Placebo - Holocaust
Медленно иду по такому знакомому длинному коридору. Это выматывает: полгода в постоянных поисках лучших клиник, консультации с докторами и призрачные надежды. Хвалённые профессоры медицины лишь пожимают плечами, даже не поставив точный диагноз. Мне не хватает мужества признаться самому себе, что шансов нет.
С каждым шагом в груди поселяется отвратительное ощущение, которое всё глубже впитывается в сердце, разъедая изнутри. Наверное, ещё не было такого дня, чтобы меня не терзало чувство вины. Последние полтора года моей жизни кажутся сумбурным сном. Я проклинаю тот день, когда встретил Еву.
Пошел на поводу своей похоти, не задумываясь о последствиях. Нужно было отпустить её сразу же после знакомства с Даяной. Мне было мало. Хотелось сохранить несуществующую страсть с Евой и любовь своей жены, а в результате потерял обеих. Даяна уже никогда не простит меня. Я видел боль в её глазах, когда она узнала правду. Такое не прощают. А Ева… В этой мерзкой истории она пострадала больше всех.
Из-за меня она избавилась от нашего ребёнка. Могу ли я обвинять её в этом? Противно признаваться, но я виню её. В минуты отчаяния меня посещают абсурдные мысли, что она виновата. Если бы она не появилась в моей жизни, если бы не влюбилась, если бы я не возобновил с ней отношения. Слишком много чёртовых «если бы». В случившемся только моя вина. Я собственноручно разрушил наши жизни.
Приближаюсь к кабинету профессора, но замираю перед дверью. Ведь уже знаю, что он мне скажет. Все эти полгода я ищу лучших врачей, но все они говорят одно и то же. Делаю глубокий вдох, стучу и оказываюсь в кабинете. Доктор окидывает меня сочувствующим взглядом, от которого становится тошно. Как же мне надоело видеть сострадание в его глазах.
— Мистер Лето, у меня нет для вас хороших новостей.
— Это я уже понял. Нет никаких шансов? — мне уже самому надоели тщетные попытки вернуть Еву к жизни.
— Вы должны понять, что она пережила серьёзную травму. Это не проходит бесследно.
— Вы даже не можете поставить диагноз, а говорите про какую-то травму, — начинаю злиться.
— Не буду отрицать, что у Евы очень сложный случай, но мы делаем всё возможное. Первые недели у неё были явные признаки постабортного синдрома, но ситуация ухудшилась. Это не шизофрения, но и нормальным её состояние не назовёшь.
— Да что вы говорите, — фыркаю.
— Мистер Лето, вы должны понять, что прерывание беременности ведёт к гормональному срыву, который является одной из причин возникающей после аборта депрессии. Повторюсь, что постабортный синдром выглядит несколько иначе. Мне нужно понять, какие потрясения она переживала до операции. Ведь вы знаете о ней больше. До беременности она находилась в состоянии депрессии? Возможно, причина кроется не только в аборте, но и ряде факторов предшествующих ему.
— Послушайте, я плачу вам деньги не для того, чтобы вы копались в моей личной жизни. Я лишь прошу вылечить Еву.
— Я не Господь Бог и делаю всё, что в моих силах. Мы долго наблюдали за ней, но так и не установили точный диагноз. Ева не может простить себе смерть ребёнка, поэтому выдумала параллельную личность. Она свято верит в то, что ребёнок жив. Несколько раз она даже проявляла агрессию по отношению к врачам, когда мы пытались убедить её в обратном. Ева сама не хочет возвращаться.
— Что вы имеете в виду?
— Ей легче сбежать в придуманный мир, чем жить с постоянным преследованием прошлого. Она сознательно не принимает помощь врачей. Поймите, что психотерапия не в состоянии вылечить чувство вины, — слова профессора иглой вонзаются в сердце. Становится противно от осознания того, что до такого состояния её довёл я.
— Я заберу её, — выпаливаю.
— Вы не можете, Ева должна находиться под присмотром специалистов.
— Какой в этом смысл, если вы не можете помочь?
— Мы хотя бы контролируем ситуацию.
— Это не обсуждается. Я заберу её завтра, — следующие полчаса уходят на бессмысленные споры с профессором. Я твёрдо решаю забрать Еву из клиники, поэтому никакие доводы на меня не подействуют. Возможно, сейчас я совершаю большую ошибку, но не могу поступить по-другому. В конце концов профессор сдаётся и я заполняю нужные документы.
Оказываюсь дома только вечером. Моё внимание сразу привлекает свет в гостиной. Это может быть только Джаред. Больше некому. Или всё-таки Даяна? На мгновение в душе поселяется дурацкая надежда, что жена простила меня и решила вернуться. Медленно делаю несколько шагов, но замечаю брата.
Джаред лежит на диване с закрытыми глазами, но я знаю, что он не спит. Всем своим существом чувствую его внутреннее напряжение. Сажусь в кресло напротив и принимаюсь буравить взглядом Джея.
— Я давно тебя жду, — произносит он, даже не пошевелившись.
— У меня было много дел.
— Не сомневаюсь, — саркастично говорит Джа и открывает глаза. — Ко мне приходила Даяна.
— Зачем? — спрашиваю охрипшим голосом, предчувствуя неладное.
— Она подала на развод. Вот документы, — Джаред кивает на стол, и я замечаю несколько бумаг. Вот так. Даяна даже не захотела меня видеть.
— Где я должен подписать? — единственный вопрос, который мне удаётся из себя выдавить.
— Так просто? — брат искренне удивляется. — Неужели ты даже не станешь за неё бороться?
— А в этом есть смысл? Даже не так… Разве я достоин быть с ней? Джаред, ты хоть понимаешь, что я сделал? Даяна заслуживает лучшего.
— Она любит тебя.
— Я знаю, — тихо отвечаю, зажмуриваясь. От этого становится ещё больнее. Ведь я сломал не только Еву, но и Даяну. — Любит, но не простит. Я не хочу отпускать её, но она не должна быть с таким монстром. Когда-нибудь мы обязательно встретимся и поговорим. Когда-нибудь, я вымолю её прощение. Когда-нибудь, но не сейчас.
— Шеннон, я ничего не могу изменить. Как бы мне этого не хотелось.
— Знаю, — тянусь к документам и черкаю ручкой, словно ножом по сердцу. Молча протягиваю документы Джареду.
— Что дальше?
— Мне нужно уехать, — отвечаю, покосившись на брата. Понимаю, что начинаю убивать и Джея.
— Куда?
— В Австрию. Не спрашивай, почему именно туда. Ева любила Вену. Я договорился с врачом, что заберу её. Она пробудет в клинике ещё две недели. За это время я решу проблемы с документами, чтобы вывезти её за границу.
— Шеннон, — голос Джареда звучит бесстрастно, но я чувствую его напряжение.
— Я знаю, что ты скажешь.
— Нет, мать твою! Не знаешь! Я понимаю, что ты виноват, но подумай о группе. Мне действительно жаль эту девушку, но ей уже никто не поможет. Шеннон, мы искали лучших врачей, но ничего не изменилось. Она сошла с ума, пойми уже это.
— Я же не навсегда уезжаю. Да, мне придётся пропустить несколько концертов. Но ведь скоро будет три месяца перерыва. За это время Ева поправится и…
— Что ты несешь?! Её не смогли вылечить несколько профессоров психиатрии. Неужели ты думаешь, что сможешь вытащить её?
— Со мной она придёт в себя. Доктор сам сказал, что это не шизофрения. Её терзает чувство вины. Если я буду рядом, то она поправится.
— А если нет? — слова Джареда повисают в воздухе. Сколько раз я задавался этим вопросом: «А если нет?». Мне самому страшно от осознания того, что всё будет напрасно. Я безоговорочно доверяю своему брату, но даже перед ним прячу собственную уязвимость. — Молчишь? Ты сам не веришь в это.
— Да, я не знаю, сколько это продлится. Будет ли в этом толк, но знаю одно — я должен отвечать за свои поступки. Мне нужно хотя бы попытаться вернуть её.
— Если это затянется на месяцы, годы? Что тогда?
— Я что-нибудь придумаю.
— Ты ведь знаешь, что я всегда поддержу тебя, но…
— Не нужно, Джаред. Я постараюсь всё исправить, — отвечаю, старательно пытаясь не смотреть в его сторону.
Брат медленно поднимается и направляется к выходу, прихватив с собой документы — свидетельство моего потерянного прошлого. Я окликаю Джареда, и он замирает. Смотрю в его глаза, замечая в них смесь боли и разочарования.
— Позаботься о маме, — это единственное, что сейчас важно. Он молчит, но я уверен в нём. Порой я доверяю Джареду больше, чем себе. Вижу, что сейчас он борется со своими внутренними демонами, но продолжает молчать. Иногда меня посещают мысли, что я — наказание своей семьи. Сколько раз я заставлял их страдать, но всё продолжается по кругу.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — тихо произносит Джей, покидая мой дом.
Знаю, что делаю. Ни черта я не знаю и уже ни в чём не уверен. Я разрушаю группу, калечу жизни близких людей и медленно убиваю себя. Погруженный в свои мысли, отправляюсь в спальню и обессиленно падаю на кровать. Хочется хоть на несколько часов отключиться, уйти в царство Морфея, лишь бы не видеть омерзительную реальность.
Он снится мне почти каждую ночь. Один и тот же чёртов сон. Ева преследует меня даже во сне. Вижу её одиноко бредущей по улице, всматривающейся во встречных матерей с маленькими детьми. Её топит смесь глубокой печали и ненависти. Детский смех отдаётся эхом в голове, но потом картинка резко меняется.
В сознании вырисовывается жуткая операционная. Я ощущаю, как оттуда веет могильным холодом. На полу лежит Ева, а рядом с ней — окровавленное тело нашего нерождённого ребёнка. Я слышу крики девушки, чувствую дикий страх, но не могу помочь. Между нами возникает невидимая преграда, которая не позволяет дотянуться к Еве.
Я просыпаюсь в холодном поту и с ужасом понимаю, что это никогда не закончится.
***
— Мистер Лето, может, вы всё-таки передумаете? — голос врача начинает раздражать. Понимаю, что он прав, но не могу оставить Еву здесь.
— Нет.
— Я должен предупредить вас, что это совершенно не тот человек, которого вы знали раньше. К тому же неизвестно, как она отреагирует на ваше присутствие. Вы хоть понимаете, что это опасно?
— Я всё знаю. Позвольте мне её забрать и, наконец, покончим с этим, — начинаю выходить из себя. Профессор решает не спорить и проводит меня в комнату, где находится Ева. За все эти полгода я видел её лишь несколько раз, и то через стекло. Вскоре доктор открывает дверь и первое, что я вижу — это медсестра. Я не сразу замечаю силуэт за её спиной.
В первые минуты я не узнаю её. Но, когда начинаю понимать кто передо мной, на моём лице застывает маска ужаса. Это она. Моя Ева. Она жутко похудела. Вижу, что девушка сжимает кулачки и смотрит куда-то в сторону. Спутанные волосы, сутулая осанка, искусанные губы, круги под глазами и потухший взгляд. Взгляд, в котором ещё недавно плескалась жизнь. От былой красоты ничего не осталось. Я. Это я довёл её до такого.
Меня одолевает чувство растерянности. Профессор что-то объясняет мне, но я практически ничего не слышу. Всё внимание сосредоточено на Еве. До сих пор не могу поверить, что это она. Не спеша подхожу к ней и осторожно беру за руку, опасаясь её реакции. Мне не хочется навредить ей ещё больше. Девушка никак не реагирует, будто даже не замечает меня. Касаюсь холодных ладоней, и в сознании вспыхивают воспоминания, обнажая нервы.
А дальше следует возня с документами, долгий перелёт и мрачная Вена. Город оперы и великих музыкантов. Город, который купается в насыщенном аромате крепкого кофе, переплетающегося с запахом глинтвейна. Город, чарующий своим величием с налётом старины. Город, который должен стать нашим спасением, но я чувствую дыхание смерти.
Оказавшись в квартире, кидаю чемоданы прямо в коридоре и решаюсь взглянуть на Еву. Бездушный взгляд девушки откровенно настораживает. Такое впечатление, что она в коматозном сне. Осторожно кладу руки на её плечи, но Ева вздрагивает, и я спешу отстраниться. Она отворачивается и отходит. Не произнося ни слова, следую за Евой, и мы оказываемся в гостиной. Девушка садится прямо на пол и обнимает себя за плечи. Я сажусь напротив, окидывая её настороженным взглядом. Она изменилась. Это уже не та Ева, которую я знал. Сейчас на ней легкое платье, демонстрирующее бледную кожу и выпирающие ключицы. Еще никогда она не была такой хрупкой и беспомощной. Такое впечатление, что её может сломать даже слабое дуновение ветра.
— Ева… — шепчу, пытаясь понять её реакцию, если таковая вообще последует. Девушка закрывает глаза, а на её лице застывает гримаса страдания. Чувствую, что ей больно. Она не может слышать мой голос. Видимо, со смертью ребёнка прошла и любовь. Она осталась там, в грёбаной операционной, похороненная среди биоматериала.
— Я знаю, что ты ненавидишь меня. Я сам ненавижу, проклинаю себя, но уже ничего не могу исправить. Мне не стоило появляться в твоей жизни. Ева, прости меня, — осторожно касаюсь её холодной руки, но девушка не реагирует. — Если бы я мог всё обыграть, клянусь, всё было бы по-другому. Ты ни в чём не виновата, — тщетно пытаюсь докричаться к ней, донести свою боль.
Она далеко отсюда. Понимаю, что Ева не хочет возвращаться, потому что давно погрязла во тьме. Я не смог спасти её ещё тогда — сейчас не стоит и пытаться. Мы оба растворяемся в чёрной бездне, из которой нет спасения. Наверное, о боли нужно говорить, когда она отступает. Когда ты уже свыкся с постоянной агонией, которая выжигает всё изнутри, выступает призрачной спутницей. Когда наступает стадия смирения. О боли нужно вспоминать тогда, а не сейчас, когда раны ещё кровоточат, а малейшее напоминание убивает.
— Ева, я прошу тебя, — целую холодные ладони, пытаясь привести её в чувство. — Не убивай себя. Ты нужна мне, слышишь? Всё изменится. Я буду с тобой, у нас будут дети, только вернись. Ева! — внезапно она открывает глаза, и я замираю. Девушка несколько минут разглядывает меня бездумным взглядом, точно видит впервые, после чего отворачивается.
Я продолжаю сжимать в руках хрупкие ладони, но в глубине души понимаю: ничего не выйдет. Жизнь не подарит мне шанса на вторую попытку.
***
Почему всё так сложно? Пустота. Осталась лишь пустота. Мне больше не снятся сны. Все чувства давно выжжены. Не осталось ничего. Я теряю счёт времени. Даже не знаю, какое сегодня число. Лишь внутри по-прежнему живёт сгусток необъяснимой боли, которая медленно убивает. Я не спеша выхожу на балкон, вдыхая полной грудью спасительный кислород. Сейчас царствует ночь. Хотя в моём мире теперь всегда темно.
Всё чаще прокручиваю в мыслях эпизоды своей жизни, вспоминая всё, что мне дорого. Пути назад уже нет. Ловлю себя на мысли, что мне хочется услышать голос брата. Знаю, что стоит мне позвонить и он примчится сюда, но я не могу. Понимаю, что теряю группу, но ничего уже не исправить. Мне кажется, я тоже лишаюсь рассудка. Ева сломает меня точно так же, как я когда-то сломал её.
Я пытаюсь. Правда пытаюсь. Говорю с ней, делюсь планами на будущее, в которое сам не верю. Она всегда кричит во сне. Иногда, среди ночи, я поднимаюсь с постели и направляюсь в её комнату. Замираю на пороге, наблюдая за ней. Ева… Моя маленькая сломленная девочка. Она сжимает кулачками простынь, всхлипывает и повторяет одну и ту же фразу: «Я не хочу». Так происходит каждую ночь. Потом она начинает плакать и кричать, разрывая моё сердце. Её крики постоянно отдаются эхом в моём сознании.
Иногда, наблюдая очередную истерику, меня одолевает яростное желание убить её. Порой я подхожу слишком близко к спящей Еве с полной решимостью, что лишу её жизни. Сначала убью её, а потом — себя. Так я прерву этот замкнутый круг. Меня всегда останавливает образ мамы, который возникает перед глазами. Она не переживёт этого.
Нащупываю в кармане сигареты и закуриваю. Спасительный никотин впитывается в лёгкие, согревая кровь. Кажется, я уже вторые сутки ничего не ем. Сигареты и кофе — вот мой допинг. Я до последнего верил в спасение, но теперь понимаю, что его не будет. В моей душе была надежда, что всё произойдёт как в дешевой мелодраме: Ева поправится, у нас родится ребёнок, все счастливы, хэппи-энд. Жаль, что жизнь — не кино. У нас есть красивые декорации, но отсутствует сценарий со счастливой концовкой.
Закрываю глаза — иногда это помогает. Мне не хочется возвращаться в реальность, вновь видеть безжизненные глаза Евы и понимать, что всё зря. Внезапно до моих ушей доносится высокий голос девушки. Опять. Она опять поёт «Alibi». Мне окончательно срывает крышу, я выбрасываю сигарету и несусь в спальню.
Влетев в комнату, приближаюсь к Еве и хватаю её за плечи. Впервые за всё время замечаю в её мёртвых глазах отголоски страха.
— Прекрати! Прекрати, мать твою! Чего ты добиваешься? Нет никакого ребёнка. Он умер, чёрт возьми. Умер! Какого чёрта ты это делаешь? Тебе нравится добивать меня? У тебя давно получилось, — я не выдерживаю и толкаю её. Ева падает на пол и начинает рыдать. Меня разрывает от противоречивых эмоций. Желание убить девушку граничит с чувством вины. Эта ядовитая смесь ломает.
Словно в бреду, иду на кухню, где достаю из бара виски. Делаю несколько жадных глотков прямо из бутылки, когда слышу приближающиеся шаги. В темноте сложно разглядеть Еву, но я вижу, что она опускается на пол и прижимает колени к груди. Хрупкие плечи вздрагивают от судорожных рыданий.
Я молчу, потому что не могу подобрать слов. Отвращение к себе плавит кости, отдаваясь резкой болью в грудной клетке. Это я виноват во всём, но ничего не могу изменить. Вновь начинаю поглощать алкоголь в тщетной попытке забыться.
— Он бы сейчас родился, — ко мне не сразу доходит, что это голос Евы. Вдруг прихожу в себя и оборачиваюсь к ней.
— Что?
— Он бы скоро родился, — она смотрит куда-то поверх моего плеча, продолжая всхлипывать.
— Господи, Ева, — подлетаю к ней и прижимаю хрупкое тело к себе.
Она плачет навзрыд, цепляясь ногтями в мои плечи. Начинаю гладить её по волосам, укачивая, как маленького ребёнка. Мне нужно защитить её от всего мира. Мы разбиты вдребезги осколками реальности, сломлены общей трагедией.
— Тише, тише, моя маленькая, — шепчу ей на ухо, пытаясь успокоить и унять дрожь. Ева крепче прижимается ко мне, будто ищет защиту. — Всё будет хорошо. Верь мне.
Продолжаю крепко обнимать Еву. Если бы я только мог забрать её страдания. Постепенно она успокаивается и кладёт голову мне на плечо. Прижимаю её к груди, позволяя почувствовать, что не отпущу. Мы растворяемся друг в друге.
Когда-нибудь эта агония отступит, дни перестанут нести с собой одно горе, когда-нибудь Еву отпустят ночные кошмары. В конце концов мы справимся. Останутся только шрамы, напоминающие о загубленном прошлом. А мы будем продолжать жить и дышать этой болью…
