I need a hero

Яра, старшая шнырка, умница, красавица и гордость Школы ныряльщиков, не сразу понимает, что она и загадочная Ярослава - вообще-то один и тот же человек. Об этом ей однажды напоминает кто-то из старших, она уже не может точно сказать, кто; но на самом деле это ложь, наглая и грубая ложь - она и Ярослава – абсолютно разные, полярные люди. Так было раньше и будет всегда. Раньше девушка, бывало, посмеивалась над Улом и Риной, упорно не откликающихся на "Олега" и "Катю", совершенно на тот момент не понимая, как можно на полном серьезе недоумевать, о ком идет речь в разговоре. А вот теперь Яра понимает, как это. Яра теперь вообще многое понимает. Яра - доброе, улыбчивое, длинноволосое, светлое чудо, безумно любящее лошадей, нырки и... Ула. Ула вообще словами сложно описать, подходят разве что "мой" и "такой", да и то как-то не слишком. Ярослава - это нечто черное, злое, гнилое, пошлое. Это Яра, испуганная, запутавшаяся в своих чувствах и в себе, поздними вечерами приходит к Долбушину, Ярослава же - жадно целует того, размазывая по лицу и шее мужчины свою-чужую ярко-красную помаду, так подходящую ей и так одновременно не подходящую. Это Яра испуганно вскакивает утром с чужой постели в шикарной московской квартире и быстро, судорожно собирает свои раскиданные по полу вещи вперемешку с чужими, мужскими. Это Ярослава дерзко вглядывается в безразличное зеркальное стекло в долбушинской квартире и что-то насмешливо отвечает только-только проснувшемуся финансисту, зло и едко выплевывая слова. Кто из двоих уходит от ве... - ведьмаря ли? - сказать сложно: если поспешно, в слезах, не разбирая дороги - Яра; накрасив губы и глумливо отдав хозяину квартиры под козырек - Ярослава. Яра любит Ула, вернее, конечно, пытается любить, но раз за разом выходит все хуже и хуже, совсем как тогда, с серебряной змейкой-браслетом на руке. Ул - родное, простое, нелепое, с растрепанными темными волосами и улыбкой до ушей; он явно отвратителен и смешон непокорной, дерзкой Ярославе - ей нужно что-то другое, точнее - кто-то другой. Долбушин - в деловом костюме, собранный, четкий, уверенный, расчетливый, такого даже, наверное, и ведьмарем не назовешь, но все же иногда Яра видит, как в его глазах плещется наполовину затихшая, умолкшая боль и как белеют пальцы на ручке его страшного зонта. И Яра вдруг понимает, что ей безумно жаль этого просто уставшего человека с замерзшей, чуть трепещущей душой, скрытой где-то под сотней масок. - Вам плохо, - убежденно шепчет она, различая в узких зрачках мужчины что-то еще живое, - душу ли? - но уже не пугаясь так, как раньше, когда первый раз увидела это. Раньше ей вообще было страшно и стыдно, но теперь-то когти Ярославы где-то в Яриной голове скребут шнырку если и не слабее, то, по крайней мере – привычнее. Шнырам вообще легко привыкнуть к постоянной боли – легче, чем ведьмарям, хотя, конечно, ответ на этот вопрос знает только один человек на свете. Человек, который никогда об этом не расскажет. - И думаешь, что от этого меня спасет только твое тело, - финансист практически всегда утверждает, а не спрашивает. - Даже и если. Не дури и возвращайся к своему... шныру, - последнее слово произносится зло, жестко, отчетливо, с какой-то внутренней болью и горечью. Хотя откуда, конечно, девушке знать хоть что-то о прошлом главы второго форта? Яра вдруг замирает, пронзенная внезапной догадкой: он знает. Знает, черт подери, что у нее есть Ул, а у Ула – она. Знает, как она бежит к нему, продираясь сквозь колючие ветви презрения, неправд и глупостей, знает, что она сходит с ума, знает, как порочна, незаконна и ужасна их связь, знает, какая она лживая, подлая предательница… и ему все равно. Ему все равно, что какая-то глупая девчонка одержима им и каждый вечер приходит на порог его квартиры, а потом, наверное, быстро сбрасывает с себя одежду – обычно в это время поднимает голову Ярослава, и старшая шнырка окончательно и бесповоротно теряет контроль над ситуацией, утопая в своих слезах, горячих поцелуях на своей шее и горьковатом запахе одеколона. - Тебе, видно, совсем жить надоело, раз приходишь ко мне, - бросает ей мужчина свысока, надменно, позволяя пройти по своим губам… усмешке? Нет, едва ли – его губы просто досадливо кривятся, трудно даже сказать, что он хочет этим выразить и что питает к девчонке. Презрение? Насмешку над ее глупостью и любовью? Страсть? Едва ли Яра хочет это знать. Яра вообще больше ничего не хочет. Старшая шнырка и сама не знает, почему снова и снова ноги приносят ее к порогу этой квартиры - вернее, конечно, приносят не ноги, а крылья сирина, но так ли это важно? Первое время после того случая с Полиной, Уточкиным и проживанием в квартире главы второго форта она очень боялась случайной встречи где-нибудь с Долбушиным, но эта встреча все не наступала и не наступала, а случай просто взял и позабылся. И вот теперь, спустя столько времени, дорога к главе второго форта оказалась такой и привычной и такой короткой – Яре горько и стыдно от того, какой она оказалась сволочью. Странно, что ее золотая пчела до сих пор жива – хотя что ей, золотой, сделается. - Я... понимаете... – смущенно мямлит с порога напуганная Яра, совершенно запутавшаяся в себе и своих чувствах, - фельдшер Уточкин, с которого, собственно, и началось все это безумие, всякий раз одобрительно подмигивает! - и тогда-то наконец поднимает голову Ярослава - ворох ярких цветастых кофт, узких коротких юбок, красная помада и горячие поцелуи в шею. Ярослава не дура, Ярослава тоже хочет жить. - Я люблю вас, - смело отвечает яркая чертовка, буравя мужчину пожирающим, дерзким взглядом, когда Яра проваливается в зияющую черную пустоту. Вероятно, ворох ярких блузок, тонкие цветочные духи и острые ноготки нравятся финансисту, хотя черт его знает, что у Долбушина на уме. О том, что обычно бывает после подобных слов, Яра старается не думать, но одна мысль все же посещает ее израненную, измученную ногтями пошлой демоницы голову – она действительно любит Долбушина. А Ул – Ул это детское, дружеское, полузабытое, но, наверное, правильное. В конце концов, она, Яра, не ровня Альберту Федоровичу. - Как тебя хоть по-настоящему зовут? – сухо спрашивает однажды он, сев на край кровати и отвернувшись от девушки. Яра сначала удивляется, а потом вдруг догадывается, что тот, должно быть, помнит только Полину – лже-родственницу, пострадавшую в аварии, старшую подругу своей дочери, которая тенью скользила по его квартире и испуганно и осторожно прижимала закладку к груди, словно боясь как-то ее сломать. Яркая чертовка, должно быть, хохочет в Яриной голове: между Полиной, Ярой и Ярославой – пропасть. - Яр... Ярославой, - робко произносит та, стыдливо и немножко нелепо прикрываясь от даже не оборачивающегося в ее сторону мужчины одеялом, хотя ночью - шнырка прекрасно знает! - точно творилось черт знает что: джинсы почему-то оказывается брошенными на спинку кресла, а хорошенький джемперок - на ковре возле кровати. Яре ужасно стыдно за то, что обычно происходит ночами, ей хочется спрятаться с головой под одеяло или провалиться под землю, но ни того, ни другого, к сожалению, так и не происходит. От этого девушка чувствует себя еще глупее и что-то бормочет на прощание мужчине, бросаясь вон с постели и поспешно собирая свои вещи, попутно находя их в самых непредсказуемых частях долбушинской спальни. Финансист ничего ей тогда не отвечает, а просто одевается и уходит в свой кабинет, а Яра очень-очень боится, что тот сейчас же выйдет оттуда с пачкой купюр и швырнет их ей в лицо, или хуже - до белеющих пальцев сожмет ручку своего страшного зонта и - замахнется? В конце концов, не сразу даже ответишь, что страшнее - унижение или боль. Яра понимает, что она едва ли лучше всех вместе взятых псиосных, да только яркая чертовка с красной помадой упорно изнутри скребет ее голову, и шнырка вновь и вновь оказывается на пороге долбушинской квартиры - путь дотуда удивительно прост и короток. - Вам плохо, - говорит Яра, вглядываясь в глаза мужчины, отвечающего и одновременно не отвечающего ей взаимностью. Финансист сидит на краю кровати, ссутулившись и опустив голову; Яра стоит перед ним на коленях, судорожно цепляясь за запястья - нет, не ведьмаря! не ведьмаря! - и фанатично сверля того глазами. От тусклого света настольной лампы на прикроватной тумбочке его лицо кажется чуть желтоватым; по стене напротив грузно замерла большая пугающая тень. Шнырка напоминает самой себе преданную собаку, вышвырнутую хозяином из дома - хозяин, конечно, хорошенько ее пнет, да она снова ляжет тому на порог, а уж потом никогда не уйдет. - Даже и если, - небрежно, высокомерно бросает он; голос Долбушина звучит сухо и чуть глуховато в тиши комнаты. Яра с трудом проглатывает ком в горле - ей страшно, очень страшно. Страшно и, черт подери, - стыдно. - Не приходи сюда больше, а лучше дорогу забудь. Так вернее. Яра испуганно, покорно кивает, а спустя каких-то полтора часа она уже оказывается в ШНыре возле пегасни, что-то торопливо объясняя сначала Кавалерии, а потому кому-то из старших шныров – Максу? Афанасию? Шлюха? Шлюха, черт дери, и никто другой! Яра зорко и настороженно вглядывается в мутное зеркальное стекло, но видит там молодую девушку с длинными волосами, яркой одеждой и неподходящей ей истерично-красной помадой. Никакого раздвоения личности. Никакой демоницы, раздирающей ее на куски где-то в центре ее головы. А Долбушин - о, она обязательно придет сегодня к нему, ведь он ее воздух и смысл существования... Интересно, что скажет Ул, если узнает? "Если" - хорошее слово, а у Яры (или все-таки Ярославы?!) - самое любимое. Ул ни черта не узнает о ее связи с финансистом – связи липкой, пошлой и неправильной. У Ула смазанные, нелепые, детские поцелуи - так непохожие на сухие сжатые губы Долбушина. Ярослава пытается вырваться, а ни бельмеса не смыслящий Олег - уж лучше так, чем "Ул", правда? - смеется и нежно целует ее шею, свободной рукой поглаживая по талии. «Прекрати же, перестань!» - отворачивается яркая чертовка, презирающая этого нелепого, вихрастого мальчишку, а под вечер сбегающая к ведьмарю – уверенному, расчетливому, жесткому. Именно такому, которого она и заслуживает. Яра одержима, по-настоящему одержима белеющими пальцами на ручке зонта, поджатыми в полуоскале губами и сеточкой крошечных мимических морщин у глаз, в которых плещется затаенная, прочно запрятанная под маски боль. Дорожка, по которой Яра скатилась в раскаленный трепещущий ад, оказалась на удивление короткой. Она шлюха. Чертова шлюха, лгунья и предательница. Аминь.