I need a hero

У Алисы обкусанные губы с лопнувшей кожей, все руки в блеклых кругах синяков и спутанные, непослушные серо-русые волосы, уложенные чаще всего в конский хвост. Алису практически невозможно назвать красавицей, да и просто симпатичной девушкой - тоже. Она носит выгоревшую растянутую майку, которой кто-нибудь из средних при лучшем раскладе давно бы вымыл пол в пегасне, потертые мятые джинсы и кроссовки с содранной кожей и грязными шнурками. Алиса красит свои ломкие, некрасивые ногти в жуткие мрачные цвета, ходит сгорбившись, а ее смертные жетоны тихо позванивают, когда их хозяйка во что-то врезается по пути, а такое случается чуть реже, чем постоянно. Алиса никому не рассказывает, но в школе раньше ее называли «чучелом» - и в общем-то, пожалуй, называли верно: чучело и есть. Алиса спорит с Фредой, швыряется ведром в Ганича и Рузю и до хрипа перекрикивает нравную Насту - пусть, мол, знает, что мы тоже не лыком шиты. У Алисы все «придурки» и «дебилы» - есть, впрочем, «козлы» и «олигофрены», но это уже другой, запущенный случай. Неизлечимая стадия. Алиса распахивает дверь в их девчачью комнату пинком, молча ложится на свою кровать и отворачивается к стене, а после отбоя выцарапывает на деревянной стене спальни дешевым карманным ножиком очередную черточку из фразы «I hate you», обращенной не понятно к кому: то ли ко всему ШНыру, то ли к Кавалерии, то ли к матери, то ли к Фреде, а может - еще к кому-то. «Вот психованная!» - сразу заводится острая на язык Фреда, сердито буравя спину девчонки взглядом, Рина, строчащая удивительные истории о графине и герцоге, насмешливо фыркает, глядя на обеих, а Лена даже не поднимает головы от вязания: а ей-то какая разница? Алиса безжалостно давит бабочек и стрекоз, по своей глупости севшим ей на руку в Зеленом Лабиринте и почему-то не стремящимся улетать. «Так вам, так вам, нате!..», - зло приговаривает шнырка, растаптывая хрупкое беззащитное насекомое и для верности прокручиваясь на подошве кроссовок, а потом рушится прямо на траву и ревет навзрыд; ревет горячо, визгливо и зло. Ей уже все равно, ей плевать, услышат или нет: без нее, Алисы, никто в Лабиринт не попадет. «Так и надо вам, уроды, - громко шепчет младшая, задыхаясь и глотая слезы, - нечего из себя добреньких корчить, у-тю-тю. Спинка не болит, крылышки не режутся?». Нет, не болит. Нет, не режутся. Алиса не умеет реально смотреть на вещи; всех вокруг она видит двуличными тварями, стремящимися казаться лучше, чем они есть на самом-то деле. Алиса больше не верит в доброе и хорошее. Каждая ее ночь – испытание не для слабаков со смазливой рожицей и хлипким характером: это постоянная ожесточенная бойня со страхами, реальностью и пустыми мечтаниями, которым не суждено сбыться. Алиса с остервенелой, совсем не детской ненавистью встречает каждый новый рассвет и всем известным ей демонам молится, чтобы день так и не наступал - не выходит. К надписи «I hate…» с завидным и похвальным постоянством прибавляется все новая и новая черточка, а «y» вдруг словно сама собой меняется на «a». Алисе чертовски больно и страшно; она визгливо, хрипло рыдает ночами, а после закрывает глаза и проваливается в черную зияющую мглу, забываясь на несколько вязких, долгих часов; на стене спальни с ее стороны темнеет вырезанная ножом надпись «I hate all». Алиса каждый раз надеется, что утром просто не проснется. Ей просто хочется верить в сказку, но эту сказку так трудно разглядеть среди серости и черноты реального мира. Алиса ненавидит всех вокруг и это неизлечимо.