. Прямо сейчас.       Андерс аккуратно смывал кровь с переставших кровить ран, с глубоко и размеренно вздымающейся груди, с длинных тонких пальцев (удивительно красивое орудие смерти), с увитых лириумными клеймами ног. Андерс жадно смотрел на открывавшееся его взгляду тело, зная, что такой возможности может больше не быть. Хотелось прикасаться всюду и сразу. Жгучее возбуждение накатывало горячими сладкими волнами, извивалось внизу живота, стекало ниже.       Вода в тазу пряно пахла металлом. В голове у Андерса было всё меньше мыслей. Только желания: мутные, горячие, тягучие – от них горло совсем пересохло, слюна скребла по нему наждачкой. Бледные розовые соски Фенриса напряглись от контраста горячей воды и стылого воздуха. Прежде, чем Андерс осознал, что он делает, его язык уже накрыл один из них.       Острое желание буквально выкручивало из него жилы. Кожа у Фенриса оказалась именно такой, как Андерс себе и представлял: мягкой, нежной и покрытой сетью заживших шрамов и рубцов. Подрагивающими пальцами Андерс взял со стола у койки баночку с заживляющей мазью и долго согревал её в дрожащих руках, а потом прикоснулся к краям одной из ран. Одурманивающая мысль о том, что сейчас его враг, его несбыточное желание, его заноза в сердце полностью зависит от его действий, словно кулаком под дых ударила, разлилась мурашками от макушки до пят. Андерса колотила нервная дрожь, когда он наклонился и коснулся губами тонкой красной кожи у краёв самой большой раны; член болезненно ныл, требуя прикосновений. Он знал, что, возможно (лишь возможно!) пожалеет об этом позже, но накрыл свой член рукой. Острая волна удовольствия ударила так, что колени подогнулись. Андерс еле успел вцепиться свободной рукой в горячую руку Фенриса. Тот лежал великолепной скульптурой самому себе – безучастный и отстраненный.       Андерс нагнулся и поцеловал его вечно упрямый и сжатый рот, лизнул губы. Провел пальцами по лицу, запоминая каждую деталь так подробно, как мог. Член пульсировал в его руке, постоянно приходилось пережимать основание, чтобы не кончить раньше времени. От ран терпко пахло кровью, эльфийским корнем, тысячелистником и медуницей; горячая кожа горчила от мази и пульсировала под языком, лириум вспыхивал призрачным голубым светом, когда Андерс прикасался к нему губами.       Справедливость с его занудными нотациями говорил словно из-под толстого слоя воды – так сильно было возбуждение. Андерс честно попытался остановиться, но он зашел слишком далеко. А паническая мысль о том, что этого может никогда не повториться, раскаленным шаром пульсировала в висках, заставляла нервно сдирать одежду с себя, прикасаться всюду, куда он мог достать.       Андерса словно затягивало куда-то под толщу черной воды, в самую непроглядную тьму.       Он лихорадочно покрывал короткими поцелуями грудь и живот Фенриса, спустился к тазовым косточкам, прижался лицом к паху, тяжело сглотнул и поцеловал аккуратный, начавший наливаться член. Он вложил так много сил в целительство, что на самом деле Фенрис мог бы встать чуть меньше, чем через час, с этой койки и пойти домой, но Андерс действительно решил, что ему лучше будет отлежаться в лечебнице, а не в выстуженном грязном поместье. Но сейчас все его благие намерения казались хорошо продуманным планом. Абсурдным, глупым, больным от начала и до конца планом.       Андерс протяжно застонал, стиснув свой член еще сильнее и, лихорадочно блестя глазами, взял в рот пока еще полу вставший член Фенриса. Лириумные клейма обожгли язык, Фенрис сдавленно застонал. Андерс понадеялся, что ему снится что-нибудь хорошее, пока он погружен в магический сон. Горячая пряная кожа под языком и собственное возбуждение вымыли из Андерса остатки мыслей, оставляя взамен горячее марево под опущенными веками.       Налившийся до конца член упирался Андерсу в глотку, но хотелось большего, еще большего. Горячий язык прошёлся по выступающим венам, прижал член к нёбу, в горле стало солоно и пряно от смазки. Андерс всё же выпустил его изо рта, чтобы прижаться к нему лицом и поцеловать у самого основания. Горло сдавил спазм. Мир вдруг сузился до обшарпанной койки в его маленькой, пропахшей травами, кровью и лириумом клинике. Андерс ласкал себя, пока его язык вылизывал твёрдый член и поджавшиеся яйца Фенриса. Их приятная тяжесть в руке, смазка, перемешавшаяся со слюной, стекающая по члену — словно молнии по оголённым нервам. Собственный член изнывал от возбуждения. Но этого было так мало! Одной руки на члене было слишком мало.       Андерс медленно-медленно насаживался головой на член Фенриса, растягивая себя так аккуратно, как мог — спустить раньше времени совершенно не хотелось. Остатки одежды мешались, Андерс пытался избавиться от них, но руки дрожали от нетерпения, да и член во рту не способствовал.       Когда остатки одежды упали на пол, Андерс уже не мог сдерживаться. Он не думал о том, что койка может развалиться под весом двух мужчин, всё отошло на второй план. Весь мир сконцентрировался вокруг желания, возбуждение сжалось тугой спиралью, но пальцев внутри стало недостаточно. Андерс знал, что растянул себя недостаточно, но и это неважно. Койка жалобно застонала и прогнулась под весом двоих. Он зашипел через сжатые зубы, опускаясь на член Фенриса. Из глаз словно искры полетели. Чувство полной заполненности подтолкнуло к разрядке, Андерсу показалось, что его разбивает, как волны о скалы Рваного берега.       Кончил он так ярко, как давно не было. Оргазм накатил мощной волной, прокатился по позвоночнику, Андерс долго изливался в руку, сжимаясь вокруг члена Фенриса, чувствуя, как тот выплёскивается внутрь.       Тело наполнила невероятная лёгкость, тогда как голову начали донимать мысли и голос Справедливости становился всё громче. Андерса затошнило от запаха секса, крови, мазей и осознания произошедшего. Какая-то часть его содрогнулась от омерзения — как низко он пал, но другая чётко осознавала, что это единственная возможность получить желаемое. Голос Справедливости звучал всё громче и назойливее, захотелось проткнуть череп, лишь бы это прекратилось. Этого слишком много — скверны в его крови и шёпота в тенях, горящего, выжигающего света Справедливости, что слепит даже под закрытыми веками.       Андерс задвигался на трясущихся ногах как заведённая орлейская кукла: привел в порядок сначала Фенриса, потом себя, потом всю лечебницу. Потом его всё же стошнило. И пришлось убираться заново. ***       Мариан с Изабеллой о чём-то тихо переговариваются и взрываются громким смехом, наверняка все бандиты Рваного берега это слышат. Фенрис смотрит на Мариан и даже не замечает, как губы трогает чуть заметная улыбка. И уж тем более не замечает, как губы Андерса кривятся, словно от боли.       И это к лучшему.       Пусть у него останется хотя бы одно воспоминание, пусть и постыдное, пусть и со вкусом боли и сожалений. Оно будет принадлежать только ему. Столько, сколько ему еще отпущено. Столько, сколько он еще сможет сохранять себя в себе.       Мариан оборачивается и машет им с Фенрисом рукой.       Андерс улыбается и идёт быстрее.       Сердце сжимается и разрывается на части. И это единственное, что ему остается...