Invictus

      — Да ты шутишь что ли, нахрен?       Сагара шарахнул по столу ладонью. Кеншин вздрогнул и отшатнулся, хотя гнев Сано был направлен не на него. Каору ласково, успокаивающе прикоснулась к дрожащей руке раба.       — Нет, к чёрту! Малышку нужно вывезти из города, Лисица, без вариантов!       — И чего же мы этим добьёмся? — насмешливо спросила Мегуми, демонстративно разглядывая маникюр и краем глаза наблюдая за Хико. Тот уже явно перестал воспринимать Сагару всерьёз и вместо этого устроился в уголке, вполголоса обсуждая что-то с Шиномори. Возможно, ей только показалось, но в его присутствии Шиномори чувствовал себя явно не в своей тарелке.       — Спрячем её от этого грёбаного психа! — взорвался Сагара. И не в первый раз. Он был на грани с той самой ночи, когда на поместье Камия напали братья Хирума. Жутко злился на себя, физически ощущая болезненное чувство вины. При других обстоятельствах Мегуми бы даже порадовалась изменению ситуации. Хотя бы потому, что теперь Сано есть чем заняться вместо того, чтобы сновать вокруг бродячим котом и нарываться на драки.       Но эта битва предстоит Каору, а не ему; он понимал это, и от этого вёл себя только хуже.       Мегуми подождала, пока Сано закончит в цветистых выражениях обвинять Канрю в неоднократных сношениях с лошадьми и другими копытными, а затем продолжила свою мысль.       — Сагара. Я верю, что у тебя где-то там в черепушке имеется мозг, надо же волосам за что-то держаться. Что, по-твоему, произойдёт, если Камия вдруг исчезнет?       Он раздражённо уставился на неё. Мегуми спокойно встретила его взгляд и подождала, пока Сано не начал думать, а не просто реагировать. По смене оттенка радужки она смогла даже проследить ход его мыслей: сперва та была бледной, мутной от несдерживаемой ярости, а затем потемнела до знакомого тёмно-карего, когда разум взял верх над инстинктами. На самом деле, это его единственная слабость: что он действует, не задумываясь. Но именно эта пылкость привлекает к нему сторонников. Сразу видно: если заслужишь его преданность, то это навсегда.       — ... Чёрт, — пробормотал он и задумчиво умолк. Мегуми обернулась к Каору.       — А ты? — спросила она. — У тебя тоже есть какие-то возражения?       — Да нет, в общем-то, — спокойно отозвалась девушка. Кеншин притулился слева от неё, горбясь и стараясь казаться незаметнее. Ему всегда дивно это удавалось — закрыться и уйти в себя, свернувшись в клубочек, выражающий лишь «пожалуйста, не надо». Не то, чтобы ему это помогало, когда на Канрю находил стих целенаправленно его помучить. Но от некоторых ненаправленных вспышек агрессии это спасало.       Он цепко держался за рукав Каору.       Каору заявила, что он будет присутствовать, ибо имеет на это право. Добавив безмолвно, одной мимикой — и Мегуми поняла, — что он только сильнее перепугается, если отослать его в такой момент.       — Если Канрю хочет увидеться со мной, то опасно пытаться этого избежать, разве нет? — Каору посмотрела на Мегуми, ища подтверждения. — Если ему просто любопытно, то моё внезапное исчезновение только разожжёт в нём интерес. А если... если он уже что-то знает или подозревает, то мы таким образом только укрепим его подозрения. Так что лучше всего вести себя так, как будто... как будто всё в порядке.       — Верно, — проронила Мегуми.       — Шиномори? — Хико и Шиномори обратили на неё внимание, и она мотнула головой в сторону Сагары: — Теперь он готов говорить разумно.       Шиномори коротко кивнул и встал с места. Хико остался сидеть, где сидел, разглядывая её столь же внимательно, как и сама Мегуми изучала его. Интересно, что Каору ему рассказала? Знает ли он, чем они занимаются, или Каору упомянула только, что они её друзья? Что он думает обо всех присутствующих?       Учитель Кеншина. Прошлое Кеншина. Кеншин так долго был для неё лишь жертвой-соратником по несчастью, что она почти уверилась, будто у него вовсе нет никакого прошлого, будто его создали из вони и грязи загонов для «дрессировки», вызвали к жизни злобным гением и стремлением к богоподобности Канрю. Но вот оно, наконец-то: доказательство того, что он был другим человеком до того, как Канрю его переделал. Что у него есть к чему вернуться, если хватит сил.       Сагаре нет до этого дела, разве что опосредованно — ведь это важно для Каору. Нет до этого дела и Шиномори. Но для Мегуми, для Мегуми это важно, и она задаётся вопросом, что бы случилось, если бы Каору рассказала... Если бы Хико узнал, кто она такая, что творила, пусть и по неведению... Нет, это не оправдание.       Хико сидел на прежнем месте и наблюдал за всеми, не выказывая никаких эмоций.       — Лады, а он тут на кой? — спросил Сагара, ткнув пальцем в сторону Хико. Тот покосился на скандалиста, дёрнув уголком рта. Удивление? Неодобрение? Мегуми не могла однозначно определить.       — Предлагаешь выставить меня вон? — неспешно и очень внушительно уточнил мечник.       — Сано, — Каору сидела, поджав под себя ноги, сложив руки на коленях и очень прямо держа спину, — господин Хико пожелал присутствовать, и я согласилась, что это уместно. Его тоже заботит судьба Кеншина.       — А что, у нас теперь ты всё решаешь? — Сагара скрестил руки на груди и упрямо расправил плечи. — Кто-то помер, что ты теперь за главную?       Каору устало потёрла переносицу.       — Это так важно, Сано?       — Может быть! — с воинственным видом навис он над ней. — Ты не знаешь его, не знаешь его прошлого...       — Сагара, эти опасения логичны и обоснованы, — прервал его Шиномори. — Однако, я переговорил с господином Хико и полагаю, что он не представляет для нас угрозы.       — Полагаешь, — теперь Сагара переключился на него, — но не уверен?       — Нет, — глухо отозвался Шиномори, холодно глядя на бойца из-под чёлки. — Ни в чём нельзя быть уверенным, Сагара. Как ни осторожничай, всех вероятностей не учесть.       — Вы закончили эти бессмысленные препирательства? — тяжко вздохнул господин Хико. Показалось, что комната даже как-то сместилась, так что он стал центром всего происходящего.       — Мне всё равно, что вы замышляете, у меня счёты только с Канрю. К тому же, знаете, я уже увидел и услышал достаточно, чтобы получить в общих чертах представление о том, что здесь происходит, — он говорил спокойно и незаинтересованно, как будто их борьба его абсолютно не касалась. — Попытаетесь выгнать меня сейчас — предположим даже, что я вам это позволю, — и кто знает, к кому я пойду и что расскажу про вашу группировку, — опасно сверкнул он глазами. — Вам стоило бы принять это во внимание.       — Это что, угроза? — прорычал Сагара, начиная подниматься на ноги. Хико ухмыльнулся.       — Всего лишь наблюдение, — пауза. — Идиот.       — Ах ты! — Сагара резко подался вперёд, едва не кидаясь на Хико. Глаза мечника вспыхнули, Сагара вскинулся и замер, мышцы каменно напряглись — он старался взять себя в руки и сдержать порыв. Так и застыл, свирепо глядя на Хико и только кривя губы в беззвучном рыке. Мегуми почти увидела, как в воздухе между мужчинами что-то сверкнуло, столкнулись какие-то так и невысказанные вслух слова, а затем Сагара тяжело опустился на место.       — Резонно, что ж, — преувеличенно небрежно произнёс он, будто ничего и не случилось. — Будь на виду, никаких грёбаных сюрпризов, ясно?       Он откинулся назад, намеренно не глядя в сторону Хико. Мегуми вдруг представилась пара кружащих друг напротив друга волков: всё-таки самцы любого вида в чём-то похожи.       — Что ж, раз уж вы настаиваете... — Хико задумчиво обхватил ладонью подбородок. — Итак, если я верно понимаю ситуацию, госпоже Камие предстоит встретиться с Канрю? — лицо мужчины потемнело, когда он произнёс имя негодяя.       — Да, — подтвердила Мегуми. — Поэтому нам нужно узнать как можно больше о том, зачем именно Канрю ищет с ней встречи. Когда, ты говоришь, вернётся за ответом посыльный, Камия?       — Завтра, — Каору сосредоточенно разгладила складки кимоно на коленях. — Я свободна в день, указанный в приглашении, просто не хотела соглашаться, не обсудив сперва всё это с вами.       — Когда он приглашает тебя?       — В эту пятницу, — слабо улыбнулась девушка. — Послезавтра.       — Времени у нас немного, — заметил Сагара. — Впрочем, это в его стиле, да?       — Верно, — Мегуми до боли стиснула бёдра руками. Воспоминания просочились на поверхность, как гной в заражённой ране, — он нарочно устраивает всё так, чтобы не было времени подготовиться, зато хватило бы, чтобы сойти с ума от беспокойства, — врач не удержалась от горькой улыбки, рассказывая это. — Ему нужно постоянно ощущать свою власть.       — Вы говорите со знанием дела, — пробормотал Хико, и она кожей почувствовала, как он вглядывается в неё, срывая покровы тайны, которой она окутывала свою личность.       — Я... знаю его, — ответила она, заставляя себя посмотреть ему прямо в глаза, открываясь, позволяя ему прочесть правду. Голос прозвучал непривычно глухо даже для неё самой.       Довольно долго он просто смотрел, затем легонько кивнул и отвёл тяжёлый проницательный взгляд.       — Итак, — с облегчением выдохнула Мегуми, — Камия, завтра прими его приглашение. И не меняй дату или время. Тебе не хватит опыта, чтобы пытаться переиграть его на его же поле, сейчас лучше просто защищаться...       — Защищаться... — недоумённо моргнула Каору. — Но... как? Я не знаю...       — Я помогу тебе, чем смогу, — быстро сказала Мегуми. Сердце неприятно заныло. Каору говорила на полтона выше обычного, с придыханием, но на лице девушки совсем не отражалось страха. Она стала учиться скрывать эмоции; от её чистоты и непосредственности с каждым днём остаётся всё меньше и меньше. И Мегуми знала заранее, что так произойдёт — участие в этой борьбе непременно накладывает свой отпечаток. Знала — и всё равно позволила этому случиться.       Ну что ж, всего-то ещё один грех на душу.       — Шиномори, — неожиданно резко окликнула его она, — не знаешь ли ты, чего хочет Канрю?       Он покачал головой.       — На этот счёт я ничего не знаю наверняка. Могу лишь предполагать.       Она всегда ценила это качество в Шиномори — он чётко понимает разницу между слухами, фактами, предположениями на основе фактов и на основе слухов... Чаще всего люди не придают этой разнице большого значения, и уж тем более мало кто умеет эффективно ей пользоваться.       — Ну и? — до того не вмешивающийся в ход их беседы Сагара наклонился вперёд, пристально глядя на Шиномори. — Поделиться с нами, недалёкими, слабо?       — Во-первых, он может просто испытывать любопытство, — бесстрастно начал Шиномори: будто каменная статуя заговорила. — Канрю отказался от убийцы, но тот всё ещё жив. К тому же, не так давно убийца...       — Кеншин, — перебила Каору, весомо припечатав — почти хлопнув — ладонью по столешнице. — Его зовут Кеншин, господин Шиномори. Не «убийца».       Шиномори умолк, впервые за всё время, кажется, по-настоящему сосредоточив внимание на Каору, глядя глаза в глаза. Она смотрела сурово и непреклонно. Помедлив, он склонил голову, признавая её авторитет.       — Кеншин, — плавно продолжил он мысль, будто и не прерывался, — недавно вызвал своим появлением здесь беспорядки. Его бросили, а он вдруг объявился снова. Это странно и непонятно для Канрю. Вполне возможно, Канрю хочет повторно оценить состояние Кеншина, увидеть всё своими глазами. Он может и попытаться выкупить его у госпожи Камия. Или же у него есть определённые подозрения относительно мотивов госпожи и степени её участия в некоторых делах, вследствие чего он может хотеть её допросить. Также существует вероятность, что верны оба предположения одновременно, или что у Канрю есть и другой мотив, который я не сумел учесть.       Сано забарабанил пальцами по столу.       — И с чего такие выводы?       «И почему ты не знаешь наверняка?» — не сказал он вслух, но Мегуми смогла прочесть это по напрягшимся скулам и крепко стиснутым челюстям. Шиномори, очевидно, тоже.       — Канрю что-то задумал, — cухо проговорил он. — Я пока не знаю, что именно. Мне уже не доверяют так, как раньше. Однако, я полагаю, что дело касается процесса одурманивания. Как вам известно, у уби... Кеншина в этом плане важное, в некотором роде историческое значение, — признание, что ему не хватает информации, далось шпиону нелегко, Мегуми поняла это по тому, как он едва заметно нахмурился.       Врач прижала кулак ко рту, изображая задумчивость, стараясь скрыть, как трясутся от страха руки. От страха за Каору, да — и за себя тоже. Мегуми страшилась воспоминаний, торжествующе выползавших сейчас на свет из сырых ям, куда она их загнала. Страшилась не только за Каору, но за всех них, потому что Канрю собирается действовать, а Шиномори до сих пор не знает, с какой целью.       — То есть, — подытожила Каору, сосредоточенно хмурясь, — в принципе, вы ничего не знаете наверняка.       В иных обстоятельствах Мегуми бы рассмеялась. Шиномори напрягся ещё заметнее.       — ... Слишком много переменных, — помолчав, признался он наконец. Шпион смутился, и Мегуми его прекрасно понимала: она и сама сильно удивилась, когда впервые осознала, что Каору видит и понимает гораздо больше, чем все полагают.       — Что ж, и ладно, — произнесла Каору, потягиваясь и преувеличенно небрежно закладывая руки за голову. — Наверное, я просто буду действовать по обстоятельствам, — это девушка произнесла до противного милым и развесёлым тоном, — Мегуми? Есть что добавить?       — Да, мне есть что сказать, — протянула Мегуми, наслаждаясь явным замешательством Шиномори. — Но сперва... ты точно осознаёшь всю опасность?       Каору кивнула:       — Да, но не вижу других вариантов. Как я уже говорила, пытаться уклониться от встречи — только усугублять ситуацию. Поэтому, — она поёрзала на подушке и с тяжёлым вздохом перекинула стянутые в хвост волосы за спину, — я встречусь с ним.       — Малышка, — Сагара напряжённо вглядывался в неё. Он боялся. Не её, но за неё, — ты уж извиняй, но я не уверен, что ты достаточно серьёзно всё это воспринимаешь...       — Ты не прав, — тихо возразила она. Где-то позади зашевелился Кеншин. Во время всего разговора он оставался неподвижен, лишь вынужденно отпустил рукав кимоно, когда девушка подняла руки. Снова за рукав он не схватился. А сейчас придвинулся ближе. Каору бросила на него взгляд, затем снова посмотрела на Сагару, и Мегуми вдруг поняла, что всё это представление — ради Кеншина. Судя по изменившемуся лицу бойца, Сагара тоже это понял.       — Я прекрасно знаю, что ситуация опасна, но Канрю бояться глупо, — твёрдо припечатала она: для Кеншина, да, но и для себя. Всем видом девушка снова выражала стальную уверенность. — Он всего лишь человек.       Мегуми снова едва не рассмеялась. Но при Кеншине нельзя акцентировать внимание на том, что Каору боится.       — Это, положим, правда, — сдал назад Сагара, всё ещё неотрывно следя за девушкой.       — Что ж, если это всё, я не хотела бы отвлекать вас от ваших дел. Мегуми, вам лучше остаться, но остальным нет необходимости снова слушать то, что они уже знают. Господин Хико, вам есть где остановиться на ночь?       — Я смогу уладить этот вопрос, не беспокойтесь, — отозвался он, не скрывая, что его забавляет происходящее. — Значит, наш маленький военный совет закончен?       — Думаю, да, — сказала Каору. — Мне только с Мегуми ещё нужно переговорить. Сано, а ты не мог бы проследить, чтобы Яхико не задерживался в Акабэко?       «На всякий случай», — одними глазами добавила она. Потому что Яхико ещё совсем ребёнок, а мир вдруг стал намного опаснее. Сагара кивнул.       — Агась, прослежу, чтобы малец пришёл домой вовремя, — подразумевалось, что не просто вовремя, но и в целости и сохранности. Потом Сано взглянул на Мегуми, как будто хотел к ней обратиться, но ничего не сказал. Только резко отвернулся и стиснул зубы.       — Замечательно. Господин Шиномори, была рада наконец-то встретиться с вами, — улыбка Каору напоминала неестественную улыбку на одной из масок театра но. — Надеюсь, вы сможете в ближайшее время выяснить планы Канрю.       Шиномори встал и слегка поклонился присутствующим.       — Я ухожу, — произнёс он и покинул помещение. Его примеру последовали остальные: Хико и Сагара ушли вскоре после него, и остались только Мегуми, Каору и Кеншин, стоящий на коленях позади неё.       — Так, — наконец нарушила тишину Каору, — и что теперь?       Она смотрела на Мегуми с непоколебимой верой в то, что та укажет, что делать. В конце концов, это же она изначально направила Каору.       «Я не заставляла тебя выбирать именно этот вариант, — мысленно возразила Мегуми. — Ты сделала это по собственной воле». Мегуми никогда бы не попросила никого взвалить на себя бремя своих грехов.       Поэтому она и поможет девушке. Придётся. Ведь Каору ни о чём никто не просил, она даже ничего не знала, но не стала уходить от ответственности. Не смогла бы, это не в её характере. Каору просто не могла пройти мимо в то холодное утро, когда нашла Кеншина, не могла не привести его домой и не попытаться исцелить — даже узнав, насколько сильно он изранен, и не только физически. Так и Мегуми не может уйти от ответственности сейчас.       — Важнее всего, — внушительно сказала Мегуми, желая, чтобы Каору услышала, — никогда, никогда не выказывать свой страх перед Канрю.       — Никогда не выказывать страх... — послушно повторила Каору. Рядом с ней Кеншин вскинул голову. На мгновение он встретился глазами с Мегуми: и во взгляде у него блеснуло что-то, чего она там раньше не видела.       Никогда не выказывать страх.       Она совершила эту ошибку. Это уж точно. Во время первой встречи с ним, после этих загонов, она не смогла скрыть своего ужаса. Тогда он понял, как использовать её, обрёл над ней власть. А ему только это и нужно. Власть над другими.       Мегуми прокашлялась.       — Он будет стараться выведать твои слабости, — прямо сказала она, заставляя себя не прятать глаза. — Не столь важно, нужно ли ему от тебя что-то конкретное или ему всего лишь любопытно. Больше всего на свете Канрю жаждет власти. Если ты выкажешь перед ним слабость, любую слабость, что угодно, что даст ему власть над тобой, то он никогда, — голос дрогнул и сорвался, — никогда не оставит тебя в покое.       Никогда. После этого у неё не осталось шансов. Он связал её шёлковыми путами — и через некоторое время ему уже даже не приходилось ей угрожать. Ведь он лишь воздавал ей по заслугам. Она заслуживала этого: каждый удар, каждую ночь, когда её кровь окрашивала шёлковые простыни, каждый жаркий, постыдный оргазм, который он вымучивал из неё против воли, но лишь после того, как она умоляла об этом...       И так продолжалось бы и дальше, если бы во тьме её жизни не появился Сагара со своими язвительными шуточками, ставший пламенем свечи, едва ли не слишком ярким после стольких лет пустоты и одиночества. И ведь он даже не за ней пришёл — вовсе не спасение Мегуми Такани было тогда его целью. От осознания этого становилось гораздо легче. Мегуми стала всего лишь одной из сотен спасённых им, одной из многих, кого эти крепкие руки вывели на свободу. Ничего особенного. Совсем ничего особенного.       Каору с горечью потянулась к ней, почувствовав её боль:       — Мегуми...       Мегуми, вспылив, гневно ударила её наотмашь по протянутой руке. Будто эта девчонка имеет право!       — Не жалей меня, — прорычала она. — Не смей жалеть меня!       — Я только хотела сказать... — Каору отдернула руку и склонила голову в знак извинения. — Только хотела сказать, что вы очень сильный человек, госпожа Мегуми.       — Сила, — горько призналась Мегуми, — тут не причём. Как бы то ни было, Камия — не одевайся слишком уж неформально, но и не надевай лучшее кимоно. Вообще не делай ничего, что показало бы ему, что ты готовилась к встрече, или что в этом приглашении для тебя есть что-то необычное. Ты разбираешься в западных традициях?       — Нет, — смешалась Каору. — А это важно?       — Канрю тяготеет к ним, — оживлённо пояснила Мегуми. — По крайней мере во время встреч с японцами. А в присутствии западных гостей он придерживается японских обычаев. Понимаешь?       Судя по тому, как Каору поморщилась, она поняла. Канрю специально стремится выбивать людей из колеи, держать их в состоянии непонимания и неуверенности, дискомфорта. Чтобы складывалось впечатление, что они делают что-то неправильно, а он вынужден великодушно терпеть их невежество. Это его стиль. Власть. Всё ради власти.       — Это так... низко, — осудила она, скрестив руки на груди. — Тьфу. Мегуми, вы не могли бы...       — Да, — Мегуми поднялась с места, собираясь уходить. — Завтра с утра приходи в клинику, я расскажу тебе, что ещё знаю.       Каору кивнула:       — Я приду. И... Мегуми...       Мегуми остановилась на полпути к выходу.       — Спасибо, — произнесла Каору. Мегуми не видела её лица, но и без того знала, какое оно сейчас светлое и открытое. Потому что Каору благодарна, искренне благодарна Мегуми за то, что та служит ей поводырём в этом тумане, хотя, не будь Мегуми, девушка бы вовсе не заблудилась в нём...       — Не благодари меня, — сурово, как должно, отрезала она. — Тебе не за что меня благодарить.       И врач вышла на улицу, оставив за собой звенящую тишину.

***

      Хико покинул дом девушки в гораздо более задумчивом состоянии, чем прибыл туда. Итак, она состоит в одной из этих повстанческих группировок, что время от времени появляются тут и там, не добиваясь, впрочем, особого успеха. К тому же в довольно неорганизованной группировке, следует заметить. Ну, если только они не пытались намеренно усыпить его бдительность, разыгрывая дурачков, в чём Хико сомневался. Скорее всего, девушка просто решила ему довериться. Вероятно, из-за её наивности и необоснованной, вообще говоря, веры в то, что ему можно доверять.       Впрочем, она не ошиблась, ведь ему всяко нет никакого дела до их детских игр в заговорщиков. Только вот если она собирается вести жизнь революционерки, ей бы не помешало выработать здоровое чувство подозрительности.       Довольно странная у них подобралась компания: импульсивный уличный боец, например, который до сих пор не заметил, что остальные медленно, но верно выдвигают девушку на роль негласного лидера. В нём много ярости и гнева, да и с самоконтролем плоховато. Хико даже удивился, что парень всё-таки вовремя уступил: он был почти уверен, что сперва им придётся поразмяться. Может, до этого и дошло бы, если бы парень действительно бросил ему вызов, а не просто испытывал силу духа.       Женщина постарше усиленно создавала вокруг себя ореол загадочности. Очевидно, её связывает с Канрю давняя и трагичная история. Когда она говорила о нём, то вела себя, словно бывший раб, хотя и не носила клейма на лице. Гордость служила ей плащом и защитой, тонкой и ненадёжной, но всё же прикрывающей открытую, болезненную уязвимость. В конце концов всё это притворство задушит её личность, но это уже не его дело.       И ещё шпион. Аоши Шиномори. Свой человек, работающий под прикрытием среди людей Канрю, а для целей Хико — самый полезный из всей их группы. Кеншина ещё можно спасти, но исцелится он или нет — зависит от него самого. Если бы Хико мог просто приказать его разуму или чувствам, всего этого вовсе бы не случилось. Но мальчишка упрям и своеволен. С другой стороны, если бы он так легко поддавался внушению, то никогда бы не смог освоить стиль Меча Небес... Отсюда неприятный вывод: Кеншин позволил этому случиться. Его дух не сломлен, лишь заточён в клетку. То есть на каком-то уровне сознания он согласился на это. Что-то убедило его, что он заслужил рабство, заслужил стать таким.       И Хико видел ясно и однозначно — как неопровержимы под Луной приливы и отливы морских волн, — что причиной этому стало именно то неизвестное в прошлом Кеншина: что произошло между его учеником и той девушкой из деревни, имя которой Хико так и не потрудился узнать.       Видят духи предков, это было непростительным легкомыслием с его стороны.       Ну, что сделано, то сделано. По крайней мере теперь ясен дальнейший план действий. Необходимо выяснить, что произошло тогда между Кеншином и девушкой, и единственная зацепка — вероятная причастность Канрю. Встреча с человеком, который вхож в дом Канрю и при этом ему не предан — не это ли подарок судьбы?       Проследить за шпионом оказалось не так уж сложно. Будто бы и он сам хотел переговорить с Хико наедине; всё-таки рыбак рыбака видит, как говорится, издалека.       Хико проследовал за Шиномори из окрестностей дома Камии в ту часть города, где на улицах даже в самый бойкий торговый час пустынно. Здесь, на месте старого городского парка, который на официальных картах наверняка таковым ещё числится, царила почти что ужасающая нищета. Где находились раньше цивилизованные ухоженные аллеи, теперь сорняками торчали убогие самодельные хижины. Перед хижинами горели костерки. С тусклыми безжизненными лицами жались вокруг мужчины и женщины — если этих несчастных существ вообще можно так назвать. На некоторых были видны старые метки рабов.       В таких местах не бывает свидетелей. Приди сюда полицейские, им некого было бы допрашивать. Люди в трущобах уважают чужие тайны и стараются не задавать друг другу лишних вопросов.       Солнце уже стало уходить на покой за горные пики, когда шпион наконец остановился в тени, подальше от бедняцких хижин. Плечи его устало опустились.       — Итак, — спокойно произнёс он, — что вам от меня нужно?       — Думаю, ты уже догадался, — столь же спокойно отозвался Хико.       — Ответы, — шпион повернулся к мечнику лицом, холодно глядя зелёными глазами. Хико кивнул. — А если у меня их нет?       — Я полагаю, что ты можешь добыть нужную мне информацию, — сказал Хико, скрестив руки на груди. — Очень удивлюсь, если у тебя нет доступа к записям о событиях десятилетней давности.       — Десять лет назад мне было всего лишь пятнадцать.       Хико изогнул одну бровь:       — Это имеет значение?       На лице шпиона мелькали тени, скрадывая черты.       — Вовсе нет.       — Так ты сделаешь то, о чём я прошу?       Там, в полумраке, едва рассеиваемом светом костерков, зашёлся в надрывном воющем плаче ребёнок. Раздался гортанный окрик, а потом звук затрещины. Вскрикнула и застонала от боли женщина. Вскоре после этого плач прекратился.       Шпион едва заметно вздохнул.       — А если я откажусь?       — Тогда я хотел бы узнать причину отказа, — Хико сменил позу, будто невзначай опуская ладонь на рукоять катаны. Это не было прямой угрозой, как и вопрос Шиномори не был прямым отказом. — Разве то, о чём я прошу, не входит в твои обязанности?       — Мне не было поручено оказывать вам содействие, — заметил Шиномори. Хико фыркнул.       — Как будто ты всегда слепо подчиняешься указаниям, — где-то неподалёку начали перелаиваться собаки. — Скажи-ка, кто вообще назначил главным этого болвана и скандалиста? Он же привлекает к вам лишнее внимание.       — Не я принимал это решение, — сжал челюсти Шиномори. — К тому же у Сагары есть свои полезные навыки.       — Из него хороший боец, не сомневаюсь, — большим пальцем мужчина погладил рукоять меча. — А вот командир? Удивлён, что вас до сих пор не вычислили.       Хико шагнул вперёд, останавливаясь так, что ещё шаг — и было бы слишком близко. В пределах досягаемости Шиномори, что показательно само по себе: это явно говорило о том, что мечник считает, будто ему нечего опасаться, и все техники и трюки шпиона бесполезны. К слову, так и есть.       — Других кандидатов не было, — неужели в этом рыбьем взгляде наконец-то вспыхнуло раздражение?       — Любопытно, — ещё шаг вперёд. К чести шпиона, он не отступил. — А как же ты?       — У меня такая роль, что, в случае моего раскрытия, последствия для всей организации оказались бы катастрофическими, — заученно и безэмоционально пояснил Шиномори. Теперь на его лице отражался отблеск холодного внутреннего пламени, бледного и сдерживаемого. — Неразумно класть все яйца в одну корзину.       — С чужих слов говоришь, — третий шаг вперёд. — И причина не в этом.       И тут Хико перенёс на него волю, как чуть раньше с Камией, и кровь медленно отлила от лица Шиномори. Несправедливо, да, почти жестоко. Однако это необходимо, а страшный секрет, который передавался из поколения в поколение, от одного его тёзки к другому, заключался в том, что морали у стиля Небесного меча... нет вовсе. Меч небес делает лишь то, что необходимо и целесообразно — то, что другие не могут или не желают делать для сохранения равновесия между небом и землей.       Даже если для этого нужно вырастить того, кто для тебя как единственный сын, так, что он возненавидит тебя. И учить его долгие годы, чтобы он тебя убил.       Шиномори пытался сопротивляться, от напряжения мышц у него даже вздулись жилы на руках и шее. Но уйти из-под воздействия он не сможет, пока Хико сам его не отпустит. С девушкой мастер меча вёл себя аккуратнее; он посчитал, что с ней не нужно давить в полную силу, ведь она ещё не мастер. Но она удивила его. Если когда-то придётся снова столкнуться с ней, он уже не будет церемониться. У шпиона же на душе Хико сразу почувствовал печать смерти: он убивал, был обучен убивать, и явно сможет выдержать больше, чем пацифист вроде Камии.       Хико профессионально точно оценил степень выносливости Шиномори, и отпустил его ровно тогда, когда тот был на пределе. Шиномори коротко, сдавленно выдохнул — и только этим, да ещё долгим молчанием перед ответом, выдал неудобство и страх.       — Мои мотивы...       Хико ждал продолжения. Трещали и стреляли искрами полешки в кострах, где-то вдалеке разбилось что-то стеклянное, гневно и громко зазвучали голоса, кажется, там затеяли драку — и всё снова слилось в фоновый шум, не более важный, чем шум ветра.       — Было решено, — всё-таки продолжил Шиномори после очередной затянувшейся паузы, — что мои мотивы недостаточно... бескорыстны.       Действительно ли он сжал кулаки, или это просто игра света и тени?       — В каком смысле?       Сердце шпиона забилось заметно чаще, и Хико увидел, как тяжело дёрнулся его кадык, когда он сглотнул. Шиномори не хотел отвечать, но Хико знал, что он ответит, ведь иначе воля Хико сомнет его собственную, как буря сминает бумажного воздушного змея. Хико испытал на себе воздействие этой техники, когда был ещё учеником. Он так и не смог простить за это своего учителя. Возможно, этого старик и добивался. Чтобы в конце было проще.       — Я преследую только одну цель, собственную, — Шиномори действительно сжал кулаки, причём костяшки пальцев побелели от напряжения, — уничтожение Канрю Такеды. Любой ценой.       — Понимаю, — действительно «недостаточно бескорыстно». Плох тот шпион, которого ведёт лишь месть. Неудивительно, что эта маленькая группа мятежников не доверяла ему настолько, чтобы сделать главным. — Что Канрю забрал у тебя?       Он не ждал ответа. Сказал это только для того, чтобы показать, что понимает, о чём говорит Шиномори: Канрю ранил его, очень глубоко, и Аоши теперь сделает всё, чтобы отомстить, а до политики ему нет никакого дела. Но юноша вдруг посмотрел ему прямо в глаза, и ненависть горела в нём глубже и жарче, чем лавовые корни гор. Он едва ли не зарычал.       — Её звали, — словно мантру произнёс он, — Мисао.       — Хм, — Хико снова скрестил руки на груди. Можно сказать, что он был приятно удивлён, и симпатизировал теперь Шиномори гораздо больше, чем несколько минут назад. Идеалы, мораль — их легко поставить выше человеческих жизней, которые их поддерживают. Чувство мести проще. В каком-то смысле даже чище: кровь за кровь, и нет нужды оправдывать это красивыми словами. — Я хочу пообещать тебе кое-что, Шиномори. Если ты поможешь мне, Такеда Канрю будет мёртв до исхода нынешнего года.       Пламя во взгляде Шиномори поутихло. Будто угли, ожидающие, когда их снова разожгут. Хико знал, что к тому времени, как шпион вернётся к Канрю, этого пламени не будет вовсе, словно его никогда и не было. Но искра оставалась, когда он снова встретился взглядом с Хико.       — Вы готовы поклясться?       Хико кивнул. Помедлив, кивнул и Шиномори.       — Я добуду требуемую информацию в течение трёх дней.

***

      Каору давно не доставала шпильки для волос, принадлежавшие её матери. Всё равно она обычно их не носила. Иногда открывала шкатулку просто, чтобы полюбоваться — они в самом деле очень красивые — и задуматься: может, стоит измениться, быть женственнее, избрать иной путь? Бывало, впрочем, такое нечасто.       «Красота служит женщине бронёй, — как-то сказала мама, когда была моложе, до того, как болезнь забрала её, — а любезность — оружием». Каору тогда сидела на коленях на циновке, глядя в сад, пока мама расчёсывала ей волосы. Она до сих пор помнила окутывающий пряным облаком аромат духов своей матери, помнила, как та посмеивалась, вынимая грязные листья из волос дочери.       Один из учеников отца тогда заявил ей, что девчонкам не место в священном додзё. Она гневно выскочила наружу, затаилась, и потом подставила ему подножку, когда он выходил с урока и спускался по ступеням. Они подрались, и Каору здорово досталось, пока отец не разнял драчунов. Мама успокаивала её, говоря, что Каору не сделала ничего плохого: ведь за то, что любишь, нужно сражаться изо всех сил. Но сражаться можно по-разному, не только мечом.       Тогда она не поняла. Сидела, уныло скрестив руки на груди, и дулась на родителей за их добродушные поддразнивания. Она и сейчас не очень верила в то, что понимает. Но, может быть... может, хотя бы начинает понимать.       Украшения лежали так же, как их раскладывала мама — по временам года. Сидящие на сосне воробьи для начала года, тёмно-красные цветы сливы для первых недель весны, до цветения сакуры. Дальше — бабочки на лепестках вишни, потом глицинии...       Каору раздражённо фыркнула, сдувая со лба непослушную чёлку. Вишни в этом году до сих пор так и не зацвели. Если смотреть по погоде, так и вовсе уже сезон летних дождей. Так что, сейчас уместнее шпильки с цветами сливы? Или нужно смотреть не по погоде, а по календарю? Впрочем, они же ко времени года, значит, нужно подождать, пока это время года наступит, даже если оно задерживается, так ведь?       С другой стороны, Канрю предпочитает западные обычаи, по крайней мере если считает, что гости знакомы только с японскими. Так может, правильнее придерживаться западного календаря, а в нём, вроде бы, времена года не связаны напрямую со сменой сезонов в природе? Она слышала, и не раз, как на это жалуются старики... Если так, то уместнее надеть те, какие полагается по времени, независимо от погоды и того, что сакура не цветёт. С другой стороны, ей не хотелось показывать, что она пытается играть по его правилам...       И разве не от этого суматошного волнения в попытках подготовиться к встрече предостерегала её Мегуми?       Девушка снова вздохнула и со стуком захлопнула шкатулку матери. Кимоно. С кимоно проще и понятнее. К тому же их у неё немного, так что и выбрать будет несложно. Сперва кимоно, потом к нему подобрать украшения. Вот так.       В конце концов, пока что больше и заняться нечем. Пока Сано не приведёт Яхико, а тогда... о Боже, тогда... Как ему всё это объяснить? Чем оправдать? Ведь в его жизни уже столько всего пошло наперекосяк как раз тогда, когда он наконец осознал, что у него есть дом, что здесь он в безопасности...       В углу комнаты пошевелился Кеншин. Ему следовало бы уже готовить ужин, но казалось, что ему важнее сейчас оставаться рядом с ней, поэтому она позволила. Наверное, это даже хороший знак, что он игнорирует выполнение постоянного поручения, хотя Каору и не понимала, почему он так поступает.       — Хозяйка?       — Всё хорошо, — быстро отозвалась она, несколько встревожившись, что при подобных мыслях ей уже не хочется плакать. «Больше никакого ребячества», — так она решила, и другого выбора не было. Но в последнее время она чувствовала себя так, будто приходится постоянно ходить по битому стеклу босыми ногами. Или сражаться, когда у тебя незажившая, свежая рана: при этом приходится беречься, двигаться скованно, не так свободно, как обычно. — Пора готовить ужин. Скоро вернутся Сано и Яхико.       Она поднялась с колен. Кеншин тенью последовал за ней, близко, так близко, что она даже чувствовала кожей тепло его тела.       Четырнадцать лет. Она думала об этом, сидя на циновке в столовой, бессильно сложа руки на коленях и наблюдая за тем, как он скользит по кухне. Ему было всего четырнадцать лет, когда его схватили. Всего лишь на несколько лет старше Яхико; на несколько лет моложе, чем она сейчас. Моложе — и она невольно представила себя в таком возрасте. Не так уж давно ей было четырнадцать, но это было ещё до гибели отца, до появления Сано, до Яхико, и до...       До того, как привычный мир рухнул.       Он был рабом Канрю лет десять, как сказала Мегуми. Значит, сейчас ему двадцать четыре или около того. Нужно было уточнить у господина Хико, сколько прошло лет. Она и собиралась, но потом приехал посланник с приглашением, и стало совсем не до того. Кеншин никак не выглядел на двадцать четыре года; он казался вовсе неимеющим возраста, каким-то не от мира сего. Только во сне выражение его лица становилось открытым и человеческим. Но понаблюдать за ним, пока он спит, ей довелось только несколько раз в самом начале, когда он был слишком слаб и изранен, чтобы проснуться, едва почувствовав её присутствие.       Во сне он казался юным, слишком юным, и она не думала о том, что это может значить. Потому что не хотела. Ей и без того есть о чём думать.       Четырнадцать лет. Совсем ребёнок, как ни посмотри: круглый сирота, даже от родной деревни ничего не осталось. Только учитель — странный, суровый мужчина, — и та девушка, которая была так ему дорога. Что-то тогда случилось и вот, десять лет спустя — он такой.       «Что же с тобой случилось?»       Эти слова вертелись на языке, и ей пришлось крепче стиснуть челюсти, чтобы не произнести их вслух, ведь он всё равно не ответил бы — не мог ответить, но...       Кеншин поднял голову и повернулся к ней, как если бы уловил её мысли.       — Хозяйка, — без всякого выражения сказал он, — вернулись господин Сано и юный хозяин.       — Да? — тут она и сама услышала, как они топают по коридору. — И правда, вернулись.       — Вот и мы, — провозгласил Яхико. Сано кивнул, входя следом.       — Добро пожаловать домой, — Каору повернулась к ним лицом, не вставая с колен. — Ужин почти готов. Как дела на работе?       — Нормально, — Яхико плюхнулся на циновку. — Сегодня народу почти не было. Погода плохая.       — Ясно, — он уже знает. Это видно по тому, как он напряжён, а ещё по виноватому выражению лица Сано. Он знает — что-то не так. — Сегодня случилось кое-что необычное, — произнесла она преувеличенно беспечно, не зная, как ему об этом сказать. В конце концов, он уже знает, насколько всё серьёзно и что в этой игре на кону...       — Да ну?       Она кивнула.       — Что ж, — начала она, — пожалуй, сперва нужно рассказать тебе, что произошло, когда я возвращалась с рынка...       Он заметно расслабился, пока она рассказывала о встрече с Хико, может, потому, что о худшем она умолчала — например о том ужасе, который испытала, когда мечник заставлял её отойти в сторону, а она не двигалась с места и думала, что ещё чуть-чуть и ей конец, она не выдержит, — а может, просто потому, что ему рассказывали, разговаривая как со взрослым, имеющим право знать, а не с опекаемым ребёнком. Обидно, что она больше не могла сказать наверняка, обидно, что Яхико рос и менялся, пока она была занята другим, и она пропустила начало его становления мужчиной.       Она не стала упоминать, сколько лет было Кеншину, когда он стал рабом. Ей не хотелось, чтобы мальчик узнал — не хотелось, чтобы вообще кто-то ещё знал. Это знание казалось каким-то очень личным; слишком просто представить эту историю, причём с Яхико вместо Кеншина, представляя ту безымянную девушку похожей на Цубамэ. На самом деле, она рассказала Яхико совсем немного — как и всем остальным. Только то, что Кеншин был учеником господина Хико, потом они повздорили, и Кеншин каким-то образом попал к Канрю. Большего им знать и не нужно.       Сано уже слышал всё это, поэтому занялся едой с мрачным видом, будто еда лично чем-то перед ним провинилась. Каору знала, что он и вкуса не чувствует.       В течение всего рассказа Кеншин оставался при ней, раскладывая рис — ещё одна причина, по которой она не хотела рассказывать в подробностях то, что узнала от господина Хико. Потому что как-то неправильно рассказывать историю его жизни, когда он не может говорить за себя. Рассказывать то, о чём он, возможно, хотел бы умолчать. Что-то им рассказать следовало — в конце концов, он не меньше их всех участвует во всём происходящем, и она хотела, чтобы они понимали, что он был когда-то личностью и может стать таким снова, хотела, чтобы они верили в это, как верит она сама. Иначе как она может просить их рисковать своими жизнями ради его спасения?       Но им не обязательно знать всё, что известно ей. Пока можно, она будет хранить его секреты, а когда это всё закончится — тем далёким когда-нибудь, когда Кеншин станет самим собой, — что ж, будем надеяться, что он поймёт, что она делала всё, что могла.       О приглашении от Канрю она упомянула этак между делом, не желая, чтобы Яхико заразился от неё страхом. Сано и без того его уже напугал своими намёками по дороге домой. Впрочем, деланное безразличие не обмануло мальчика, если судить по тому, как он стиснул в руках палочки для еды. Больно умный у неё ученик.       И Сано бурно отреагировал на упоминание имени Канрю, с силой стукнув пиалой с рисом об стол. Каору вздрогнула; уголком глаза она заметила, что и Кеншин вздрогнул тоже.       — Очень надеюсь, что ты её не разбил, — с угрозой в голосе предостерегла она, отправляя в рот горстку риса.       — Всё в порядке, Малышка, — к его чести, он выглядел смущённым, когда приподнял и ощупал пиалу, внимательно проверяя, нет ли трещин. — Да. Целёхонько. Всё в порядке.       Он явно говорил не о чашке. Она проглотила рис, не желая сейчас встречаться с ним взглядом.       — Вот и славно, — негромко произнесла девушка.       Яхико закончил жевать и спросил спокойно, даже слишком спокойно:       — Думаешь, он хочет вернуть Кеншина?       Ей не пришлось даже смотреть на Кеншина, чтобы почувствовать, как он замирает на месте, она не глядя знала, что он тянется сейчас к ней, чтобы снова панически вцепиться в её рукав.       — Меня не волнует, чего там хочет Канрю, — невозмутимо припечатала она, возвращаясь к еде. — Он ничего от меня не получит.       И почувствовала — это поразило её настолько, что она едва не выронила из рук пиалу, — как Кеншин за её спиной расслабился.       — Тогда зачем ты вообще туда собираешься? — Яхико сидел, опустив голову и гипнотизируя поднос. Но вроде бы не злился. Скорее, казался размышляющим. Задумчивым.       — Потому что так проще, чем отказываться, — отчётливо произнесла она. — По крайней мере, если учитывать, что нам известно о Канрю. Он не отступит, раз уж проявил интерес, так что... лучше уж сразу с этим всем разобраться.       — Угу, — он посмотрел на Сано не по годам серьёзным взглядом, который она надеялась больше никогда не увидеть. В ней что-то надломилось при виде этого. — С ней всё в порядке будет, правда?       Слишком взрослые глаза, а голос всё равно совсем детский, дрожащий и неуверенный. Сано дёрнулся, будто ему пришлось проглотить первый пришедший в голову ответ. Потом его взгляд смягчился.       — Ну конечно, — заверил он. — Не позволю, чтобы ещё что-то стряслось. Ты ж меня знаешь, парень, я быстро учусь, мне повторять не надо.       Яхико кивнул.       — Тогда ладно.       Ужин они доели в молчании.       И после ужина никто не задержался, чтобы просто выпить или поболтать, все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам, погружённые в собственные мысли. Кеншин последовал за Каору, даже не помыв посуду.       В этот раз она, правда, настояла на том, чтобы он подождал за порогом, пока она переодевается.       Он зашёл в комнату едва ли не в ту же секунду, как она начала произносить «Можешь войти», и опустился на колени рядом с ней. Она причёсывалась. Кеншин сидел рядом, опустив глаза, но глаза эти светились даже в тусклом неверном свете от лампы, и он вглядывался в её отражение в зеркале. Каору быстро заплела волосы в привычную косу, закусила губу и наконец обратилась к нему:       — Кеншин.       — Да, хозяйка?       — Не волнуйся насчёт завтрашней встречи. Я говорила не просто так, — и она уже знала, что он понял, но нужно было проверить, убедиться, что это не случайность и не игра её воображения. — Он не заберёт тебя. Я не позволю.       Она даже несколько удивилась тому, как пылко произнесла это. Впрочем, она ведь знала себя и прекрасно осознавала, насколько глубоко и прочно укоренилось в ней это собственническое чувство, потребность защитить и удержать то, что считала своим. Пусть и не имея на это никакого права. Но дело уже не только в защите раненого и слабого. Теперь всё гораздо глубже. Теперь он настолько же часть её мира, как Яхико, Сано, школа отца, и она будет отчаянно бороться, чтобы так всё и оставалось. Чтобы он оставался там, где ему и должно.       Может, это эгоистично. Может, неправильно. Может, она не имеет права чувствовать по отношению к нему такое, ведь он не способен даже сам выбрать, хочет ли быть частью её жизни. Но это её чувства, и они придадут ей сил, благодаря им она сможет бороться. Их можно использовать, просто с осторожностью.       — Он отказался от тебя, — негромко сказала она, обращаясь, по большому счёту, к собственному отражению и наблюдая, как в глазах расцветает холодная, рассудочная ярость. Ей на миг показалось даже, что в зеркале какая-то совсем другая, незнакомая девушка. — Он причинил тебе боль, а затем бросил тебя.       Взял ребёнка и исковеркал его личность, извратил так, чтобы сковать его душу цепями — и всё это лишь для того, чтобы проверить свою теорию.       — Я не позволю ему сделать тебе больно, — прошептала Каору. Девушка в зеркале нервно теребила пальцы рук. — Никогда больше. Никогда.       — ... хозяйка.       Он говорил так уже сотни раз, вот только сейчас сказал иначе. Сейчас он произнёс это живым голосом, а не просто издал звук. Она даже различила... эмоции? В голове Каору что-то щёлкнуло. Шорох ткани — он поднялся с места и подошёл туда, где стояла мамина шкатулка.       — Кеншин?       Он вернулся, снова опустился на колени, аккуратно поставил шкатулку на пол между ними и открыл её.       — Что ты?..       Кеншин вытащил из коллекции шпилек одну, на которую Каору до того не обратила внимания. Видимо, она затерялась за украшениями покрупнее. Он бережно положил украшение на ладонь и протянул ей, склонившись в церемониальном поклоне, как если бы передавал ей меч. Шпилька была длинной и прямой, украшенной белыми и золотистыми цветами персика, чередующимися с ярко-зелёными листьями.       Остриё шпильки блестело в свете лампы, будто лезвие.       — Ох, — потрясённо выдохнула она, беря её в руку. Прочный металл и острый наконечник, настолько острый, что можно вонзить до самой кости без особых усилий. Скрытая угроза ощущалась даже при простом прикосновении.       «Красота служит женщине бронёй, — так говорила мама, — а любезность — оружием». И сражаться можно по-разному.       Перед глазами вдруг всё расплылось.       — Спасибо тебе, — сказала она. — Это то, что нужно.       Кеншин снова поклонился и закрыл шкатулку, поставив на место. Каору благоговейно положила шпильку на комод, перед зеркалом, у которого сидели её мать, бабушка, прабабушка, прапрабабушка — многие поколения женщин. Долго ещё она разглядывала себя в этом зеркале, находя в своей внешности знакомые черты — глаза матери и гордый отцовский подбородок, — все те черты предков, которые сложились в ней в единое целое. И подумала: «Такеда Канрю всего лишь человек».       — Спасибо, — повторила она, поворачиваясь к Кеншину. Он не смотрел ей в глаза, но и не сидел, опустив взгляд, как подобает рабу. И голову держал ровнее. — Знаешь...       Она умолкла, чтобы перевести дыхание и собраться с духом. Он ждал.       — Пока я буду у Канрю... — наконец произнесла она, нервно облизывая губы. — Я подумала... Может, тебе лучше побыть у Мегуми? Или ты хотел бы подождать здесь?       Не то чтобы она не хотела взять его с собой. Взяла бы, если могла. Если бы знала, что он готов к этому. Он заслужил эту возможность — взглянуть в лицо тому, кто искалечил его. Но, несмотря на то, что он делает шаги на пути к исцелению — несмотря даже на то, что он сделал только что, — он ещё недостаточно крепок, ещё нет. И она не позволит Канрю снова причинить ему боль.       Кеншин вдруг распластался ничком на циновке, так быстро, что показалось, будто он упал, и она испуганно, заполошно вдохнула, хватаясь за горло.       — Хозяйка, — приглушённо проговорил он, и в голосе снова прозвучала эмоция, пусть и слабо, едва заметно, и неясно какая, — не дозволите ли вы недостойному слуге сопровождать вас?       Он спросил. Попросил. Она и сама едва не упала, осознав это, ей пришлось даже опереться рукой о пол. Он попросил у неё — об опасном одолжении, безрассудном, при других обстоятельствах она бы отказала, не задумываясь...       Но он попросил. Выразил своё желание.       Тускло мерцала лампа. Ветер понемногу стихал, нежно и мелодично стучали по крыше капли дождя. Не гроза, нет: просто дождь, лёгкий и светлый.       — Если... Если ты этого хочешь, — сказала она, и голова закружилась от радости и страха. При её словах он приподнял голову, тусклые глаза светились в свете лампы. Такие странные, похожие на лепестки цветов глаза, до боли красивые в те редкие мгновения, когда он казался почти полноценным человеком. Она вдруг подумала, как-то отстранённо, что, может, поэтому и не смогла оставить его на произвол судьбы? Хотела узнать, какими будут эти глаза, когда он снова станет собой.       — Если ты этого хочешь, — повторила она уже твёрже и увереннее. — Тогда да. Конечно, можешь пойти со мной.       — Благодарю, хозяйка, — быстро отозвался он, и сел как обычно: прямая спина, склонённая голова.       — Что ж, хорошо, — сказала Каору, поворачиваясь к комоду и выравнивая и без того аккуратно разложенные на нём предметы. — Тогда... Я ложусь спать. Доброй ночи, Кеншин.       Он ушёл в свой угол, когда девушка забралась на футон. Но ещё долго, всё время, пока не провалилась в сон, она чувствовала на себе его взгляд.