I need a hero

- Ты сердишься, Юпитер… - Я не Юпитер, я женщина. /А. П. Чехов, «Чайка»/

Калерия Валерьевна – в наиболее узких кругах известная как Кавалерия - часто говорит, что человеку организованному и загнанному в рамки жить гораздо проще, чем раздолбаю и разгильдяю; то ли личный опыт сказывается, то ли просто сухая, скомканная статистика, как сказал бы кто из лириков – «пахнущая нафталином». Так уж со временем сложилось, что точная система и ограничения – отнюдь не пустой звук для нее, а несколько принципов, неразрывно связанных с ее жизнью, диктующих ее поведение и указывающих ее место и в обществе, и в этом мире. Кавалерия сама состоит из аккуратности, всяческих рамок и каких-то ограничений, а в сложной ситуации она просто поднимает подбородок, словно стремясь стать чуть выше, и пронзительно смотрит в лицо собеседнику – пусть и снизу вверх, но все же. - По логике вещей – а у меня все в порядке с логикой! – обычно устало произносит она, снимая с носа очки и аккуратно убирая их в крохотный карман на жилетке, а потом добавляет еще что-нибудь в таком же духе, подходящее случаю и зависимое от него. Пристыженный шныр, к которому обыкновенно обращен упрек, прячет взгляд и вжимает голову в плечи, тут же воображая себя карликом, а Меркурий Сергеич, неожиданно оказавшийся рядом, смотрит на Кавалерию лукаво, чуть заметно усмехаясь в бороду. Она не любит играть в гляделки – некогда все, некогда, - но все равно уголки ее губ чуть вздрагивают в улыбке, потому что взгляд и усмешка Меркурия понимающие. Иногда они вдвоем чувствуют себя самыми взрослыми людьми во всем ШНыре – и стоит сказать спасибо, что не во всем мире. Они вообще смотрятся странно и едва ли не нелепо, но почему-то никому из шныров никогда не придет в голову смеяться над краснощеким, похожим на гнома Меркурием с его африканской бородкой и над крошечной директрисой с ее тонкими запястьями и светлой косичкой, похожей на хвост очень сердитого тигра, переброшенной через плечо. Они вообще почти не похожи – у него грубые жесткие ладони, такие большие, что Рина иногда говорит, снег такими загребать можно; у Кавалерии – быстрые росчерки шрамов наискось на тыльной стороне ладони, ломанная линяя побелевшей старой царапины и тонкая окантовка чуть выше обручального кольца на левой руке. Калерия греет руки об искусственные звезды маленького ночника у себя в комнате, хотя тепло от них, конечно, существует только в ее усталом сознании. Меркурий плотнее запахивается в старую, крепкую, чуть тронутую молью телогрейку, неизменно удушливо пахнущую хвоей, костром и сухими листьями. «Порядок и точка» - в любой ситуации устало твердит Калерия, смыкая тяжелые, словно свинцом налитые веки - завтра будет такой же бесконечный день и такая же короткая, почти бессонная ночь. Меркурий хмурится, сердито трет кулаком глаза и, быстро щурясь, подкидывает сухих веток в догорающие рыжевато-медные языки костра в лесу, где коротают длинную осеннюю ночь он и шныры первого года. Они и сами никогда не замечают, что о детях обыкновенно говорят часто и много – о чужих, а не о своих, хотя, конечно, оба пытаются утверждать, что «чужих детей не бывает», да и здесь, в ШНыре, иного мнения придерживаться почти невозможно. «Взрослый сын, устроен», - коротко и резко говорит Меркурий про своего ребенка, словно один за другим обрубает жесткие корабельные канаты, и ни у кого не поворачивается язык спрашивать что-то еще, больше этой короткой, рубленой фразы. «Я сама позволила ему подняться слишком близко к солнцу», - часто говорит про Руслана Кавалерия, говорит тихо и твердо, а потом долго-долго молчит и словно находится в забытьи – Меркурий тяжело вздыхает и по-дружески крепко сжимает ее тонкую руку в своих огромных ладонях. Она никогда не плачет и даже не вздрагивает, но все-таки когда делишь боль с кем-то другим, почему-то всегда становится легче. От Меркурия по-домашнему привычно пахнет хвоей и душноватым дымом костра, да он и сам представляет нечто среднее между гномом и каким-то стариком-лесовиком, словно вышедшим из сказочного леса царя Берендея. Он смотрит на Кавалерию всегда понимающе, чуть-чуть лукаво и так привычно, что иногда Калерия закрывает глаза и пытается представить, что бы она делала без его жестких рукопожатий, рубленых фраз, тяжелых вздохов и взглядов – и как-то совсем не может представить. А где-то там надрывно-жалостливо звякают тарелки Суповны, ржут и бьют копытами пеги в душной деревянной пегасне и шелестит ветер, играя листьями на кустах Зеленого Лабиринта - Калерия коротко и тихо вздыхает, а потом опять склоняется над сплетением акации и самшита и почти беззвучно щелкает секатором. Она часто и много говорит про рамки и правила, даже, пожалуй, слишком часто. Иногда у нее еле заметно дрожат губы и, бессильно, - плечи, но истинный смысл этого понимает только Меркурий.