***
Канрю выслал за ней экипаж. Красивую карету в западном стиле, чёрную, отполированную, с гербом на дверцах: всё тот же затаившийся паук на паутине, блестевшей серебром в редких солнечных лучах, пробивавшихся через плотные облака. Это и было серебро, как поняла Каору, подойдя ближе — Кеншин тенью следовал за ней, — чистое серебро на дорогом дереве. Лошади — пара безупречно подобранных гнедых — беспокойно били копытами, но притихли, едва возничий щёлкнул вожжами. На щеке у него виднелось клеймо раба. Второй раб спрыгнул с козел на землю и низко поклонился девушке, открывая дверцу. Внутри карета оказалась бледно-кремовой, с мягкой обивкой сидений и золотистыми драпировками. Очень элегантно. Роскошно и весьма по-западному, но всё же не слишком вычурно с точки зрения японских представлений о красоте. Соответствовало тому, что вчера весь день вдалбливала в неё Мегуми. Видимо, по плану Канрю, западный стиль должен выбить её из колеи, но изящное сочетание двух культур должно её успокоить. Только для того, чтобы потом можно было снова застать её врасплох. «Соблюдай этикет, — напомнила она себе. — Не выказывай страх». Кеншин скользнул вперёд, опередив её, и протянул руку, чтобы помочь ей забраться в карету. Она встретилась с ним взглядом: тёмные, почти фиолетовые глаза неотрывно следили за ней всё время, пока она взбиралась наверх и усаживалась на непривычном западном сидении. Раб Канрю закрыл дверь с лёгким щелчком, а затем вместе с Кеншином забрался на небольшую приступку позади кареты, как, видимо, и полагалось рабам. Экипаж тронулся с места, несколько накренившись. Каору прикрыла глаза. Под ложечкой тревожно сосало, а мышцы протестующе ныли, пытаясь привыкнуть к незнакомому положению. Приходилось сидеть, аккуратно скрестив лодыжки, а ступни либо поставив на пол, либо отведя назад и в сторону — непривычная поза. Не то чтобы очень неудобная — в конце концов, во время тренировок приходилось принимать позы куда более сложные и напряжённые, — но непривычная, к тому же она только вчера вообще узнала, как это делается. По крайней мере остальное несложно: сложить руки и выпрямить спину. Отвести плечи назад и высоко держать голову... не бояться. Нужно не забывать об этом. Не выказывать страх. Поместье Канрю располагалось на окраине дворцового комплекса, недалеко от самого центра государственной власти. Оно представляло собой целый комплекс зданий с обширной прилегающей территорией, окруженной высокими стенами. Канрю ещё несколько лет назад снёс поместье своих предков и выстроил вместо него особняк в западном стиле. На фоне соседствующих справа и слева традиционных зданий эта постройка ужасно выделялась и смотрелась чужеродно. Видимо, этого эффекта он и добивался. Мегуми сообщила Каору, что рабочие помещения и загоны для «дрессировки» находятся позади усадьбы, хотя об их существовании и не догадаешься, если не знаешь, что они есть. По крайней мере отсюда, с главной улицы, виден лишь массивный дом-дворец за воротами из кованного железа да длинный каретный подъезд вдоль подстриженных газонов. Каору невольно подобралась, когда карета проезжала через отворившиеся ворота, ожидая чего-то: что дышать станет труднее или по спине пройдёт холодок... но ничего не изменилось. Только хрустел гравий под колесами и копытами лошадей, а в воздухе стал ощущаться несколько дурманящий цветочный аромат. Она оглянулась, пытаясь разглядеть через заднее окошко Кеншина, но узкое отверстие находилось слишком высоко, и увидела она лишь рыжую макушку. По крайней мере он там. Она прекратила выгибать шею и снова стала смотреть прямо перед собой, отрабатывая вежливо-нейтральное выражение и стараясь усилием воли подавить внезапно возникшее чувство, будто кимоно смялось, а причёска растрепалась. Нет, всё в порядке. На самом деле она знала, что всё в порядке. Она отлично выглядит, чёрт возьми. — Такеда Канрю всего лишь человек, — пробормотала она тихо, едва шевеля губами, убеждая саму себя. Карета остановилась. Шорох шагов по гравийной дорожке — Кеншин и лакей Канрю соскочили с подножки и обошли вокруг кареты. Дверца плавно отворилась, за ней стоял Кеншин — со всё тем же мрачным и нечитаемым взглядом. Но не пустым. С той ночи, после нападения братьев Хирума, его глаза больше не были пустыми и безжизненными. Он протянул руку, чтобы помочь ей сойти вниз, и она приняла помощь, отстранённо подметив, что, кажется, он несколько крепче сжал её пальцы, чем это было необходимо: впрочем, и она сделала так же. Ещё один раб ожидал у подножия лестницы, ведущей к массивным дверям парадного входа. Он низко поклонился и жестом предложил ей пройти вперёд. У Каору перехватило дыхание. Она вообще-то не особенно разбиралась в западной архитектуре. Видела, конечно, в центре города пару-тройку новых административных зданий, выстроенных по западной моде, но внутрь таких зданий никогда не заходила. По правде говоря, они её немного пугали: такие высокие, да и сложены не из дерева и бумаги, а из тёмно-красных камней, которые в любой момент могут рухнуть и раздавить находящихся внутри. И воздух туда не проникает, и естественного освещения нет, ну, кроме того света, что проходит через высокие и не совсем прозрачные стёкла окон. Усадьба Канрю была не такой высокой, как те здания, но гораздо больше в длину. По обе стороны от входа располагались крылья здания, словно раскинутые руки, а высокие двери находились как бы в нише, из-за чего походили на чудовищный зияющий рот. Или это просто разыгралось воображение — да, наверняка это просто игра воображения. Если бы она заранее не знала, какие страшные тайны сокрыты в этом месте, то впечатление от внешнего вида здания было бы, скорее всего, куда более светлым. Но сейчас, глядя на этот длинный лестничный пролёт, ведущий ко входу, Каору видела лишь страшного гиганта, который хочет её схватить и сожрать. Прошло много времени, даже слишком много: нужно сделать первый шаг по лестнице, или будет слишком очевидно, что она боится, а она не должна бояться, но всё-таки ей страшно... Боковым зрением Каору заметила, что Кеншин шагнул чуть вперёд. Она перевела взгляд на него и какую-то долю секунды тупо смотрела на протянутую руку, пока не сообразила, что от неё требуется. Скорее всего, Канрю намеренно приказал своему рабу не помогать ей подниматься по ступеням. Не то чтобы ей действительно нужна была помощь, но она вообще-то имела на это полное право благодаря своему высокому положению. Точно. Это очередная проверка. Несколько робко девушка опёрлась на его руку и пошла вверх по лестнице. «Маленькие шаги, изящные движения, — повторяла она самой себе голосом матери. — Скользи по миру, и пусть никто никогда не видит, чего это тебе стоит». Кеншин без всяких усилий шёл рядом с ней шаг в шаг, опустив голову и держа руку строго параллельно земле. Идеальная выправка. Его и этому учили? Двойные двери распахнулись, а за ними стоял другой раб, на сей раз женщина. Она поклонилась всё с той же жутковатой, механической выверенностью движений и заговорила, не разгибая спины. — Достопочтенная госпожа, многоуважаемый хозяин этой недостойной слуги просит вас проявить к нему снисходительность, ибо он был вынужден задержаться и не может сейчас встретить вас лично. Если вы позволите, недостойная слуга сопроводит вас в восточную гостиную. — Хорошо, — вежливо ответила Каору ровным голосом. — Будьте так добры. Женщина распрямилась, развернулась на каблуках и пошла вперёд размеренным шагом. Каору последовала за ней, все ещё опираясь на руку Кеншина — чтобы выглядеть богатой госпожой с личным рабом, да, но ещё и потому, что он в этом поместье единственный её союзник. Не будь здесь его — она осталась бы совсем одна. Вместо традиционных и привычных разделительных ширм тут высились монолитные стены, так что нельзя было в любой момент изменить размер и расположение комнат, и она невольно подумала, что это, должно быть, очень неудобно. Значит, приходится ещё при строительстве планировать необходимое количество комнат, с учётом гостей и разных непредвиденных ситуаций. А может, для иностранцев это вообще не проблема. Они ведь строят такие большие здания, и Каору видела на карте мира изображения их стран — обширные территории, много земли. Может, у них просто достаточно места, чтобы строить дома на сколько угодно комнат. Восточная гостиная находилась в задней части здания. Всё пространство комнаты было заставлено мебелью в западном стиле с плюшевой обивкой красных и коричневых тонов, а окна каким-то образом тоже открывались, будто двери: узкие стеклянные арки доходили почти до потолка, и через них можно было выйти на полукруглый кирпичный балкончик и окинуть взглядом прилегающую территорию. Здесь сладкий цветочный аромат стал уже чересчур сильным. Наверное, он исходит от тех белых и бледно-розовых цветов, что обрамляют балкон. Когда Каору подошла ближе, пряный аромат усилился, и она чуть не закашлялась. Почему-то к аромату цветов примешивался запах гниения, будто они росли из протухшего мяса. Она бросила взгляд на Кеншина. Он не поднимал головы, а глаза его скрывала длинная чёлка, но она видела, как он стиснул челюсти. Это напряжение проходило по натянутым, твёрдым мышцам его руки до кончиков пальцев и передавалось ей, доходя до самых костей. — Прошу, садитесь, достопочтенная госпожа, — женщина поклонилась и вышла из комнаты. Каору аккуратно высвободила руку и осмотрелась. Здесь было несколько мест для сидения; она выбрала два стула подальше от окон и этого удушливого аромата, между которыми стоял низкий столик, и присела на один из них, осторожно и неуверенно — материал обивки оказался гладким и довольно скользким. Кеншин опустился на колени у её ног, едва ли не привалившись к ней. — Всё хорошо, — произнесла Каору вслух, не только для него, но и для себя. — Всё будет хорошо. И опустила руку ему на голову, почти что лаская лёгкими движениями пальцев. Это было нужно не только ему, но и ей самой, и она совсем не удивилась, когда почувствовала, как он легонько потянул её за подол кимоно. В висках сильно, до боли, стучал пульс. С самого детства она не делала сложных причёсок, просто забирала волосы в хвост, так что сейчас никак не могла избавиться от ощущения, что при любом движении головой пучок на затылке рассыплется. Шпилька, украшенная цветами персика, холодила кожу и немного успокаивала: по крайней мере, с ней Каору не чувствовала себя совсем беспомощной и безоружной. Это сражение, обыкновенное сражение, как любое другое, а она дочь своего отца и своей матери. Она не проиграет. Не имеет права проиграть. Защищающий меч просто не может проигрывать. Это сражение. И она подготовится к нему, как к любому другому сражению в своей жизни. Каору прикрыла глаза и сделала глубокий вдох, отрешаясь от тошнотворного аромата цветов, неопределенности, сомнений, острой напряжённости сидящего рядом с ней на коленях человека, который зависит от неё так, как ни одно мыслящее существо не должно зависеть от другого. Она дышала от пупка, от центра равновесия, коротко, резко вдыхая и медленно, длинно выдыхая, чувствуя, как энергия проходит по телу. Отец, правда, успел только начать обучать её обращению с энергией и концентрации внимания, но... нет, сейчас не стоит об этом думать. Нужно использовать то, что есть, и этого должно быть достаточно. Энергия следовала за дыханием, зарождаясь в верхней части головы и спускаясь вниз к самым ступням, а затем начиная заново свой медленный цикличный путь. Словно кусающая себя за хвост змея, словно водопад, словно река, снёсшая запруду и возвращающаяся в естественные берега. Девушка смутно осознала, что Кеншин медленно расслабляется, как будто он почувствовал, что к ней вернулось спокойствие, и она, повинуясь инстинкту, погладила его по голове, всего один раз. Он подставился под ласку, а девушка открыла глаза. За дверью послышались шаги. Каору аккуратно сложила руки на коленях, и тут дверь плавно отворилась. И девушка впервые увидела Такеду Канрю. «Встреть я его на улице, прошла бы мимо, даже не обратив внимания», — потрясённо осознала она. Несколько выше среднего, хорошо одет, по западной моде. Вытянутое узкое лицо и тщательно уложенные волосы. Какая-то даже слишком обычная внешность. Мужчина окинул взглядом комнату, беспокойно хмурясь, но тут заметил её и широко улыбнулся, будто в самом деле обрадовавшись ей. — Ах, госпожа Камия! — воскликнул он, подходя к ней. — Я так рад вас видеть! Хорошо, что вы смогли так быстро собраться и удостоить меня посещением. Он протянул ей руку, и на краткий момент паники она не могла вспомнить, что ей полагается сделать по правилам иноземного этикета. Затем она подала ему руку, легонько прикоснувшись своей ладонью к его, и он склонился над ней. На ощупь кожа его руки казалась вполне нормальной, разве что несколько горячей. — Вижу, вы привели с собой моего убийцу, — продолжил Канрю, глянув вниз, на Кеншина. Безупречно вежливое выражение его лица резко изменилось и стало жёстким, исказившись, как брусок стали в горниле кузницы. — Почему ты не кланяешься, собака? — Простите? — подала голос Каору, но он обращался не к ней. Он смотрел на Кеншина, который сжал в кулаках ткань штанов и скрыл глаза за челкой. Его трясло. — Ну? — требовательно приказал Канрю. — Не отлынивай — выкажи должное уважение. Падай ниц, живо! Медленно, словно на плечи ему давил тяжкий груз, Кеншин отнял руки от бёдер и начал склоняться в поклоне. Каору не могла говорить. Но нужно было. Нужно что-то сказать, что-то сделать, всё происходит слишком быстро, это ведь... «Первый удар, — мелькнула вдруг мысль, и её охватило холодное спокойствие и собранность, какая бывает только в бою. — Блокируй». — Кеншин. Стой, — Каору произнесла это так резко и властно, как только могла — голос прозвучал ударом хлыста. Кеншин замер. «Бей». — Господин Канрю, — обратилась она к нему, вспоминая медленно закипающую ярость Мегуми и стараясь подпустить в голос ту же ядовитую любезность, — не припоминаю, чтобы я разрешала вам обращаться к моему рабу, и уж тем паче что-то ему приказывать. Канрю встретился с ней взглядом. Казалось, он улыбается какой-то понятной лишь ему шутке: уголки рта приподняты, а веки полуприкрыты. Но ответил он довольно резко. — Прошу простить меня, госпожа Камия, — сказал он, небрежным жестом откидывая со лба прядь волос. — Кажется, я забылся. Видите ли, я весьма ценю дело рук своих, и меня, как и любого мастера своего дела, огорчает, когда с моим созданием обращаются не должным образом. Кеншин всё ещё дрожал. Она видела его лишь краем глаза и не смела посмотреть на него. Нельзя сейчас отводить взгляд от Канрю — она уже и без того предоставила ему преимущество в виде права первого удара. Нельзя выпускать противника из поля зрения, это же одно из самых основных правил. — Да? — Каору вернула руку на голову Кеншина, и он снова прижался к её ногам. Теперь она ещё и чувствовала, как он дрожит. — Удивительно. Ведь он находился в таком ужасном состоянии, когда я его нашла... Я даже решила, что его бывший хозяин — какая-то грубая скотина. Ей, какой-то части её, захотелось от стыда закрыть лицо руками. Но она не могла поддаться этому желанию, не могла сейчас чувствовать вину за то, что говорила. Мегуми советовала ей не проявлять агрессию, просто не сдавать позиций, но у её ног дрожал крупной дрожью Кеншин, а человек, который сотворил с ним такое — с мальчиком, что просто хотел помочь любимой девушке, — стоял прямо перед ней. Она не проиграет. Она победит, а он получит то, что ему причитается: она вправе выступать от имени Кеншина. Холодная ярость блеснула в ней вынутым из ножен наточенным клинком. Каору не переставала улыбаться. — Ваша преданность своему делу достойна восхищения, — продолжала она спокойно и легко, будто они разговаривали о погоде, — но мне не нравится, когда кто-то пытается нарушить мои права собственности. Уверена, что вы осведомлены об этом, учитывая недавние... беспорядки. Он отпрянул, раздувая ноздри, будто змея перед броском, а Каору смотрела ему в глаза, не мигая, несмотря на то, что в его взгляде отражалась явная жажда насилия. Всё так же небрежно, холодно улыбаясь, она запустила пальцы в волосы Кеншина; знала, что со стороны выглядит властной госпожой-рабовладелицей, и это осознание повергало её в отчаяние. Но, если не вести себя так, она проиграет. Если она выкажет слабость, страх, гнев или другую нормальную человеческую эмоцию, она проиграет в этой схватке. А защищающий меч не имеет права проигрывать. Канрю совершил ошибку, нарушив протокол с целью спровоцировать её на безрассудную атаку. Попытался ударить её по самому незащищённому — по её искренней заботе о Кеншине. Вот только этим самым он уступил ей, недооценив её самоконтроль. Ему не пришло в голову, что она тоже может играть в эту игру, может лгать и притворяться, будто оскорблена лишь по обычным для рабовладельцев причинам. А может быть, он уступил специально, и это очередная проверка?.. Нет. Во время сражения нет времени на то, чтобы сомневаться в правильности своих действий. Нужно решать проблемы по мере их возникновения. Канрю отвернулся первым и, моргнув, с виноватой улыбкой надел маску вежливости. — И снова приношу свои извинения, госпожа Камия, — произнёс он, глядя на неё уже спокойно и безмятежно, и слегка поклонился, картинно прижав руку к сердцу. — Вы правы. Я повёл себя непростительно. Прошу вас не судить меня слишком строго за мою... излишнюю пылкость. Он отступил. По крайней мере, на время. Она кивнула, будто соглашаясь, не переставая слегка поглаживать Кеншина по волосам, как если бы успокаивала испуганное животное, и ведь он и должен считаться таковым, верно? Любимым домашним питомцем, и это ещё в лучшем случае. Не человеком. Существом, живущим лишь для её удобства. — Что ж, хорошо, — небрежно сказала она, хотя в груди неприятно заныло. — Тогда начнём сначала? — Как пожелаете, — улыбнулся Канрю. — Госпожа Камия, для меня большая честь приветствовать вас в моём скромном жилище. Боюсь, что чай ещё не готов, но я подумал, что, может быть, пока он настаивается, я могу предложить вам своего рода экскурсию по поместью? Здесь старейшие в Японии помещения для обучения рабов. Они имеют большое историческое значение, если, конечно, вы интересуетесь такими вещами. Да и сад может вас впечатлить. Это очередной выпад, инстинктивно почувствовала она. И она могла защититься, отвести удар, заблокировать, но тогда он бы понял, что она боится его, а она не будет бояться. — Звучит замечательно, — ответила она и позволила ему помочь ей подняться.***
Сады и в самом деле оказались весьма изысканными. Канрю лично сопровождал её, по-компанейски прикрыв ладонь, которую она положила ему на предплечье, своей. Всю дорогу он беспечно и с явным знанием дела рассказывал об истории усадьбы. В саду был, например, лабиринт из живой изгороди. Видимо, такие очень популярны на западе. Канрю рассказал, что обычно в центре лабиринта размещают крытую зону для отдыха, которую иностранцы называют «беседкой», но здесь вместо неё располагалась небольшая пагода для чайной церемонии. Придумал это западный садовник и довёл этим своего японского коллегу, ярого приверженца традиций, едва ли не до умопомрачения. — Потом, впрочем, он пришёл в себя, — усмехнулся Канрю. — Они постоянно спорили и пререкались, но, как видите, в конечном итоге результаты их трудов стоили того. Иначе я бы их выгнал. — Вот как? — Каору чувствовала за спиной исходящее от Кеншина тепло и черпала в этом силы. Ради него она не имела права дрогнуть или уклониться: придётся преодолеть любые заготовленные Канрю испытания. — О, да, — отозвался он покровительственным, снисходительным тоном. — К сожалению, у меня никогда не хватало терпения для восстановления того, что утратило для меня полезность. Это всё равно, что пить чай из старых листьев: слишком много усилий ради посредственного вкуса. Могу лишь восхищаться вашим рвением в этом отношении: вы достигли поразительных успехов, учитывая то, с каким материалом имели дело. Впрочем, ваша неопытность видна невооружённым глазом. — Вы так считаете? — отозвалась она по-прежнему преувеличенно любезно, приготовившись к следующему раунду противостояния. — Что ж, в этом ничего удивительного. — Действительно. Рискну предположить даже, что он бы уже наверняка напал на вас, если бы не моя тщательная работа. В конце концов, вы позволяете ему такие вольности! — А я вот слышала, что возникли сложности с его поведением, — невинно спросила она, изо всех сил стараясь не смотреть на сонную артерию Канрю, чтобы не выражать слишком уж явно желание его придушить. — Разве не по этой причине вы отказались от него? Или я ошибаюсь? На лице у него снова мелькнула та внезапная, яростная жестокость, впрочем, это выражение исчезло так же быстро, как появилось. Когда он наконец ответил, маска радушного хозяина снова оказалась на своём месте. — Верно, для меня он перестал быть полезным. Мне требуется более высокий уровень обслуживания, понимаете ли, учитывая моё положение. — Понимаю, — сказала она, останавливаясь, чтобы погладить по нежным лепесткам один из этих странных, очень душистых цветов, которых в саду было большинство. — Что это за цветы? У них такой необычный аромат. Не стоило пытаться соперничать с ним на этом поле: его семейство в самом деле стояло гораздо выше по рангу, чем семейство Камия, так что разумнее всего проигнорировать завуалированное оскорбление и сменить тему. — Розы, — ответил Канрю. — Заграничный сорт — видите, какая пышная розетка? И аромат гораздо сильнее. — Даже слишком сильный, я бы сказала, — она склонилась над цветком, из вежливости делая вид, что нюхает его. — И у вас здесь их так много. — Это сделано преднамеренно. К сожалению, профессиональные помещения для обучения рабов довольно неприятно пахнут, особенно в жаркую погоду, а это, знаете ли, беспокоит соседей. Розы перебивают запахи, — улыбка его стала хищной, а глаза блеснули, как мясницкий нож. — Не хотите ли вы осмотреть эти помещения? Как я уже говорил, с исторической точки зрения они представляют большой интерес. К тому же это может помочь вам в деле воспитания своего раба: вы хотя бы увидите, как это правильно делается. Сердце забилось быстрее, стучась под рёбра, и она снова сделала вид, что вдыхает аромат роз, желая выиграть время. Она могла отказаться. На каком основании? Например, что её это просто не интересует — но ведь она притворяется такой особой, которой это должно быть интересно. Или которую легко уговорить. Или которой в принципе всё равно, и она согласилась бы хотя бы для того, чтобы не обидеть отказом гостеприимного хозяина. Он знает, что она не такая, но ждёт, что она наконец выкажет это. — Уверена, что это весьма интересно, — озвучила она, наконец, выпрямляясь, чтобы снова смотреть ему в лицо. — Но вы так это неприятно описали — все эти запахи... Он снисходительно похлопал её по руке. — Не волнуйтесь, моя дорогая, так далеко я вас заводить не буду. В конце концов, это уже технические тонкости, они представляют интерес лишь для других мастеров. Она чувствовала, что он лжёт. Но не могла придумать, как отказаться, не выказав слабость. А кто первым выкажет слабость, тот проиграет. Она же не имеет права проигрывать. — Тогда это будет честью для меня, — пробормотала она с вежливой улыбкой. Канрю провёл её вглубь сада, где высокая изгородь отделяла основную его часть от технических помещений и загонов. В изгороди выделялись ворота из цельного дерева, запирающиеся со стороны поместья. Канрю достал ключ, висевший у него на цепочке под сорочкой, и отпёр ворота. Сразу за ними круто уходила вниз длинная извилистая лестница. — Раньше здесь всё стояло на ровной земле, — пояснил Канрю, ведя её по ступеням. — Но примерно двести лет назад, когда моя семья начала заниматься изготовлением рабов, мы вырыли котлован и чуть опустили заднюю часть территории поместья. В качестве меры предосторожности. И чтобы уменьшить недовольство соседей. Спуск уходил вниз на добрых двадцать сяку. Обернувшись, Каору увидела, что за изгородью находится каменная стена, у которой почти что через каждые три шага неестественно неподвижно, словно статуи, стоят охранники. Ей даже не нужно было всматриваться в их лица: она и так знала, что у всех на щеках есть рабская метка. Здесь располагалось пять длинных, невысоких зданий-бараков, соединённых аккуратными дорожками. За ними высилась ещё одна высокая каменная стена: за ней тут и там виднелись соломенные крыши, курился дым. Из-за этой второй стены слышались резкие крики, и то и дело раздавался ужасный треск кнута, врезающегося в живую плоть. Запах гниения чувствовался здесь сильнее, и доносился он оттуда. Из-за этой высокой каменной стены. Канрю провёл девушку по одному из бараков, уверяя её, что остальные внутри точно такие же, просто этот в настоящее время не используется. По-видимому, тут уже сломленных рабов обучали различным дисциплинам. Большая часть рабов, попадая сюда, уже обладали ценными навыками, но универсальные рабы лучше продаются: специализация всегда предмет роскоши, мало кто может позволить себе рабов для каждой необходимой работы. Кроме того, требовалось обучить их соответствующим правилам поведения, разумеется, а на это порой уходит несколько месяцев. — Разумеется, — эхом повторила Каору, сдерживая тошноту. — А расскажите, что находится в том здании? — попросила она, указывая на крайний справа барак. В отличие от других, в нём не было окон, только одна дверь. — Ах, это, — Канрю небрежно махнул рукой, — это медицинский корпус. Когда они доходят до этой стадии, на них потрачено уже слишком много времени и сил, невыгодно позволять им умирать от какой-нибудь инфекции. — Значит, смертность среди рабов высока? — ошеломлённо уточнила Каору, у которой кровь застыла в жилах, когда она попыталась представить. Канрю пожал плечами: — Всякое бывает. Но обычно это не проблема. Разве что выпадает неудачный сезон. Едкая, противная желчь поднялась ко рту, и Каору с трудом сглотнула её. — Ясно, — сказала она, и голос прозвучал слабее, чем ей бы хотелось. Канрю осклабился, едва ли не кровожадно глядя на неё сверху вниз. — Раз уж мы зашли так далеко, — проговорил он, сжав её руку в своей так, что она не смогла бы вырваться, — то было бы непростительным упущением не показать вам и всё остальное. Уверен, вы осведомлены, что убийца представляет собой историческую ценность. Не стоит упускать шанс по-настоящему понять его историю. Он буквально потащил девушку к воротам во второй стене. Кеншин пошевелился где-то позади неё, коснувшись ткани кимоно, и она почувствовала, не оборачиваясь даже, что его рука потянулась к деревянному мечу на поясе. Свободной рукой она сделала за спиной резкий останавливающий жест, судорожно пытаясь найти выход из положения и побороть панику. Но выхода не было. По крайней мере, она не видела никакого выхода. Если она откажется идти, то только убедит его в том, что находящееся за этой стеной пугает её — а оно пугало, потому что она знала, что там должно находиться, и не хотела этого видеть, не хотела знать, как знает Мегуми, не хотела, глядя в зеркало, видеть отражающийся в глазах ужас, — но он ведь, в конце концов, заставит её только смотреть. «Больше всего на свете, — говорила тогда Мегуми с мертвенным, пустым выражением лица, — Канрю жаждет власти». Он не должен знать, что она напугана. Кеншин снова легонько коснулся её — словно невесомая стрекоза присела на мгновение на кимоно, — от прикосновения Каору почувствовала тепло. Шпилька звякнула, и девушка потянулась, чтобы будто мимоходом поправить её. Шёлковые цветы приятно холодили кожу. «Защищающий меч не имеет права проигрывать». Всего лишь слова, такие хрупкие, но именно на них сейчас опиралась её трепещущая душа. Она улыбнулась Канрю одними губами, стараясь, чтобы глаза ничего не выражали. — Что ж, если вас не затруднит... Снова эта вспышка звериной жестокости; сдерживаемая ярость заплескалась в его взгляде, и это что-то означало, но у неё не было времени на то, чтобы проанализировать его поведение. Не сейчас, когда она едва держалась. — Ну что вы, совсем нет, — процедил он сквозь зубы. И распахнул перед ней ворота, ведущие в ад. За воротами уже не было аккуратных гравийных дорожек — только грязное месиво, пахнущее кровью и экскрементами. Здесь находилось только одно здание: без окон, как тот больничный барак, с одной железной дверью. Это здание стояло в самом дальнем конце, в окружении крошечных открытых хижин — их соломенные крыши она видела до того. Под ними ютились... люди, они были людьми, хотя больше и не выглядели людьми даже в собственных глазах. Ей пришлось заставить себя смотреть, она должна была им это: она не могла им помочь, но могла смотреть, могла видеть, быть свидетельницей. Те, кто не ютились по хижинам, стояли, едва живые, в открытых загонах. При них находились надсмотрщики, свободные люди без меток рабов, с кожаными плетьми в руках. В этот момент один из стоящих в загоне начал падать. К упавшему подошёл надсмотрщик и принялся хлестать его — без особой злобы, методично и тщательно, пока упавшая жертва не поднялась, шатаясь, на ноги. — А, господин Яманаси, — поприветствовал Канрю одного из надсмотрщиков. — Как у вас тут идут дела? — Да всё хорошо, господин, — хмыкнул мужчина. — С последней партией работаем, как вы сказали, только вот мне кажется, что они из-за этого какие-то слишком уж покорные. Я из-за этого всё подозреваю, будто мы ещё не всё дерьмо из них выбили, и они что-то скрывают, твари этакие. Ой. Вы уж простите меня, госпожа, за мой грязный язык, — поклонился он Каору. — Конечно, — негромко откликнулась она, думая совсем не о том. Ей отчаянно хотелось посмотреть на Кеншина, извиниться за это, за то, что не может всё это остановить. За то, что не может его защитить. Но обернуться не посмела. — Ладно, продолжайте, — сказал Канрю, махнув рукой. — Мы собираемся к клеткам: госпожа Камия хочет узнать побольше об убийце. — Ась? — господин Яманаси поморгал, прищурился и глянул через плечо, только теперь, кажется, увидев Кеншина. — Чёрт меня подери! Мелкий засранец всё же выжил после такого! Я знал, что он крепкий парень, но чтоб меня! Давненько я его не видал. Каору при этом посмотрела на Кеншина, стараясь удерживать исключительно вопросительное выражение лица. Он смотрел в землю, пряча глаза за прядями волос, и был похож на марионетку, держащуюся на нескольких ветхих ниточках. Сердце зашлось и комом встало в горле, и ей больше всего на свете захотелось взять его за руку и увести отсюда — нужно было думать, понимать, нельзя было позволять себе бросить вызов Канрю, пойдя на поводу у нахлынувшего гнева. Нужно было только защищаться, как говорила ей Мегуми... Она не позвала его по имени. Не вслух. Лишь беззвучно. И, когда губы сомкнулись на последнем слоге, он вскинул голову и встретился с ней взглядом. Яркие, живые, человеческие глаза, полные боли, горя и чего-то ещё, чему она даже не могла сейчас подобрать названия. «Мне так жаль», — попыталась она передать ему без слов. Он долго, пристально смотрел на неё. А потом снова опустил голову. Но теперь стоял, кажется, крепче и увереннее. Будто бы почерпнул силы из их краткого обмена взглядами. — Дорогая? — Канрю снова улыбался, глядя на неё сверху вниз. Ну точно лис в курятнике. Она вежливо улыбнулась в ответ. — Ах, простите, — прощебетала она. — Просто я немного удивилась, что здесь кто-то ещё помнит Кеншина. — Ну, он же всё-таки одно из самых известных моих творений, — отозвался Канрю, ведя её к длинному зданию без окон. Кеншин следовал за ней, ближе, чем её собственная тень. — Полагаю, это милейшая доктор Такани сообщила вам, как его раньше звали? Паника молнией пробежала по венам Каору, но вежливая дежурная улыбка осталась на месте, хотя внутренне девушка жестоко отругала себя за глупость. Ведь она и раньше назвала его имя, разве нет, тогда, когда запретила ему кланяться — а Мегуми же говорила, что лишь ещё один человек знал имя Кеншина... — Верно, — сумела произнести Каору, молясь, чтобы её голос звучал ровно. — Хм... Что ж, передавайте ей привет от меня. Наверное, она вам рассказала и про процесс, которому мы подвергали убийцу? — Верно, — Каору снова сглотнула подступившую к горлу горькую желчь. Сердце бешено колотилось в горле. — Значит, вы понимаете, конечно же, как пагубно для одурманивания позволять ему носить имя? Ярость запульсировала в ней, холодная, острая ярость, и она дала отпор единственным доступным сейчас способом. — Да? Я не думала, что в отношении подвергшихся одурманиванию требуется соблюдение каких-то особых правил содержания. Особенно если учесть, что руководили процессом вы. К тому же, — продолжила она небрежно, снова поправляя шпильку в волосах, — мне нравится его имя. Пальцы Канрю больно сжали ей руку. — Правда ваша, — сказал он, не сумев скрыть гнев. — Простите меня за то, что я такой перфекционист, моя дорогая. — Вы прощены, — отозвалась она с деланной весёлостью. Тем временем они переступили порог здания. Внутри оказалось темно, помещение освещалось лишь несколькими настенными фонарями. Узкий коридор, по обе стороны от которого — деревянные двери с небольшими решётками в нижней части. Хриплые стоны эхом отражались от стен, слышались и приглушённые, сдавленные рыдания. Раздался даже один жуткий, душераздирающий вопль. Она закрыла глаза. В горле першило от желчи и непролитых слез. — Ой, — Канрю повернул голову в сторону, откуда послышался крик, — иногда на них и так действует. Вы ведь знаете о наркотиках? — Да. — Их вводят здесь, — он повел её дальше по коридору, и она не хотела идти, но не могла остановиться, не смела выказать страх. Пришлось идти вперёд несмотря ни на что. — Начальные дозы достаточно мощные, чтобы вторая половина обработки — то, что вы видели снаружи — оказывалась достаточно безболезненной. Это что-то вроде огранки. Именно здесь их ломают. Здесь, в этих клетках, становятся рабами, — он остановился перед одной из дверей, ничем не отличающейся от других. — Если я верно помню, в этой держали убийцу. Он выпустил её руку и открыл дверь. Кеншин вскрикнул, негромко, сдавленно, глядя во тьму клетки огромными, загнанными глазами. Каору с трудом могла различить очертания клетки в тусклом свете фонаря: прямоугольная комнатушка, в которой едва можно сесть. Даже он, невысокий и худой, не смог бы в ней лечь: ему приходилось спать, свернувшись на боку в клубок или прислонившись к стене. Не поэтому ли он ни разу не лёг спать на футон, который она ему дала? Стены казались какими-то пёстрыми. Она шагнула ближе, влекомая болезненным, нездоровым интересом. На них были царапины и пятна — крови и чего похуже. — Сейчас она свободна, — лениво бросил Канрю. — Хотите посмотреть поближе? Я могу послать за факелом. Она обернулась и окинула взглядом его, стоящего там с омерзительной усмешкой, посмотрела на Кеншина, который неотрывно вглядывался во тьму клетки остановившимся взглядом, будто увидел там свою смерть — а ведь так и было на самом деле. Здесь он умер, здесь навсегда ушёл из жизни наивный четырнадцатилетний мальчик, любивший деревенскую девушку... Она ждала, что почувствует ярость. Ждала, что почувствует ужас. Ждала, что почувствует жалость. Но нет. Вместо этого внутри неё раскрылся ядовитый цветок отвращения. Чистого, едкого отвращения, не смешанного с ужасом или гневом: к Канрю, к этому месту, к самой себе, столько лет верившей, что Канрю — какое-то страшное мифическое чудовище. Вот это для него — дело всей жизни? Вот это — всё, что у него есть? Вопли обречённых и клетки, пропахшие кровью и нечистотами? И вот он стоит, ухмыляясь, будто дешёвый фокусник, надеющийся впечатлить толпу, будто всерьёз думает, что это её сломит... Он и в самом деле думал, что она слаба. Что она разразится слезами и побежит прочь, словно избалованный ребёнок, впервые столкнувшийся с реалиями жестокого мира. Он недооценил её. — Нет, в этом нет необходимости, — холодно бросила она, выпрямляясь в полный рост. — Что ж... Эта экскурсия оказалась, безусловно, весьма... информативной, — она посмотрела Канрю прямо в глаза и не дрогнула. — Однако, честно говоря, меня не настолько интересует прошлое. Важно не то, откуда человек, а то, куда он направляется, вы ведь согласны с этим? Он начал что-то говорить, но она резко отвернулась, прерывая его на полуслове. — Кеншин, пойдём. Нам пора. Кеншин сглотнул и медленно, как под водой, отвернулся от клетки. Подошёл к ней с мертвенно-бледным лицом, и её презрение к Канрю усилилось: и это лучшее, что он может? Ранить человека, которого уже сломил? — Благодарю вас за гостеприимство, — сказала она, беря Кеншина под руку. Мышцы у него были жёсткими, напряжёнными. — С удовольствием осталась бы на чай, но, к сожалению, у меня есть и другие запланированные на сегодня мероприятия, а посещение вашего поместья заняло у меня несколько больше времени, чем я рассчитывала. Мне не хотелось бы опаздывать, ведь пунктуальность и правила этикета так важны. Каору шагнула к выходу, но Канрю вдруг схватил её за руку, резко развернув к себе. Он продолжал улыбаться, хотя вцепился в неё так крепко, что наверняка останутся синяки. — Госпожа Камия, боюсь, я вынужден настаивать... — Уберите от меня руки, — вырвалось у неё, пылко и с презрением, и прозвучавшая в голосе сила заставила его ослабить хватку и отступить, — господин Канрю. Она чувствовала, как что-то меняется, пока смотрела на него, побуждая себя вглядываться, не обращая внимания на свой страх и на то, что он сотворил — чтобы увидеть, кто он такой, и заметила, как что-то дрогнуло в его взгляде. Он тоже понял, что она это заметила: на мгновение его маска дала трещину, и тогда она вдруг осознала, что он её ненавидит. Он ненавидел всё: и жаждал власти потому, что у него её не было. Ведь, как бы он не пытался, он не может сделать мир таким, каким ему хочется. Он ведь, в конце концов — как она много раз твердила до этого, не до конца в это веря, — всего лишь человек. Даже не человек, а ребёнок, которого никто не научил, что нельзя забавы ради отрывать крылышки и лапки насекомым. Избалованный, озлобленный ребенок. — Хорошего вам дня, — сказала Каору вежливо, причём на сей раз эта вежливость ей ничего не стоила. А потом они с Кеншином ушли.***
Волна отвращения вынесла её за ворота и даже дальше, до первой речушки за пределами территории поместья. Только тогда она замедлила шаг и осознала, что стоит на берегу реки в незнакомом районе города. До сих пор чувствовалась вонь тех загонов, а рядом всё ещё трясся Кеншин. Накатила тошнота, и Каору только и успела отстраниться от Кеншина прежде, чем тот скромный завтрак, который она умудрилась через силу проглотить этим утром, попросился обратно. Её вырвало, сильно, она упала на колени. Горло было сухим, а в желудке уже и после первого раза ничего не осталось, кроме желчи — она на самом деле с утра почти ничего не ела, — но рвотные позывы всё не прекращались, изо рта текла слюна и желчь, а слёзы и сопли размазывались по лицу. В промежутках между позывами она всхлипывала, некрасиво и совсем не женственно, громко и взахлёб. Кеншин опустился на колени рядом с ней и положил ладонь ей на спину — широкую и тёплую ладонь, — и от этого стало только хуже. Потому что не из доброты и сострадания он пытался её успокоить: он был обязан, от него это требовалось согласно сковывающим его цепям, несмотря на то, что его увиденное должно было потрясти и ранить гораздо сильнее. Она просто увидела всё это, пришла, увидела и ушла, а он ведь жил там — в этом ужасе и зловонии, среди грязи и нечистот. Да и потом, даже если бы Кеншин пытался успокоить её по собственному желанию, она-то этого утешения и заботы не заслужила. Она обещала ему, обещала самой себе, но не смогла сдержать обещание: она снова позволила Канрю причинить ему боль... — Хозяйка, — начал он, тихо и невыразительно, и она не могла даже взглянуть на него, не смела посмотреть ему в глаза. — Не называй ты меня так! — едва ли не взвыла девушка. — Ненавижу это! Ненавижу! Я не... раньше я терпела, потому что пыталась тебя защитить, потому что обещала тебя защищать, но не смогла, он снова сделал тебе больно... А во мне взыграла гордыня и ярость, я решила, что могу бороться с ним и... и он сделал тебе больно, а я даже не могла сделать больно ему в ответ, и мне жаль, мне так жаль... — Чем может помочь ваш недостойный слуга? — настаивал он. Она покачала головой и отстранилась. Повела плечами, сбрасывая его руку со спины и всё ещё не смея встретиться с ним взглядом. Ей было слишком стыдно. — Не спрашивай меня, — прошептала она срывающимся голосом. — Я не заслуживаю этого... просто... просто давай поедем домой, Кеншин. Пожалуйста. Давай просто вернёмся домой. Саднило горло, кружилась голова. Но, когда Кеншин беззвучной тенью отошёл куда-то, она всё же сумела достать из рукава платочек и кое-как привести себя в порядок. Не стоит привлекать лишнее внимание и беспокоить прохожих. Послышался скрип колёс. Подъехал рикша, по-видимому, отозвавшись на оклик Кеншина. На одежде мужчины красовался герб компании Токудзиро и, к счастью, на его щеке не оказалось клейма. — Куда вам, барышня? — жизнерадостно спросил он. Каору как могла быстро запрыгнула в повозку, чтобы Кеншин не успел подать ей руку. Как и в большинстве рикш, между сиденьем для пассажира и оглоблями отводилось пространство для раба, и Каору прикрыла глаза, не сумев скрыть мучительной душевной боли. — Кеншин, — устало, тихо сказала она, — садись куда хочешь. Он посмотрел на неё долгим взглядом, не мигая — не то задумавшись, не то растерявшись, а может, и то и другое сразу. Потом медленно забрался внутрь и уселся у её ног. Каору назвала рикше адрес и почувствовала, как Кеншин снова стиснул в руках подол её кимоно.***
Никогда ещё она не была так рада оказаться дома, никогда ещё привычный вид старых ворот не приносил такого облегчения, как когда рикша, наконец, остановился. Каору поблагодарила его и торопливо расплатилась — судя по тому, как низко он ей поклонился, заплатив явно больше, чем следовало. Кеншин медленно, будто ревматичный старик, выбрался из повозки. И всю дорогу до самого дома так и держался за её кимоно. Она подумала, что теперь уже может взглянуть на него, и увидела мертвенно-бледное лицо, впалые щёки и глаза, которые снова были пустыми и безжизненными. Он механически шагал за ней, повторяя все её движения, и это до того походило на его предыдущее состояние, на те жуткие дни, когда он только попал к ней, что она не выдержала и отвернулась. Они поднялись по ступенькам и вошли в ворота, и тут он споткнулся. Она повернулась к нему и инстинктивно обняла одной рукой, поддерживая и невольно вспоминая тот первый раз — когда он был весь в крови и грязи, а у неё сердце выпрыгивало из груди от страха, но при этом она знала, что поступает правильно, — и он рухнул на неё всем весом, как не делал даже тогда. Она приняла это; это меньшее, что она могла сейчас для него сделать и, может быть, первое, что она сделала правильно с тех пор, как разрешила ему пойти с ней в поместье Канрю. В любом случае, они добрались до дома. Она провела его в гостиную — эта комната находилась ближе всего — и уложила на циновку. Он безвольно свалился с её плеч, в последний момент упав на колени, а не ничком. Она опустилась перед ним, пытаясь заглянуть ему в глаза, но их не было видно под медными прядями. — Кеншин. Кеншин, прошу... Он не отозвался. Будто снова только попал к ней — склонённая голова, безвольно лежащие на бёдрах руки, опущенные плечи, словно он пытается съёжиться и казаться меньше, чем он есть на самом деле. — Прости меня, — взмолилась она, — прости меня, прости, пожалуйста, не надо... не убегай снова. Кеншин. Скажи мне, прошу... Я как-нибудь всё исправлю, только скажи как... И даже на это он не ответил, не смог. Ей хотелось схватить его за руки, но она всё же не посмела: она никогда так не прикасалась к нему, и он никогда не прикасался к ней так, разве что... Разве что той ночью, когда разразилась гроза. После битвы за додзё. Повинуясь инстинктивному порыву, она поднялась и добралась до ближайшей спальни. Да, физически он отстранился, замкнулся, как делал раньше, но не так, как в первую неделю, нет, он больше не тот получеловек-полузверь, каким был тогда. Он изменился за то время, пока жил здесь с ней: стал живее, человечнее. Нужно верить — верить в него, если не в себя, в те небольшие признаки улучшения. В тарелку рисовых шариков у дверей додзё, в то, как он безотчётно тянулся к ней всякий раз, когда боялся... в эту единственную, страшную просьбу, которую он не должен был произносить... «Пусть это сработает, — молилась она, вынимая из шкафа запасное одеяло. — Пожалуйста, пусть я на сей раз окажусь права. Позвольте мне исправить ошибку...» Кеншин, казалось, съёжился ещё сильнее, пока её не было. Он выглядел одиноким и потерянным и сидел в центре комнаты так, как если бы старался занимать как можно меньше места и дышать как можно тише. Как если бы знал, что в любом случае, что бы он ни сделал — его ждёт наказание и боль. — Кеншин, — негромко позвала она, медленно входя в комнату. — Всё хорошо. Каору осторожно, бережно укутала его одеялом. Он поднял руки, помедлил, а потом снова уронил руки на колени. Она, держась за края одеяла, потянулась и обняла Кеншина, чтобы подоткнуть ткань ему под подбородком, и ей послышалось, что он вздохнул. И вдруг снова навалился на неё. Когда прядь его волос мазнула ей по щеке, от подступивших слёз сдавило горло так, что она не могла вздохнуть. Он всё так же смотрел в никуда остановившимся взглядом, но голову положил ей на плечо и пристроился поудобнее, расслабившись, когда она покрепче прижала его к себе. — Всё позади, — бормотала Каору, — всё позади, всё прошло, теперь ты в безопасности. Здесь ты всегда в безопасности, и ты это знаешь. Он снова прерывисто вздохнул. Она бормотала какие-то бессвязные, нечленораздельные нежности — кажется, так же в детстве её успокаивала мама — и гладила его по спине поверх одеяла. Не по волосам, потому что хотела не напомнить ему, что он кому-то принадлежит, а без слов сказать, что он любим. Да, сейчас, во время этой странной близости, она могла признаться в этом самой себе: что она любит его, по крайней мере, немного, как любит Яхико, и Сано, и Мегуми, и даже, наверное, Аоши Шиномори, с которым только недавно познакомилась, но в глазах которого уже успела разглядеть болезненную пустоту. «Защищающий меч». Это ведь вовсе не только о сражениях, речь о куда большем. — Всё хорошо, — снова сказала она, пылко и вместе с тем нежно, — всё хорошо. Кеншин лежал в её руках болезненно горячей тяжестью и дрожал, будто его лихорадило. Она обнимала его изо всех сил, покачиваясь, будто укачивала младенца, и вспоминая самые худшие моменты болезни Яхико. Тогда она, наконец, осознала, что он просто маленький мальчик, всего лишь ребёнок, который увидел, пережил, выстрадал столько, сколько не должны дети. И, вспоминая маму и отца, те заботу и утешение, которые они вокруг себя легко и естественно распространяли, она надеялась, что может стать для кого-то таким же утешением. Прошло несколько минут, а может, и часов, и Кеншин, наконец, пошевелился. Она ослабила хватку, он попытался сесть ровно. Удалось это ему не сразу, и она терпеливо ждала, позволяя ему опираться на себя. Наконец, он встал перед ней на колени, опустив голову. У неё в руках осталось только одеяло. — Госпожа, — начал он, но осёкся. — Госпожа, — снова начал он, неловко скомкав последний слог и хватая ртом воздух. Каору обеспокоенно наклонилась к нему. — Кеншин... — Госпожа, — глубокий вдох. — Госпожа. К...Ка...Каору. Госпожа Каору, — и он поклонился ей, дрожа от напряжения, будто новорожденный, — простите вашего недостойного слугу, хозя... госпожа Каору. — Не извиняйся, — машинально запретила она, несмотря на потрясение. Всё изменилось. Он обратился к ней по имени. — Ты не сделал ничего плохого. — Хорошо, госпожа Ка... Каору, — он всё ещё не мог выговорить это без запинки и бормотал едва слышно, но он обращался к ней по имени. Кеншин с некоторой опаской поднял голову и выпрямился, глядя на неё яркими и совсем живыми глазами. — Госпожа Каору, — повторил он, глядя на неё, и она не могла отвести от него взгляд. Он не улыбался, хотя она очень этого хотела, считала, что он должен сейчас улыбнуться: робкой, неуверенной, застенчивой улыбкой. Но нет, он не улыбнулся и не сделает этого, пока нет. — Я приготовлю ужин, — произнесла она, ещё не оправившись от потрясения. — Ты должен отдохнуть. Я... Тебе нужно отдохнуть. А я приготовлю ужин, — тупо повторила она. — Да, госпожа Каору, — послушно отозвался он, не двигаясь с места. Он не покинул бы комнату раньше неё. — Отдыхай, — снова сказала она и направилась к выходу. Остановилась в дверях и повернулась к нему лицом. Он смотрел на неё, и эти странные глаза — не совсем голубые, но и не сиреневые — горели чем-то новым, чему она не могла дать названия, боясь ошибиться. — Я... — начала она, но не выдержала и отвернулась, чувствуя, как горят щёки. — Я, хм... я... спасибо, — наконец выпалила девушка. — Спасибо тебе, Кеншин. За... за то, что не зовёшь меня больше... за то, что обратился по имени. И она сбежала за порог прежде, чем смогла увидеть его реакцию.***
Мегуми снова перечитала отчёт. Она уже прочла его дважды: один раз, чтобы принять к сведению, второй раз, чтобы осознать в полной мере, а сейчас перечитывала, надеясь, что первые два раза ошиблась. Потом осторожно положила бумагу на стол. — Что ж, — сказала она, и голос отозвался в её ушах глухим эхом, — уже и без того прошло подозрительно много времени. — Мне жаль, — перед ней на коленях сидел Шиномори. Он положил ладонь на свой отчёт, едва не соприкоснувшись с ней пальцами, и она с невозмутимым хладнокровием встретила взгляд его глаз цвета бутылочного стекла, — доктор Такани. Очень жаль. — Сагаре это не показывали? Он покачал головой, чёлка упала на глаза. Мегуми тоже закрыла глаза, глубоко дыша и особенно остро осознавая, что дышит воздухом свободы. — Он не должен узнать, — тихо сказала она, хотя это было не совсем просьбой. — Пока не должен. Он... может, ещё найдётся выход... Голос дрогнул и сорвался. Шиномори молчал, зная, что ему нет необходимости произносить вслух то, что они оба и так знают: что её время истекает быстрее, чем они надеялись, что для этого — нового проекта, нового ужаса — рано или поздно потребуется её опыт и знания. А потом она подвергнет опасности всю организацию, потому что владеет информацией и рано или поздно выдаст её Канрю. Один день продержаться она сумеет. Может быть, два. Но рано или поздно сломается. Рано или поздно все ломаются. Они знали, что она играла роль приманки, всегда учитывали её в своих планах как приманку. Вот только они ещё не были готовы обратить ловушку против Канрю и сёгуната. Не сейчас, не после гибели капитана. — Нужно оповестить Киото, — вдруг сказала она. — Если и это не убедит этих идиотов, что нужно действовать сообща, то уже ничего не сможет. Если повезёт, мы в этом случае восстановим хотя бы то положение, которое было год назад, причём это, — постучала она по бумаге, — выступит в качестве стимула. Наверняка они поймут, как важно забыть разногласия и объединить силы. — А если нет? — Шиномори смотрел ясно и безмятежно. Мегуми усмехнулась, слабо и горько, будто откусила кусочек хурмы, и от этого свело скулы. — Если нет, — её глаза помрачнели, — если нет, то я сделаю всё, что должно. Какое-то мгновение Шиномори, казалось, хотел что-то сказать. Затем склонил голову в знак уважения, как один воин кланяется другому, и оставил её в компании удлиняющихся теней.