Драконодрабблы

      Натаниэль прижимался лопатками к каменной кладке спальни и ошалело смотрел, как его член мелькал между ярко накрашенных губ Андерса, а со стен на него взирали старинные портреты пращуров — о, Создатель, словно маг с его членом во рту уже не делал происходящее до странности сюрреалистичным. Как он вообще оказался в этой ситуации?       После того, как они разобрались с Архитектором и результатами его экспериментов, жизнь вошла в рутинно-стабильное, простое и понятное русло: тренировки, патрули, помощь Анн-Мари в разборе донесений, тренировки, ужины с местными баннами, приём населения, которому постоянно требуется помощь, и вновь тренировки, патрули и вылазки на Глубинные тропы. Жизнь странная штука: сначала ты смиряешься со смертью отца и падением семьи, потом идёшь мстить, и вот ты уже Серый страж и занимаешься сексом со своим товарищем по ордену — беглым магом с сомнительным чувством юмора и полностью отсутствующей моралью.       У Создателя определённо есть чувство юмора. А у Натаниэля нет мозгов.       Яркая алая помада, которую Андерс достал где-то на рынке, размазалась вокруг натёртых губ, и Натаниэль не мог оторвать взгляда – то ли рана, то ли розовый бутон. Мысли лениво плавали где-то на самом краю сознания, было чертовски хорошо, так хорошо, что всё остальное потеряло какой-либо смысл.       Горячий язык огладил чувствительную уздечку, пальцы сжали член у самого основания, Натаниэль откинул голову и ушиб её о стену так, что из глаз искры посыпались.       — Кровать, нам нужно перебраться в кровать, — пробормотал Андерс, выпустив член изо рта.       Стоило Натаниэлю пойти в сторону кровати, как за спиной раздался громогласный смех.       — Ничего нелепее я давно не видел, – задыхался от хохота Андерс, – сними ты уже штаны, а то я даже не знаю с чем остроумно сравнить эту твою походку краба. Или весь мозг к члену стёк, и думать стало слишком сложно? — он не был бы собой, если бы не вставил шпильку. Натаниэль смотрел на покрытый помадой ухмыляющийся рот и не знал, чего хочет больше: то ли ударить, то ли оттрахать языком до самого горла. Вопрос о том, как он докатился до жизни такой, всё ещё оставался открытым. В Вольной Марке он не чувствовал себя — какая ирония — в достаточной степени вольным, по возвращении домой тоже. И только здесь, в уже давно не его семейной крепости, со сбродом из самых ужасных кандидатов на спасение этих земель Натаниэль чувствовал себя на своём месте, нужным, свободным от всего.       Натаниэль потянул Андерса на себя; помада на вкус была сладковатой и еле уловимо пахла какими-то цветами и размазывалась по лицу. Со стороны они наверняка выглядели так, словно пытаются сожрать друг друга. Андерс уверенно опрокинул Натаниэля на кровать и устроился между ног. То, как его светлая макушка мерно поднималась и опускалась, выбило обрывки тех мыслей, что ещё каким-то чудом держались в голове. Горячая, влажная теснота обволакивала, вышибала из лёгких воздух, член упирался в нёбо, а потом Андерс расслабил горло и Натаниэль чуть не кончил от того, как глубоко в глотке оказался его член. Удовольствие накатывало душными волнами и выламывало спину. Кончил Натаниэль в тот момент, когда Андерс зыркнул на него из-под мокрой чёлки золотисто-карими глазами. Чёртова помада стёрлась, но натёртые губы, казалось, были гораздо ярче, чем до неё.       Навыки Натаниэля были гораздо скромнее, чем у Андерса — если уж быть откровенным, опыта у него не было вовсе, да и сил после крышесносного оргазма тоже. Так что он практически позволил трахать себя в рот. Солоноватая тяжесть чужого члена на языке была непривычной, но будоражащей. Осознавать, что один только твой язык может заставить любовника стонать в голос, терять рассудок и сбивчиво шептать “да-да-да”, было чертовски приятно.       Когда они, обессиленные, лежали на смятых простынях, Андерс чуть лениво и насмешливо поинтересовался:       — Кстати, хотелось бы знать имя милой старушки, перед портретом которой я засовывал член тебе в рот. Вдруг мне захочется попросить у неё твои руку и сердце и остальные потроха?       — С моим членом во рту ты мне нравился больше, — вздохнул Натаниэль и мысленно попросил прощения у покойной бабушки. Он уже пожалел, что притащил все уцелевшие портреты в спальню. Он теперь не сможет смотреть ей в глаза, пусть они и нарисованные.       — Потому что смотрелся шикарно?       — Потому что молчал.