I need a hero

В просторном зале известного театра нынче зрителей оказывается практически вполовину меньше, чем рассчитаны места: то ли в большом шумном городе недостаточно заядлых театралов, способных посвятить один из воскресных мартовских вечеров просмотру спектакля, то ли время для лицедейства выбрано не слишком удачно. Из оркестровой ямы слышны приглушенные, словно неуверенные аккорды - музыканты настраивают инструменты перед началом спектакля; заунывно и тоскливо плачет скрипка, и чуть надтреснуто подпевает ей флейта; басовито ревет контрабас и тонко завывает виолончель. Пустые кресла с медными потертыми номерками на спинках смотрятся печально и сиротливо, словно они, как живые существа, еще надеются, что зал вот-вот заполонят остальные зрители. Что же - надежда умирает последней. Занавес еще опущен, на нем ясно читается изображение чайки - едва ли не символа целой эпохи; ставят чеховский «Вишневый сад». Немногочисленные пришедшие на спектакль зрители занимают кресла не по билетам, а просто садясь на свободные места - возникает путаница и всеобщая неразбериха; абсолютно ничего хорошего. Большие тусклые люстры над потолком блекло отсвечивают от блестящих пряжек на сумках зрительниц и тоскливо переливаются в очках их спутников. Билетёрши ходят по рядам устало и сгорбленно, а программки неприкаянно стопкой покоятся в их сухих руках. Все умиротворение в ожидании спектакля зеркальными осколками разлетается об пол. - У вас не занято, я присяду? - негромко и надтреснуто раздается над ухом, и мужчина присаживается на обтянутое тканью кресло справа от Кавалерии, а та в который раз жалеет, что не имеет привычки класть свою сумочку на соседний пустующий стул - ровно как и не имеет привычки лгать. Гай тихо усмехается каким-то своим мыслям - он всегда был себе на уме, - исподтишка наблюдая за Калерией: у женщины тонкие алые губы, сжатые в нитку, холеные белые руки, замершие на кожаной дамской сумочке, и тонкая светлая косичка, похожая на хвост сердитого тигра, сейчас спокойно лежащая на груди. А еще, в глазах - презрение и ненависть к ведьмарю; неподдельные и искренние. - Не думала, что ты любишь Чехова, - высокомерно фыркает она, даже не оборачиваясь в сторону мужчины, но Гай-то видит, как вздрагивает узкая ладонь на ручке сумки - совсем как вздрагивала на спине лысой, дрожащей тонконогой левретки с дурацкой кличкой Император, непонятно как пришедшей Калерии в голову. - Я много чего люблю, - небрежно бросает он, а потом совсем уж безразлично добавляет. - Ну а что же твоя псинка, чай, приболела? - Он издевательски смеется, а Кавалерия совершенно не обращает внимания на этот явно провокационный выпад - а что ему, пусть говорит, что хочет; его дело. Калерия давно научилась не реагировать на подобное поведение пусть даже и самого грозного из ведьмарей. - Раз уж тебе захотелось посмотреть постановку, ты мог сесть на любое кресло, Гай. Не обязательно рядом со мной, - чуть-чуть помолчав, говорит она, сердито отворачиваясь и не видя, но безошибочно угадывая, как ведьмарь пожимает плечами, давая понять, что дело совсем не в более удачном месте для наблюдения за происходящем на сцене и за игрой актеров. Гай распрямляет плечи и что-то невнятно произносит, но Калерия вообще-то не так глупа, чтобы верить в совпадения и случайности, особенно, если это хоть как-то связано с Мокшей или главами трех фортов. - Что тебе надо? - прямо спрашивает директриса ШНыра, оборачиваясь и устало и презрительно смотря Гаю в глаза - ехидные, с припухшими веками и сетью мимических морщин в уголках; с холодом всех вместе взятых льдов Арктики. Вместо ответа он смеется - зло, глумливо, прямо ей в лицо, его плечи подрагивают синхронно со звуками, вырывающимися из горла; Кавалерии он напоминает комичного злодея из современных мультиков, и от этой мысли делается почти смешно - почти, но недостаточно, чтобы такая женщина, как Калерия, позволила себе хотя бы легкую полуулыбку. - Ах, Калерия, - притворно вздыхает он, отсмеявшись, положив локоть на ее кресло и развернувшись к шнырке лицом, - кажется, здесь мы и познакомились, помнишь? Кавалерия закусывает губы, и на ее счастье в зале меркнет свет, давая софитам озарить сцену; о, еще бы ей не помнить: много лет назад, когда она была совсем юной шныркой, она точно так же пошла на «Вишневый сад», безумно любя чеховские пьесы, и встретилась лицом к лицу с самым грозным ведьмарем. Гай тогда был один, без охраны и ничем не отличался от обычного зрителя, а Калерия Валерьевна, бывшая в ту пору просто Лерочкой, представления не имела, как может выглядеть глава организации или кто-то из командующих фортами. И, вообще-то, сам факт встречи с Гаем, приторно-ласковым в тот вечер, не был самым постыдным воспоминанием Кавалерии за оставшуюся половину дня и всю последующую ночь. А еще тогда, сколько шнырка помнит, Гай весь вечер смеялся, что в чеховской пьесе есть персонаж с фамилией Гаев. Поразительно. - Не помню, - резко отвечает директриса, вздергивая вверх подбородок, хотя, конечно, по голосу только дурак не угадает, как неумело она пытается лгать. Гай молчит несколько минут, словно взвешивая в уме ответ Калерии, а потом принимается играть с ее тонкой светлой косичкой, так опрометчиво переброшенной через плечо. - Жаль, - выдыхает он ей в самое ухо, накручивая кончик косы на палец, когда как женщина тщетно пытается сосредоточится на происходящем на сцене; Варя, Шарлотта и Аня суетливо вертятся перед ее глазами, нелепо и чуть безумно сливаясь с театральной полутьмой, шепотом Гая и мурашками по коже, создаваемые любым прикосновением ведьмаря, пусть даже и прикосновением по изгибу рукава платья – не суть важно. Кавалерия устало прикрывает глаза, как выяснилось, ненадежно припрятанные за стеклами очков, и пытается внимать одним только звукам: в голову назойливо лезут ехидные глаза Гая, его глумливые насмешки, душный и сладковатый аромат его одеколона – одеколона ли?! – и шелковый кончик косички, совершающий очередной оборот вокруг сухих жестких пальцев главы организации. На Калерию вдруг наваливается простая человеческая усталость и злость от ощущения себя самой юной ветреной девчонкой, совсем уж глупо попавшейся – в конце концов, наивно было предположить, что теперь-то шнырка Гая здесь не встретит. Женщина еще больше сжимает узкие губы, превращая их в ехидную нитку, а ее осанка становится просто чудовищно прямой, чуть ли не грозящей сломаться; она просто силой заставляет себя не вздрагивать под настойчивыми прикосновениями Гая, потому что надо держать себя в руках и вообще потому что так надо. Еще одна фраза шепотом в самое ухо и еще один оборот пряди волос вокруг пальцев ведьмаря начисто выбивают весь воздух из ее груди и заставляют тонкие пальцы нервно плясать по поверхности дамской сумочки. А потом, когда рука Гая вдруг мягко ложится ей на колено, едва скрытое под тканью платья – удивительно, что это событие идеально пересекается со звонком, обозначающим антракт – Кавалерия резко, почти как раньше, вскакивает с обтянутого тканью кресла и, ничего не говоря, торопливо пересекает расстояние от мест с номерками до двери, выходящей в вестибюль, надолго распрощавшись с любовью бывать в театрах. - А как же спектакль? – глумливо кричит ей в след Гай, слегка пристав на локтях с кресла. Калерия замирает только на доли секунды – ведьмарь имеет удовольствие лицезреть ее напряженную спину, ставшую пугающе прямой, и подрагивающие лопатки, - а потом упрямо вздергивает подбородок и быстро скрывается за дверью. Гай усмехается каким-то своим мыслям, снисходительно и мимолетно кивает кому-то знакомому в зале, покупает у одной из билетёрш программку и удобнее устраивается в кресле, намереваясь дальше наслаждаться спектаклем – сегодняшним происшествием он в меру доволен, а дальше видно будет. А Кавалерии, стремительно идущей по вестибюлю, вдруг думается, что, наверное, иногда чувствовать себя юной глупой девчонкой – это не так уж и плохо.