Времена года

Улькиорра/Орихиме       Он всегда снился ей весной. Будто с тёплым ветром и робкими, скользящими по подоконнику, точно неведомые лазутчики, лучами приходило прошлое.       Во сне Улькиорра много говорил, а иногда даже улыбался. Не то, что в жизни.       Но что ты знала обо мне, женщина?       Если бы у него была могила… Какое-то место, куда можно было бы прийти, оставить цветы.       Орихиме бы навещала его с радостью. Если радость и смерть совместимы, конечно.       Когда он пришёл к ней в первый раз, она испугалась. Проснулась, чувствуя как белые тонкие пальцы тянутся к её горлу, сжимают, давят…       В ту ночь Орихиме так и не уснула. Сидела у распахнутого настежь окна, укрывшись пледом, вдыхала тонкий, едва уловимый запах первого весеннего дождя, его предчувствия. Ждала робких капель, будто надеялась, что они смогут смыть странный кошмар. Горький и такой не подходящий к этой безбрежной, захватывающей её весне.       Но следующей ночью всё повторилось: цепкие пальцы, тёмные отметины на горле, гортанный крик, от которого она проснулась, обнаружив, что лежит на полу, запутавшись в одеяле. Почувствовав слёзы на щеках и губах, невесомые, точно поцелуи.       И снова был плед, горячий чай и попытки понять, что же происходит.       Тревога завладела ею. Она захватила ночь и медленно поглощала утро. У тревоги было бледное лицо с яркими зелёными глазами и руки, которые тянулись… Тянулись к Орихиме сквозь время и пространство.       Весна превратилась в бесконечность, обременительную, горькую, пугающую.       Снотворное не помогало. Белые таблетки стекали на руку пенным водопадом, не принося ни сладости, ни утешения.       Тацуки волновалась за неё, Ичиго интересовался здоровьем, Садо вызвался проводить до дома, Исида сшил для неё мягкую игрушку… Орихиме обнимала розового кота с разноцветными глазами и успокаивала себя, всматриваясь в сгустившуюся в комнате ночь.       Она пробовала спать со светом, но от этого было не легче. Улькиорра всё равно приходил к ней и забирал её ночи так же беспощадно, как когда-то дни.       Дни в Уэко-Мундо – самые серые в её жизни.       Она так и не рассказала никому о том, что он приходит к ней, о том, как его руки ломают её шею раз за разом. И глаза… зелёные глаза горят торжеством, когда он склоняется над ней.       А ты думала, у меня нет чувств, женщина?       Ответ пришёл в середине мая, в одну из дождливых, пропахших ранними цветами и поздними обидами ночей.       «Прежде чем он дотянется до моей шеи, я возьму его руку в свою».       Орихиме не знала, поможет ли это, но когда белая кисть оказалась совсем рядом с её лицом, перехватила её и сжала. Крепко-крепко. Улькиорра удивился, замер, а затем отступил назад, пытаясь высвободиться из её хватки.       Она проснулась, охваченная смутным восторгом, вышла на улицу, накинув лёгкий плащ прямо на ночную рубашку, и глотала капли чистого, как её победа, дождя. Капли таяли на губах, оставались росой на руках. Орихиме казалось, что Улькиорра смотрит на неё, но она не боялась.       Совсем.       И когда первого июня он не приснился ей, Орихиме была разочарована. Она прокусила губу во сне, когда увидела, что к ней по зелёному лугу спускается большой заяц и всё ждала, что Улькиорра появится, придёт…       Но он не пришёл ни в ту ночь, ни в следующую. Он навестил её лишь следующей весной, ничего не объясняя и ни о чём не прося. Он взял её руку в свою, и Орихиме было так спокойно, что она вовсе не хотела просыпаться. Но Шифер заставил её. Улькиорра всегда знал, что нужно делать. Он верил в систему и был её частью даже сейчас, после смерти.       Возможно, поэтому он снился ей только весной, не желая возвращаться раньше или задерживаться. А, может быть, мёртвых отпускают на землю только в это время года?       Порой Орихиме задумывалась над этим, пыталась понять таинственный закон, но чаще просто ждала, водила по подоконнику указательным пальцем, точно по настольной карте, считала дни, делая отметки на зарубцованной поверхности. Ожидание больше не мучило её, не давило изнутри, не сжимало и не кололо. Ожидание было её коконом, её миром. Сначала она ещё чувствовала его, несла в себе, словно невидимый знак, но потом оно превратилось в шлейф, сопровождавший её повсюду, но не сковавший движения.       Улькиорра был точен.       В феврале Ичиго навсегда ушёл вслед за Рукией в Сообщество душ, и Орихиме плакала, обнимая за шею Исиду, насквозь промочив его извечно белую рубашку солёными, как морская вода, слезами. Убеждала себя в том, что для Куросаки этот путь лучший из всех, и боялась, что ошибается.       Через месяц она сказала Улькиорре, что он мог бы помочь ей.       Ерунда, женщина. Только ты можешь помочь себе.       «Неправда!» – хотелось крикнуть ей.       «У меня всегда был Ичиго. Он защищал меня от бед, он был рядом. А сейчас мне помогает Тацуки, и Чад, и Исида…»       Улькиорра смотрел на неё пристально, в упор. Зелёные глаза переливались в темноте, точно драгоценные камни.       Орихиме упрямо сжала губы. Молчание – часто лучший выход. И это она тоже узнала от четвёртого из эспады.       Четыре – странное число.       Ровно четыре года спустя, она осыпала Тацуки и Кейго белыми лепестками. Они улетели в Канаду и обещали вскоре вернуться, навестить её.       Только её друзья не подчинялись таинственным закономерностям, по которым жил Шифер.       «Я так счастлива за них, Улькиорра, но мне пусто. Очень пусто»       Не обманывай меня. Ты ничего не знаешь о пустоте. Ничего.       Она сжала его руку и проснулась от гулкого воя сирены. Реальность разрушала её сны. Реальность отбирала у неё весну. Беспощадно. Будто догадывалась, что порою Орихиме не хотелось просыпаться.       Она знала, что для Шифера это ничего не значит, но замуж всё равно вышла осенью. В марте Улькиорра встретил её косой улыбкой, больше похожей на оскал.       «Тебе нужно научиться улыбаться».       Я умею, но не хочу.       «Я очень люблю весну».       Ты слишком сентиментальна, женщина.       Но он улыбался. Она готова была поклясться, что видела его улыбку. С утра Исида не мог понять, почему она так счастлива.       Орихиме чувствовала себя предательницей.       Орихиме не могла заставить сердце замолчать.       Лето заставило её очнуться. Палящее солнце Каракуры выжгло все её секреты. Орихиме сидела у самой кромки синего, точно бескрайняя вечность, моря. Слёзы душили её. Она упала на песок и долго лежала так. Без движения. Без мыслей.       Холодная вода пробиралась ей в нос и уши. Ей захотелось сдаться, уйти, покончить со всем этим. Но лишь на мгновение. Когда она почувствовала, что задыхается, то быстро подняла голову, охваченная ужасом и отвращением к самой себе.       На следующий день ей стало легче дышать, точно она освободилась от тяжкого груза.       «Свобода»… а ты знаешь, что такое свобода, Улькиорра?       Следующей весной она не взяла его за руку, но он не спросил почему. Не воспротивился. И задушить не пытался. Он просто говорил с ней.       И через год.       И дальше.       Орихиме потеряла счёт времени: годы были мгновениями, мир – погремушкой. Она больше не жила двумя жизнями, её самой стало две.       У весенней Орихиме были ярко-рыжие волосы и сердце, не знающее покоя. Весенняя девочка улыбалась так, что солнце смеялось, завидев эту улыбку.       Другая Орихиме давно разменяла восьмой десяток, её кожа истончилась и покрылась морщинами, тонкими, как стрелы её покойного мужа. Волосы побелели, а ноги стали тяжёлыми, каменными.       «Я буду ждать весны, Улькиорра».       Не зарекайся, женщина.       «Скорее – бабушка. Я ведь совсем старая… Голос у меня дребезжит, как сломанная телега, а руки давным-давно потеряли гибкость. Моё тело – набор заржавевших деталей. У меня осталась только душа».       Так береги её, глупышка. Будто ты сама не знаешь, что нет ничего важнее души.       Она знала.       И ждала весны. Шептала иссохшими губами непонятные детям и внукам слова, повторяла словно заклинание – его имя, его номер, их историю.       «Мне нужно продержаться до весны», - убеждала она саму себя, цепляясь за изрубленный подоконник.       Так нужно.       Болезнь настигла её в январе. Запорошила белым снегом. Не стала слушать, отмахнувшись от просьб.       Судьба не знает сострадания.       Она сломала её, как сухую ветвь, перерубила и лишила сил. Злодейка.       Орихиме проклинала её, стискивая зубы. Впервые в жизни она так сильно злилась, почти ненавидела эту необходимость, серую тень, зовущую её в мир грёз. Тень без лица. Тень, лишённую травянистых глаз и бархатного голоса…       Она взяла её за руку и, не думая о желаниях Орихиме, повлекла за собою – в ночь, в дождь…       В дождь?       В её мире всё было покрыто снегом, а здесь лил дождь, приветливый, ласковый, весенний. Он успокаивал, баюкал, играл и резвился, задевая подол её белого платья.       Платья из Уэко-Мундо. Она поднесла руки к глазам и убедилась, что на них нет тёмных пятен и кривых борозд. Её руки чисты, как её душа. Как этот мир, умытый дождём.       Тень оставила её незаметно, Орихиме и сама не знала, когда это случилось. Она оглянулась, пытаясь понять, где именно находится. Разве она не должна была попасть в Руконгай? Почему за её душой не пришли друзья – Ичиго, Рукия, Ренджи?...       Серая пелена расступилась, и Орихиме увидела силуэт.       Она заранее знала, кому он принадлежит.       «Но сейчас ведь не весна. Ведь ты приходишь только весной…»       Это ты так решила.       «Но в первый раз… Тогда… ты пришёл именно весной»       Ты впустила меня весной.       Ей казалось, что она видит его улыбку, лёгкую, как тень. И ничего не понимая до конца, Орихиме теперь знала всё.       Нет, не знала. Чувствовала.       Она протянула руку, и коснулась его ладони. Холодной, точно та прохлада, что постепенно возвращала её к истине – молодости, вечности…       Любви.       Орихиме сделала шаг, преодолевая завесу. Улькиорра молча смотрел, как она уходит.       Сейретей ждёт её. И Шифер не удерживает Орихиме. И даже если бы захотел – не смог бы.       Улькиорра просто знает, что она вернётся.       Ведь жизнь циклична, и весна всегда возвращается.