Драконодрабблы

      Когда Солас увидел её впервые – совсем юную, хрупкую, изувеченную магией Якоря – он уже тогда знал, что пожертвует её жизнью без раздумий. Ради того, чтобы спасти всех. Его цель была слишком важна, и одна жизнь в обмен на многие – не такая уж и высокая цена.       Дыхание девушки участилось, и он аккуратно накрыл её горячий лоб холодной ладонью, попытался нащупать связь с Тенью, чуть успокоить тревожный сон. Это не сложно, если знать, за какие ниточки дёргать. Эльфийка задышала ровно и спокойно. Солас не хотел бы, чтобы её в сознание приводили на обледенелом каменном полу тёмных казематов, но Кассандра и так слишком добра и всё ещё не насадила на меч только из-за знаний о Завесе, так что приходилось быть крайне осторожным.       Как он и предполагал, магия Якоря работала и запечатывала разрывы, даже не убивая носителя. Пока не убивая, но об этом он подумает позже. Сейчас было слишком много проблем, требовавших его пристального внимания. И то, что Лиса так тянулась к его знаниям и слушала его рассказы с раскрытым ртом, словно птенец, жаждущий пищи, было только на руку. Она послушно активировала артефакты, которые «укрепляли связь с завесой», искала разбросанные по древним руинам руны, приносила осколки, ему всего-то и требовалось делиться знаниями, что она была способна осознать хотя бы на треть.       Хотя стоило признать, порой Лиса поражала его тем, как быстро училась, тем, как широко могла мыслить и тем, как хитроумно прикидывалась Вестницей, дабы манипулировать невежественными массами. В ней определённо был огромный потенциал. Она смогла наладить контакт со всеми спутниками и советниками и умело балансировала на грани между самодурством и безграничным милосердием. Солас не мог не восхищаться.       Но всё стало куда как сложнее, когда он понял, что в самой глубине глаз у Лисы не только восхищение: тонкие пальцы всё дольше задерживались на его предплечьях, взгляды становились всё пронзительнее, фразы – проникновеннее. Солас наблюдал за тем, как она усердно, высунув кончик языка, читает очередной трактат о магии, как шепчет под нос, шевелит пальцами, пытаясь запомнить новые заклинания, и не мог понять, что он чувствует. Она – лишь бледная тень того величия, что он помнил, и все её таланты тоже лишь бледная тень могущества. Лиса всё сильнее вязла в происходящем, всё сильнее врастала в шкуру Инквизитора – опоры и надежды всего Тедаса, всё больше помогала людям, всё сильнее пыталась наладить контакт с теми, кто с наслаждением уничтожал те крохи прошлого её народа, что ещё сохранились на континенте. Но то, как она смотрела на него, как нежно касалась ладоней самыми кончиками пальцев, будило в нём давно позабытые воспоминания.       Когда-то он знал очень похожую на неё женщину. Это было тысячу лет назад, но иногда, глядя на Лису, он видел зыбкие, почти истаявшие отблески; синева в серо-зелёных глазах, предрассветное золото в каштановых завитках... Они бередили и без того разбитое усталое сердце. И пусть это происходило всё реже, легче не становилось. Что может быть общего у тысячелетнего усталого старика и птенчика, только-только расправившего крылья и неумело пикирующего с безопасных ветвей в неизвестность – ничего. Но он ждал тепла, что оставляли её тонкие хрупкие пальцы на его ладонях, ждал её полных нежности взглядов. И сам прикасался к тягучему шоколаду волос, обнимал тонкие плечи, когда она засыпала у него на коленях, не мог ей надышаться, зная, что однажды её покинет, и эти крохи нежности – бледные отражения былой, забытой, потерянной страсти – не смогут его остановить.       Лиса свернулась у него на коленях, подтягивая ноги к животу, уткнулась носом в шею, обдавая кожу спокойным дыханием, сон её был тих и безмятежен. Лед трескался, крошился, сердце рвалось наружу из своей холодной клетки, требовало своего. Но не в этом мире.       Но Лиса… То, что произошло в Тени, сразу после потери Убежища, то, как он позволил себе забыться, потерять голову, было началом конца. Один неверный шаг, одно мгновение слабости чуть не стоило ему всего. Он не мог рассказать ей. Она – невинный, наивный ребенок, знающий лишь глупые искажённые сказки, младенец, не видевший настоящей красоты мира, но он всё равно не мог остановить начатую ей лавину. Но он не позволит этой лавине поглотить себя. Не после всего, что он сделал, не после всего, в чём ошибся, не после того, как собственноручно уничтожил свой народ! Синие, как сумерки, глаза, золотые, как полуденное солнце, волосы, тонкие пальцы в мозолях от трудной работы… О, как он перед Ней виноват! Вдруг стало нечем дышать, сердце сжалось, боль обняла, сдавила, холодным тяжёлым камнем упала в желудок, хотелось разодрать грудь, выкричать её, вырыдать вместе с горькими сожалениями. Узкая ладонь сжала его подвеску, волчья челюсть вдруг превратилась в оберег, запутывающий злу дорогу, исчезло напоминание о содеянном, о горьких сожалениях и тяжёлых решениях. Солас зарылся лицом в копну волос Лисы, вдохнул аромат ветивера и шалфея.       Его обязательства, его судьба, его долг…       – Прости, ма’венан. Если бы не здесь и не сейчас. Мы…       Тень привычно приняла его в объятья, успокаивая, исцеляя, отрезвляя – он и без того совершил слишком много ошибок – никаких «мы» не может быть.       Солас скорее почувствовал, чем увидел духа. Прозрачный силуэт чуть искрился, пытаясь придать себе какую-то форму.       – Здравствуй, друг, – улыбнулся Солас.       – Ты ищешь её? – раздался мягкий голос словно отовсюду сразу, – свою дщерь?       – Что? – Солас никогда не испытывал проблем в общении с духами, но сейчас не мог понять своего старого друга.       – Я видела, как ты показывал ей чудеса Тени. Девочке, что твоя далёкая дочь и той, первой.       В грудь словно клеймор воткнули. Всепоглощающие боль и осознание разрывали изнутри, вытесняли воздух, мысли. Все должно было быть не так! Дух наверняка ошибается, мирские понятия всё ещё для него сложны, непонятны, это наверняка нелепое недопонимание.       — Она мой потомок, — слова холодными комьями ползли по горлу.       — Да.       Всё встало на свои места: всполохи золота в каштановой густоте, синева в серо-зелёных глазах…       Он не мог спать. Больше не мог. И быть рядом с Лисой не мог. Но хотел. С Ней он тоже хотел быть. Тогда, в прошлой жизни. Но не смог. И теперь он не может. Всё повторяется, колесо судьбы сделало полный оборот.       Солас коснулся обветренных губ, густые ресницы Лисы дрогнули. Она поцеловала его ускользающие пальцы, улыбнулась в них, его сердце забилось в груди — всё ещё живое, всё ещё страстно желающее жить не долгом, а чувствами, не ошибками прошлого, а новым началом. Холодный рассудок пытался поймать его в сети, словно быструю глупую птицу, но всё было тщетно.       — Ты не спал, — со сна голос у неё был низким, хриплым, совсем как у Неё.       Теперь всё в Лисе напоминало о прошлом. Не только о борьбе с эванурисами и потере бессмертия…       — Книга была слишком интересной, — очередная ложь, не первая, но зато не самая страшная.       Метка валаслина Миталл на лице Лисы жгла ему пальцы, даже когда он не прикасался к лицу Лисы. Долийская гордость — знак унижения и рабства — да остатки древней магии, вот всё, что осталось от его народа. Он крутил эти мысли, как ветер крутит крылья мельницы, иначе всё пойдёт прахом, все его планы, всё его искупление. Но и не сказать он ей не мог. И то, как блестели от слёз её глаза, когда ещё одна часть её культуры и гордости оказалась лишь заблуждением, навсегда останется раной в его сердце.       Чем дольше он смотрела на Лису, чем сильнее, целеустремлённее, мудрее она становилась, тем более тусклым становился призрак той, другой, но тем сильнее она её напоминала — жестокий парадокс. Чем сильнее он пытался убежать от того, что чувствовал, тем сильнее пускала корни любовь в его сердце.       И неважно, что Сфера сломалась, а Инквизиция теперь будет вести охоту на него, и сердце его похоже на рваный лоскут — долг превыше всего. Он не мог предать свой народ. Завеса отняла у эльфов всё, даже их самих. Из-за его решения, из-за его магии, из-за его слабости! И он готов позволить Лисе умереть, или убить её, если это потребуется. И он умрёт следом, как только спасёт свой народ. Потому что больше смысла не будет ни в чём.       В одном он не врал никогда — он любил её.