Чужой среди своих

Ри третий день не выходил из дома и не отвечал на телефонные звонки. Он знал, что брат будет волноваться, но не мог пересилить себя. Очередной приступ ярости закончился разгромом мастерской. Соседи вызвали полицию, но патрульные, увидев, что никто не убит и не ограблен, исчезли так же быстро, как и появились, для порядка сделав предупреждение насчет шума. Еда в холодильнике закончилась еще вчера, и он сидел на сладком кофе, поглощая его литрами. Сердце уже заходилось бешеным стуком, однако, его это не тревожило: за телесной болью не так сильно ощущалась душевная. Ри расположился на стареньком расправленном диване среди разбросанных вокруг тюбиков краски и засохших кистей. На полу выстроилась батарея из разномастных грязных чашек с коричневой жижей на дне. Раздавшаяся трель дверного звонка безапелляционно разрушила состояние отрешенного спокойствия, которое Ри достиг огромным трудом: часами внутренних монологов и несколькими приемами йоги напополам с дыхательной гимнастикой. Открывать не хотелось. Но посетитель оказался настойчивый — звонок не стихал. Ри со стоном встал, он слишком долго пробыл в одном положении, не меняя позы, и теперь тело ему мстило дискомфортом в мышцах. — Что ты с собой сделал?! — в ужасе закричал Ли, увидев брата. — Ничего, — пробухтел Ри и неохотно отступил в сторону, пропуская в мастерскую — препятствовать проникновению было бесполезно. — Ри! — Ли обхватил ладонями лицо Эрика и попытался поймать взгляд, — У тебя что-то случилось? Что происходит? Почему не отвечаешь на звонки? Почему заставляешь меня бросать Арчи на малознакомого омегу и мчаться сюда? — Я не просил тебя приезжать, — Ри стряхнул руки брата, поспешно отошел, снова улегся на диван и отвернулся к стене; тюбики с краской больно впивались в бок. — Веснушка, прошу тебя, не отдаляйся от меня, — Ли лег рядом, обхватил Эрика за талию и зарылся носом в спутанные льняные волосы. — Когда-то у нас не было друг от друга секретов. Что же изменилось? — Мы выросли, Ли, — глухо отозвался Эрик. — Выросли. — И что? Неужели это повод становиться друг другу чужаками? Надо только постараться, и все будет как раньше. — Нет, уже не будет. Очнись, Ли! Мы не сможем всегда быть вместе. — Что ты имеешь в виду? Кто нам может помешать? Ри хохотал долго и со вкусом, вытирая с ресниц горошины слез, ненадолго затихал и снова смеялся, так, что щеки сводило от напряжения. — У тебя семья, Ли, — наконец-то успокоившись, прошептал Ри, рука брата у него на животе напряглась. — А я… Я скоро уеду. — Куда?! — Ли с силой дернул брата за плечо, разворачивая к себе, вылупленные глаза блестели испугом. — Мне предложили работу за границей. — Нет, нет, нет, нет! Никуда ты не поедешь. Я тебе не разрешаю. — А я и не спрашиваю разрешения, — жестко ответил Эрик, снова отворачиваясь к стене. — Прошу тебя, — Ли уперся брату лбом в спину и зарыдал, — не уезжай. Прошу. — Я не могу остаться, Ли, поверь. Если бы существовала хоть одна маленькая возможность, я не бросил бы тебя. Я боюсь сойти с ума. Я ненавижу этот город, его грязных завистливых провинциальных людишек, и я… Нет, не могу остаться. Не могу, прости. — Прошу! — рубашка на спине Ри уже намокла от слез Стенли. — Не проси, — он с силой сжал переносицу, сглотнул тугой комок в горле и дернул плечом. — Если ты уедешь… — Ли внезапно перестал рыдать. — Если ты еще хотя бы раз допустишь такую мысль, я убью себя. — Не смей! — теперь Ри нависал над Ли, гневно сверкая глазами. — Я сделаю это, ты знаешь. — А как же Арчи? Как же Михаэль? Ли упрямо поджал губы и отвернулся, ноздри его гневно раздувались. — Не уезжай, и все будет в порядке. — Ты не понимаешь, да? Я мучаюсь здесь. — Это я мучаю тебя? — Ли снова плакал. — Нет, глупыш, — Ри сдался, теперь он обнимал брата. — Я никуда не уеду, и все у нас будет хорошо. — Как раньше? — шмыгнув носом, с безграничной надеждой в голосе спросил Ли. — Да, маленький шантажист, все будет по-твоему. — Это хорошо. *** Ри жил в постоянном страхе, что его обман раскроют. Он понимал всю преступность молчания, но ничего не мог поделать с собственным глупым сердцем. Два месяца счастья оказались лишь миражом и фикцией. Прекрасная теплая семейная жизнь, великолепный альфа, маленький беззащитный сынуля, безоговорочная любовь родителей — все это не принадлежало ему. Он оказался вором. Ограбил собственного брата, который лежит в могиле, пожираемый мерзкими гадами, и не может его обличить. Михаэль, после случая в ванной, стал еще заботливее, но вопросов не задавал. Ри ждал и боялся, что он вот-вот спросит, понимая, что даст только правдивый ответ. Тогда кончится сказка. Или она уже закончилась, ровно в тот момент, когда он осознал смерть Ли? Он презирал себя каждую минуту, каждую секунду, ненавидел собственное отражение в зеркале, но ночью всецело и без остатка отдавался Михаэлю, со всем пылом нерастраченной запретной любви. Любое же ответное проявление чувств альфы воспринималось им болезненно, словно удар ножом, потому что не ему страсть, не ему забота, не ему — брату. Он не мог есть, не мог спать, почти забыл, что когда-то умел улыбаться, а еще раньше он делал это искренне. Давно. В другой жизни. В чужой жизни. Родители переживали не меньше Михаэля, понимая, что вновь теряют сына, предлагали обратиться к психологу, но Ри отказался наотрез. Он вздыхал, когда папа обнимал его, вздыхал, когда отец ласково трепал за щеку, вздыхал и молчал. Близкие же списывали подобное поведение на последствия аварии и всеми силами пытались помочь, делая еще хуже. Время шло, и момент сказать правду был необратимо упущен. *** — Ли? — Да. — Привет, это Фрэнки. — Привет, Фрэнки. — Я соболезную, Ли. — Спасибо. — И прости меня. — За что? — За те слова про Ри. Если бы я знал, что больше никогда не увижу его… — Что бы тогда изменилось, Фрэнки? — Ли, но ты же сам… Сам первый рассказал мне про Ри. — Что я рассказал? Напомни, а то у меня плоховато с памятью после аварии. — Ну… — Фрэнки замялся. — Однажды ты мне сказал, что Ри неразборчив в связях. Что он пьет абсент, а потом не может вспомнить где был и с кем. — Я так сказал? — Ну, да. — Прощай, Фрэнки.