Invictus

      Что-то изменилось, и Яхико не знал, что с этим делать.       Дело не только в том, что Кеншин перестал звать Каору «хозяйкой», хотя это важная перемена, и перемена к лучшему. Благодаря этому Яхико начал думать, что, может быть, Мегуми всё-таки права, и то, что они делают, работает: Кеншин способен стать прежним. Но изменился не только Кеншин. Каору стала тише воды, ниже травы и не повышала голоса, даже когда Яхико дразнил её «Уродиной». Сано и вовсе редко произносил хоть слово и только хмуро слонялся вокруг, засунув руки в карманы, погружённый в мрачные раздумья. Мегуми вела себя так, будто всё по-прежнему, вот только если заглянуть ей в глаза... будто смотришь на старое, усыхающее дерево.       А сам Яхико последнее время стал чувствовать себя так, как будто тело становится для него слишком тесным, будто что-то внутри него пытается перерасти оболочку тела, выйти вовне, за пределы плоти и костей, и это чувство было не то чтобы плохим, вовсе нет. Разве что из-за него как-то першило в горле и он не знал, как выпустить это наружу, как избавиться от ощущения, будто стоишь на отвесной скале и смотришь вниз на разбивающиеся о камни волны.       В тот день, когда Каору вручила ему деревянный меч, он поклялся, что никогда, никогда не будет снова беспомощен. Что он научится сражаться, и в следующий раз, когда кто-то захочет отнять у него то, что ему принадлежит, или причинить вред близким людям и любимым местам, они не смогут это сделать. Потому что Яхико их остановит. Заставит заплатить.       И ведь он заставил Кихея заплатить за свои злодеяния, оставив того в крови, синяках и дрожащим от страха.       Так почему же от этого вовсе не чувствуется удовлетворения?       Кихей мерзкий гад, наполовину монстр. Он пытался причинить вред Каору. Он напал на дом Яхико. Он...       Он выглядел донельзя жалко, лёжа в грязи и хныча. И позже, в зале суда, с ног до головы покрытый едва начавшими заживать царапинами и синяками неприятного жёлто-коричневого оттенка, когда он то и дело испуганно вздрагивал. Яхико вспомнил тогда то, что когда-то между делом сказала ему Каору, цитируя своего отца: о том, что у страха глаза велики, и при свете дня монстры всегда становятся меньше. Его должно было бы порадовать осознание того, что это именно он, Яхико, сделал одного из монстров маленьким и жалким, но нет: в итоге он и сам почувствовал себя жалко и тошно.       Но ведь Кихея бы это не остановило, заспорил Яхико с самим собой и, едва только у него мелькнула эта мысль, тихий голос в голове спросил: «А разве ты не должен быть лучше, чем Кихей?»       Защищающий меч. Мальчик полагал, что понимает значение этих слов — чтобы кого-то защитить, нужно быть сильным, разве не так? — но, когда стоял в зале суда, а за спиной пыхтел от злости Сано (и ведь Сано сильный, но Сано не оказалось поблизости, когда всё это происходило, а что толку от всей твоей силы, если тебя нет там, где ты нужен?), то вдруг подумал, что, может быть, вообще не понимает, в чём суть.       Яхико вздохнул и прислонился затылком к столбику энгавы, наблюдая за тем, как Кеншин методично, не торопясь, достаёт ведро воды из колодца. День выдался ясным и почти таким тёплым, как положено весной: хотя солнце ещё наполовину скрывалось за облаками, но по крайней мере иногда в течение дня всё же показывалось. Теперь же начинался вечер, солнце уже клонилось к закату. Воздух был тих и спокоен, пахло распускающимися почками и молодой листвой.       Каору и Сано отсутствовали с самого обеда и предупредили, что не вернутся дотемна. Так что Яхико прихватил немного съестного из Акабэко — на двоих, для себя и Кеншина. И даже успел вернуться домой до того, как Кеншин начал готовить ужин. Кеншин напрягся, когда Яхико сказал ему, что готовить сегодня не нужно, и расслабился только самую малость, увидев, как мальчик взял себе половину захваченной из ресторанчика еды, жестом давая понять Кеншину, что остальное для него. Кеншин ушёл есть на кухню, но хотя бы поел. Яхико несколько беспокоился, что случайно нарушил одно из тысячи и одного правила, которые связывали рыжеволосового мужчину и всех, кто с ним общался, но ведь Кеншин готовил каждый вечер (когда физически мог, по крайней мере) и давно заслужил передышку.       Кеншин отнёс ведро с водой на кухню. Вернувшись, он замер и какое-то время стоял неподвижно. Отросшие медные пряди скрывали глаза. Затем вдруг подошёл и опустился на колени там, где должен был быть огород. Сейчас это просто заросший, запущенный угол дворика: у Каору не хватало времени, чтобы им заниматься. Кеншин довольно долго неотрывно изучал почву, так что Яхико даже подошёл поближе, чтобы узнать, в чём дело.       — Что такое? — полюбопытствовал он, присев на корточки рядом с Кеншином. Тот едва заметно втянул голову в плечи и подобрался, будто собираясь отшатнуться.       — Госпожа Каору поручала недостойному слуге вести хозяйство, — помолчав, сказал наконец Кеншин.       Яхико обдумал услышанное, окидывая взглядом заросший сорняками участок земли. Тут не столько огород, сколько рассадник сорняков, ну правда. Да и, вроде бы, Каору не говорила Кеншину заниматься огородом, по крайней мере не поручала ему этого прямым текстом...       Так может, Кеншин сам захотел это сделать? С некоторых пор он принимал решения, но только когда ему предлагали выбор. Насколько Яхико известно, Кеншин впервые самостоятельно изъявил желание что-то сделать. Если, конечно, это его желание. В конце концов, может Каору правда поручала ему заняться огородом, просто Яхико не слышал.       Только вот, разве важно, что вообще Каору поручала Кеншину?       Яхико знал, что это важно, по крайней мере для Кеншина — но ведь это не должно быть важным. И вот это «не должно» — куда важнее.       — Кажется, на чердаке в сарае есть садовый инструмент, — произнёс мальчик, вставая на ноги. — Хочешь, я принесу?       Кеншин торопливо поклонился, порываясь встать.       — Этот недостойный слуга...       — Нет, нет, — замахал рукой Яхико, и Кеншин осёкся на полуслове, — ты правда здорово придумал. Я хочу помочь, — и мальчик пошёл к сараю, бросив через плечо: — Ты пока подумай, с чего лучше начать, ладно? Я принесу инструменты.       Завёрнутые в тряпки инструменты лежали там же, где Яхико видел их в последний раз — на чердаке за стопкой в разной степени разбитых тренировочных манекенов и какими-то полками от разобранного ящика. Рядом стояла небольшая коробка, и вот её Яхико не помнил. На крышке был неизвестный Яхико герб, хотя мальчик не мог отделаться от навязчивого ощущения, что этот герб должен быть ему знаком.       Хмурясь, он обвёл очертания герба пальцами. Широкая горизонтальная линия и три точки внизу, расположенные в виде стоящего на вершине треугольника. Кажется, что-то знакомое. Очень знакомое. К тому же коробочка не была такой пыльной, как остальные предметы на чердаке: видимо, она здесь не так давно. Тут ведь никогда не убирались, всё равно здесь свалены только поломанные и ненужные в повседневных делах вещи. Но Яхико не видел до этого ничего с таким гербом — ни в доме, ни в зале для фехтования.       Коробка была небольшой — не больше котелка для варки супа, — но тяжёлой, как он выяснил, когда приподнял её и осторожно потряс. Что-то внутри звякнуло и пересыпалось — и этого чего-то внутри много. Явно металлическое и подозрительно похожее на монеты. Яхико не был особенно хорошим домушником, но карманник из него был превосходный, и он срезал за свою недолгую жизнь достаточно туго набитых кошельков, чтобы безошибочно распознать звон монет.       Откуда на чердаке у Каору взялась полная денег коробка? Конечно, это может быть копилкой для мелочи. А может, там внутри и вовсе не деньги... Вот только она запечатана, закрыта на замок и вообще... подозрительная какая-то.       Яхико осторожно поставил коробку туда, где взял, стараясь не нарушить слой пыли, чтобы не было заметно, что коробку трогали, а потом спустился вниз по лестнице, держа под мышкой завёрнутые в тряпки инструменты. Кеншин неестественно неподвижно стоял в центре сарая.       — Чутка проржавели. Ничего? — несколько неуверенно спросил Яхико. Разговаривать с Кеншином было непросто: Яхико коробило пытаться общаться с ним так, как это делает Каору. «Каору вынуждена так разговаривать, — напомнил он сам себе, — потому что она его хозяйка». Потому что есть правила, и Мегуми объясняла, что Кеншина нельзя заставлять их нарушать. Только он сам может перейти к тому, чтобы попытаться их нарушить, в противном случае он впадёт в ступор. Они могут только дать ему понять, что он может нарушать эти бесчеловечные правила, что его за это не накажут.       Яхико всё прекрасно понимал, но это так неправильно!       Интересно, как выдерживает Каору...       Яхико протянул Кеншину свёрток, тот, втянув голову в плечи, развернул его, разглядывая инструменты. Он по-прежнему иногда зажимался и замыкался в себе, но последние несколько недель намного реже, чем раньше. С тех самых пор, когда он и Каору вернулись из поместья Канрю целыми и невредимыми (а Яхико только тогда, когда они благополучно вернулись домой, осознал, насколько боялся тех ужасов, которым не осмеливался дать название даже наедине со своими кошмарами).       — ... простите недостойного слугу, что он побеспокоил вас, юный хозяин, — настороженно произнёс Кеншин, нервно сглатывая.       — Какое там беспокойство! — отмахнулся Яхико, лениво вбивая ладонью на место перекосившуюся ступеньку стремянки. — Я ведь тоже тут живу, знаешь ли.       Кеншин в ответ склонил голову и отошёл от мальчика. Яхико последовал за ним, на ходу размышляя о странной находке. Если в коробке на самом деле деньги, то много, гораздо больше, чем Каору зарабатывает за год. Конечно, там может быть что-то другое, гвозди, скажем, но звук слишком уж характерный. Вряд ли Каору смогла бы скрывать от всех свою радость, если бы ей вдруг перепало такое богатство. Значит, она, скорее всего, не знает о коробке. Так кто же мог её там оставить?       Он беспокойно посмотрел на Кеншина, который снова опустился на колени на краю участка земли. Неужели опять кто-то пытается подставить Каору? Но ведь братья Хирума сидят в тюрьме. Впрочем, у них могут быть союзники. И да, такая подлость вполне в их стиле, эти мерзкие гады захотят отомстить, конечно. Даже если — чёрт, да особенно если — оказались биты на своём же поле.       Яхико покачал головой. В любом случае, он сейчас не может с этим ничего поделать. Надо будет расспросить Каору о коробке, когда она вернётся домой.       Решив временно отложить напрасное беспокойство, он уселся рядом с Кеншином на землю, глядя, как тот работает. Кеншин тщательно, методично и эффективно выпалывал сорняки. Он снова спрятал глаза за чёлкой, и Яхико показалось, что у него дрожат пальцы, которыми он зарывался в почву, пытаясь вытащить особо упрямые корешки.       — Так что, нам нужно просто всё отсюда повыдёргивать?       Кеншин потянул за сорняк, вытащил его и положил поверх уже скопившейся кучки.       — ... нет, юный хозяин, — отозвался наконец он, и Яхико видел, каких усилий ему это стоило: Кеншин сильно стиснул челюсти, как в тот день, когда ворвались полицейские и попытались его увести.       — Ты можешь показать, что не надо выдёргивать?       Снова едва уловимо вздрогнув, Кеншин молча поднялся на ноги. Он указал на несколько растений, которые было легко отличить от сорняков.       — Ладно, — сказал Яхико, отходя на другую сторону грядки, — ты пропалывай там, я начну отсюда, встретимся посередине. И... это, — неловко повёл он плечами, — знаешь что... Ты не обязан звать меня «юный хозяин» и всё такое. Можно просто Яхико. Если, конечно, тебе не сложно.       Кеншин снова надолго замер — и Яхико был уверен, что преступил и нарушил какое-то правило, о котором ему не рассказывали, и о котором он не смог догадаться сам, — но потом, мало-помалу, постепенно расслабился.       — Как пожелаете, юный... господин. Я... Яхико. Господин Яхико.       Он снова вернулся к прополке, и Яхико показалось, что он уловил что-то на лице Кеншина. Что-то, похожее на желание улыбнуться.       Земля оказалась мягче, чем ожидал Яхико. Под жёсткой коркой оказалась жирная, богатая почва, и мальчик удивился, поняв, что в работе руками на земле есть своя прелесть. Ну, в основном руками. Некоторые сорняки уходили корнями далеко вглубь, а Кеншин сказал, что корень нужно вытаскивать целиком, поэтому приходилось использовать тяпку. Яхико быстро приноровился рыхлить ей почву, обрубая тонкие щупальца корней, чтобы извлечь основную часть. Он не был уверен, почему не нужно возиться с мелкими ответвлениями от основного корня, которые порой оставались в земле, но Кеншин, казалось, знает, что делает, а он только покачал головой, когда Яхико спросил о них. Значит, можно не беспокоиться.       На самом деле Яхико вообще не особенно разбирался в огородах, посадках и уходе за растениями. В конце концов, он происходил из рода самураев и, хотя стал карманником, уличным воришкой, хотя его семья разорилась и была опозорена, утратив своё положение среди множества вассалов сёгуна — он не перестал от этого быть самураем. Самурай остаётся самураем, как бы низко он ни пал. А самураи не выращивают овощи. Это дело крестьян.       Но по-своему это оказалось даже приятно. Не то чтобы весело, нет, потому что работа оказалась довольно тяжёлой. Но при виде очищающейся от сорняков земли, при виде того, как она постепенно освобождалась от хаотичного переплетения зелени и становилась рыхлой, готовой к новым посадкам, он ощутил тёплое, радостное чувство гордости и удовлетворения от результата дела своих рук.       Кеншин успел прополоть гораздо больший участок, чем Яхико. Мальчик присел на корточки, разглядывая мужчину. Кеншин работал спокойно, размеренно, без суеты — он всегда делал всё без суеты. Спешащим Яхико видел его всего однажды, во время той заварушки с братьями Хирума. Тогда, когда Кихей пытался его купить, и после стычки с Гохеем. Яхико вспомнил, как опустился на колени рядом с лежащей на полу додзё Каору, и Кеншин посмотрел на него иначе, будто треснуло зеркало и оттуда теперь глядел кто-то иной, кто-то куда более истерзанный и напуганный, чем то пустое и ничего не чувствующее нечто, каким Кеншин был до того.       Может быть, Каору всегда видела именно этого человека, когда смотрела на Кеншина?       Кеншин вдруг поднял голову, будто услышал мысли Яхико. Затем посмотрел в сторону ворот.       — Возвращается госпожа Каору, юный господин, — уверенно сказал он, подбирая выкорчеванные сорняки. Яхико последовал его примеру и сложил свой стожок сорняков в кучу у стены, прибавив его к тому, что бросил Кеншин. А тот развернулся, едва охапка упала на землю, и быстро, хотя и без лишней спешки, двинулся к воротам.       — Кеншин! — по голосу Каору было слышно, как она рада вернуться домой и увидеть их, хотя в глазах этой радости не отражалось: они казались далёкими и отстранёнными. — И Яхико тоже! Вот уж не думала, что вы будете на улице в такой час.       Солнце уже почти скрылось за горизонтом, хотя света пока хватало. Ещё где-то с час будет светло.       — Да мы тут огород пропалывали, — сказал Яхико, показывая через плечо большим пальцем на отчасти расчищенный участок земли. — Это Кеншин придумал.       Кеншин снова замер. Каору посмотрела на грядки и улыбнулась — на сей раз по-настоящему. За последнее время Яхико насмотрелся на её наигранные улыбки и научился отличать их от искренних.       — Серьёзно? Вот это здорово! Кому-нибудь давно следовало заняться огородом.       Едва слышный выдох, и к Кеншину вернулось спокойствие. Даже больше того: он, казалось, подался к Каору, склонился к ней, вроде того, как листья растений медленно поворачиваются, стремясь уловить солнечные лучи. У Яхико перехватило горло от чего-то, для чего он не знал подходящего названия, по крайней мере, имеющего сейчас значение. В голове вертелись только такие слова, которые прозвучали бы как обвинение Каору, но ведь в этой ситуации нет её вины. Мальчик ведь не хуже других знал, чего ей стоит дарить Кеншину хотя бы такое успокоение.       — Я думал, вы с Сано допоздна не вернётесь, — продолжил разговор Яхико.       — А я ещё и не вернулась, — сказала она, быстро шагая в сторону сарая. — Только заберу кое-что. Не ждите нас, ни один, ни второй, мы будем дома довольно поздно.       — Насколько поздно? — спросил Яхико, встревожившись. У Каору были напряжёны плечи, и она слишком уж суетилась, возясь с засовом. Как рассерженная оса. За пояс у неё был заткнут деревянный меч, а поверх кимоно она надела ги и хакама. Кеншин ходил за ней по пятам, словно собака. Яхико поплохело от этого невольно пришедшего на ум сравнения.       — Поздно, — отозвалась она, отпирая дверь. — Не волнуйся. Кеншин, всё в порядке, я сама справлюсь, — это девушка уже обратилась к Кеншину, когда тот попытался последовать за ней внутрь. — До рассвета вернёмся, ясно?       Она закрыла за собой дверь. Яхико нахмурился и решил подойти поближе, Кеншин остался стоять на ступеньках. Мальчик не успел пройти даже половину пути до сарая, как дверь снова отворилась, и на пороге появилась Каору с маленькой деревянной коробкой в руках. На коробке тот знак, семейный герб: широкая горизонтальная линия и три точки внизу, расположенные в виде стоящего на вершине треугольника.       У Яхико душа ушла в пятки.       — И что же это ты должна забрать из сарая? — спросил он преувеличенно небрежно, но Каору даже не обратила внимания на его тон.       — Да так, кое-что для Сано, — так же небрежно ответила она, пряча маленькую коробочку в рукав и направляясь обратно к воротам. — Ничего такого важного. Просто вещи его друга, которые он обещал хранить, пока тот в отъезде. А теперь друг вернулся, так что Сано должен это вернуть.       — И для этого понадобится целая ночь?       — Ну, ты же знаешь Сано, когда он встречается со старыми друзьями. Будут сидеть ночь напролёт. И он сказал, что очень хочет, чтобы я познакомилась с этим парнем... Наверное, будет пытаться меня сосватать, — на её лице мелькнуло раздражение. — Будто у меня есть время на все эти глупости, вот серьёзно.       Яхико автоматически отреагировал заученными колкостями на тему её внешности, веса и отсутствия женского обаяния и добился желаемого отклика: ему пришлось уворачиваться от подзатыльника, когда она выходила за ворота. Но он не осознавал даже, что говорит: в голове было пусто, а кровь застыла в жилах, потому что Каору лгала. Неплохо, правда неплохо, учитывая, что, кажется, до того она всегда говорила только правду, но ей, в отличие от Яхико, никогда не приходилось лгать для спасения жизни. Ему необходимо было уметь вызывать в людях доверие и знать, в свою очередь, кому можно доверять. Необходимо для выживания.       И Каору сейчас ему лжёт. Что-то творится, что-то серьёзное, а она считает, что ему нельзя доверять до такой степени, чтобы рассказать правду.       — Вот уж нифига, — пробормотал он, оглядывая двор глазами профессионального вора. Нельзя просто выйти следом за ней за ворота, она может заметить. Но совсем рядом со стеной растёт дерево...       В несколько секунд он вскарабкался по ветвям и успел увидеть, как Каору удаляется от ворот по дороге, ведущей к гавани. Перепрыгнуть с ветки до стены — раз плюнуть, он смог бы это сделать даже с завязанными глазами. Если она думает, что он вот так просто будет сидеть дома и позволит ей попасть в беду, позволит кому-то причинить ей боль или, может, даже убить её...       Что ж. Он, в конце концов, мужчина в этом доме.       Яхико балансировал на стене, готовясь спрыгнуть, когда его негромко окликнули со двора.       — Юный господин.       Яхико посмотрел вниз, где у подножия дерева стоял Кеншин, глядя на него с широко открытыми глазами, в которых почти что угадывалась тревога.       — Не волнуйся, — сказал ему Яхико. — Я тоже знаю, что она во что-то ввязалась. Я не позволю, чтобы с ней что-нибудь случилось. Всё будет хорошо.       И он спрыгнул со стены и побежал за Каору.       Мальчик не оглядывался назад. А если бы оглянулся, то увидел бы, как после долгого, напряжённого момента нерешительности в воздухе мелькнуло что-то медно-рыжее — это Кеншин одним плавным прыжком перемахнул через стену и последовал за ними.

***

      Выследить Каору оказалось совсем несложно: она явно не рассчитывала, что кто-то может идти за ней. Желудок Яхико нервно сжимался — Каору шла по опасным улицам, и чем дальше, тем хуже. Она направлялась к докам, причём к старым докам — не в тот до блеска вычищенный охраняемый порт, в который заходят иностранные суда и корабли высокопоставленных лиц. Нет, она шла к тем докам, куда никогда не причаливали западные торговцы, где бывали лишь старые рыбаки, привыкшие к устоявшемуся порядку, да местные торговцы, которые не могут позволить себе лучшего места для стоянки... или не хотят. Каору сюда никогда в жизни не стоило приходить. Шёлковые одежды и яркие ленты, по которым в ней можно было узнать состоятельную женщину, заслуживающую уважения, здесь лишь привлекали к ней нежелательное внимание и делали её лакомой добычей.       По крайней мере, она, кажется, это осознавала. Шагала девушка широко и быстро, держа спину прямо и не глядя по сторонам, рука её лежала на рукояти деревянного меча. Большая часть подонков убиралась с её пути, не желая связываться с той, кто так уверенно вышагивает, но некоторые из них смотрели ей вслед со всё возрастающим интересом, а Яхико мог лишь беспомощно стискивать кулаки. Только бы она побыстрее встретилась с Сано!       Она подошла к грязной дешёвой забегаловке в центре района, неподалеку от воды. Тусклый свет лился через закопчённые решётчатые окна на улицу вместе со смехом, наигранными женскими вскриками и визгом струн плохо настроенного сямисэна, то и дело срывающимися на высокой ноте. Каору скользнула внутрь и буквально через минуту появилась снова, уже с Сано, который небрежно приобнимал её за плечи. Может, они и сошли бы за двух любовничков, которые решили поискать местечко поукромнее в продолжение весёлого вечера, если бы не явная настороженность на их лицах.       Яхико пропустил их далеко вперёд, прежде чем продолжить слежку. Сано хорош, в самом деле хорош, так что сейчас нужно быть осторожнее, или они его заметят.       Они спускались вниз, к воде, выходя из города. Там уже не встречалось ни уличных фонарей, ни других хоть малейших намёков на цивилизацию. Яхико понадобилось несколько минут, чтобы понять, куда они направляются, и тогда всё встало на свои места.       Ещё до открытия страны для иностранцев в бухте Эдо было настоящее царство контрабандистов. Сейчас их гораздо меньше, конечно, ведь торговля теперь контролируется государством, но они всё ещё пользуются теми же укромными бухточками, а полицейские, получая на лапу, закрывают на это глаза. Каору и Сано направлялись сейчас к одному из самых укромных мест, Яхико был почти уверен, что полиции о нём не известно. Теперь понятнее, для чего коробка с деньгами, но остальное всё так же туманно. Что вообще нужно Каору от контрабандистов? Откуда она взяла деньги, чтобы им заплатить? И что Сано... нет, он, наверное, помогает ей. Откуда бы она узнала, как выйти на контрабандистов, без его помощи?       Но почему он помогает ей? Должно быть, это что-то очень важное для неё. По-настоящему важное, иначе Сано отговорил бы её или придумал бы другой способ, безопаснее.       Может...       Яхико сглотнул — в горле пересохло от эмоций, которые сейчас нельзя испытывать. Может быть, что-то всё-таки случилось в тот день, когда она и Кеншин ездили в поместье Канрю. И она ведь говорила задолго до того, ещё когда только подобрала Кеншина, что, возможно, ей придётся покинуть страну... так может... может, она просто хочет нанять корабль, на котором они могли бы с Кеншином незаметно сбежать из Японии?       Но Каору не стала бы такое скрывать!       Если только... если только она не может взять Яхико с собой. Или если никак не может остаться и не может даже позволить ему выбрать, оставаться здесь или плыть с ней...       Яхико сердито потёр засвербившие глаза и пошёл за ними дальше, ни жив ни мёртв от переживаний.       Остались позади давно прогнившие, заброшенные причалы, и впереди показалась узкая протоптанная в земле дорожка, ведущая на невысокое лесистое взгорье. Сано остановился, зажёг небольшой закрытый фонарь, а потом они с Каору пошли по этой дорожке. Только этот переносной фонарь и давал немного света. В остальном сегодня стояла как раз самая подходящая для контрабанды погода: темно и облачно, луны совсем не видно. Ну а уличных фонарей в лесу не ставят, ясное дело.       Лёгкий ветер шелестел листвой деревьев, гармонично сочетаясь с шорохом набегающих на берег волн, дёргал за одежду, ерошил волосы, пах солью и дохлой рыбой. Яхико снял сандалии и засунул их за пазуху, чтобы ступать потише.       Благодаря свету от фонаря следить за Каору и Сано было легко, но только если знать, что именно искать взглядом. Маленький кружок света порхал рядом с ними, будто светлячок, и не выдавал их — разве только для знающих заранее, что по дорожке кто-то должен идти. Они поднялись к самой вершине утёса. Там, на самом верху, находилась небольшая, окружённая с трёх сторон лесом, ровная полянка с видом на океан. Яхико остался среди деревьев и, поспешно заляпав грязью и землёй одежду, чтобы быть незаметнее, спрятался за низким кустом. Затаился и стал ждать.       Совсем скоро из-за края утёса словно по волшебству появились трое мужчин — наверное, там было что-то вроде потайного хода, ведущего к пещерам под скалой. Яхико не слышал, о чём говорилось, но жесты их были вполне понятными. Они остановились на некотором расстоянии от Каору и Сано. Один из них, видимо, главный, с ухмылкой потирал руки.       Каору потянулась к коробке, но Сано быстро встал между ней и контрабандистами, покачав головой. Вожак контрабандистов нахмурился и скрестил руки на груди. Сано повторил его жест, сверля мужчину взглядом.       Вожак резко взмахнул рукой и рявкнул, отдавая приказ. Один из контрабандистов ненадолго исчез и вернулся, неся вместе с ещё одним, четвёртым, большой ящик. Они поставили его между вожаком и Сано и медленно отошли назад. Четвёртый при этом не ушёл обратно, а остался стоять рядом.       Сано указал на ящик. Вожак снова махнул рукой, подавая сигнал своим людям. Один из них вышел вперед с ломиком и оторвал крышку, затем отступил, чтобы Сано мог проверить, что внутри. Сано запустил в ящик руку и выудил оттуда... винтовку. Яхико пришлось прикусить кулак, чтобы сдержать удивлённое восклицание.       Контрабанда оружия. Оружия! Но... зачем же Каору... зачем Сано?..       За спиной Яхико вдруг треснула ветка. Он замер. Сердце дико и беспорядочно колотилось под рёбра. Пальцами свободной руки мальчик нервно зарылся в землю, чувствуя текстуру почвы: ощущение живо напомнило о недавней мирной работе в огороде. И только потом, очень-очень медленно, повернул голову.       В лесу на корточках тут и там сидели в засаде вооружённые винтовками люди, пристально следя за каждым движением Каору и Сано. И эти люди явно не были полицейскими.       Там, на поляне, только теперь, проверив ящик, Сано позволил Каору взять коробку с деньгами и передать вожаку. Тот принял коробку из рук девушки с елейным поклоном и ухмылкой, расплывшейся по жестокому лицу масляным пятном. Поднял крышку, проверяя содержимое. Сано опустился на колени, чтобы забрать ящик с товаром.       Яхико медленно и осторожно привстал на корточках, готовясь рвануться с места. Люди в лесу могут сидеть просто для страховки, конечно, чтобы обеспечить выполнение условий сделки. Или же они тут совсем для другого. Яхико внимательно смотрел на вожака контрабандистов, боясь даже моргнуть.       Тот что-то сказал, и на лице Каору даже в тусклом свете фонаря можно было прочесть удивление. Он потянулся к рукаву её кимоно, и она не успела среагировать и позволила ему прикоснуться, чёрт подери. Сано нахмурился и отбросил руку контрабандиста, вскидывая на плечо ящик с винтовками. Показал на коробку с деньгами. Вожак покачал головой и снова похабно осклабился, как жрущая навоз свинья, какой он и был.       Яхико сжал руку с землёй в кулак. Сано явно злился, и Каору впустую дёргала его за рукав, пытаясь привлечь его внимание. Она, как и Яхико, знала, каким становится Сано в такие моменты — он всегда в гневе вёл себя необдуманно, — а сейчас никак нельзя действовать необдуманно...       Контрабандисты, засевшие в кустах рядом с Яхико, взяли ружья на изготовку. Мальчик всё так же неотрывно смотрел на вожака, ожидая сигнала, который неизбежно должен был последовать.       И действительно — тот щёлкнул пальцами, и его люди быстро рассредоточились за ним, выстроившись в боевой порядок. Яхико бросил взгляд на стрелков и увидел, что они высекают кремнями искры.       — Сано! Каору! Это ловушка!       Он выскочил из-за деревьев уже под свист пролетающих рядом пуль. Одна ожгла ему плечо. Сано резко обернулся, услышав крик мальчика, и побежал к деревьям с искажённым от воинственного вопля лицом. Оставив Каору одну против четырёх мужчин. Деревянным мечом она парировала удар того контрабандиста с ломом: поворот запястья — и ломик вылетел из его рук, оставив безоружным. Шагнув вперёд, Каору рукоятью меча ударила мужчину в живот. Тот согнулся пополам, надсадно кашляя.       Яхико бросился на ближайшего к нему контрабандиста, на ходу вынимая из-за спины бамбуковый меч-шинай. Контрабандист презрительно рассмеялся, но ошеломлённо схватился за руку, когда Яхико с силой рубанул шинаем ему по плечу, и смех его перешёл в рык боли. Вожак отступил и не вмешивался, но двое других мужчин наседали на Каору, окружая её.       — Кеншин! — потрясённо воскликнула вдруг Каору. В схватку ворвался вихрь, раскидавший нападающих по сторонам, тусклый свет фонаря выхватил из темноты длинные рыжие волосы. Яхико на какой-то миг замер, не понимая, откуда здесь взялся Кеншин — что он тут делает, ведь без разрешения Каору он не должен был покидать додзё Камия, — а затем тот контрабандист, с которым Яхико вступил в схватку, начал разворачиваться к Кеншину и Каору. Яхико стукнул его по колену, привлекая внимание.       — Эй, ты бьёшься со мной! — крикнул он, но голос дрогнул и сорвался, когда мальчик вспомнил вкус крови Кихея на языке. Он заколебался, этого хватило, чтобы контрабандист схватил его за ворот ги и наотмашь ударил тыльной стороной ладони. Перед глазами заискрили фейерверки, щека вспыхнула огнём.       — Чёртова малявка, — усмехнулся мужчина, небрежно отшвыривая от себя Яхико. Мальчик приземлился неудачно, от удара о землю из лёгких вышибло воздух, так что даже в глазах потемнело. Он с трудом поднялся на ноги, чувствуя, что один глаз уже заплывает. В руке его откуда-то взялся камень.       — Не смей поворачиваться ко мне спиной, чтоб тебя! — заорал он, давая выход тёмной ярости, скручивающей внутренности. Потому что всё не так — потому что Каору замешена в каких-то тёмных делах с негодяями, Сано не защитил её, никто ничего ему не рассказывает и всё стало бессмысленным. И ничего удивительного, что они не принимают его всерьёз, ведь даже этот отброс не считает его достаточной угрозой, а сражаться и побеждать он может только жалких трусов вроде Кихея...       Он швырнул камень, ударивший бандита по затылку, тот обернулся и с мрачным видом пошёл на мальчика. Яхико подобрался и отступил чуть дальше, крепко держа прямо перед собой меч.       Контрабандист бросил взгляд за спину Яхико и торжествующе улыбнулся.       — Глупый мальчишка, — произнёс он почти что ласково, и легонько толкнул его. Яхико сделал шаг назад, пытаясь удержать равновесие, но вдруг понял, что опоры под ногой нет — пустота! Желудок резко скакнул к горлу, отзываясь на ощущение свободного падения. Мальчик падал с обрыва. Время будто замедлилось. Он слышал, как закричала Каору, зовя его по имени, видел, как в панике расширяются её глаза, видел, что Сано бросает одного из тех, с кем сражался, в других противников, и бежит сюда, к краю, болезненно-чётко видел, как с ружейных дул срываются огненные вспышки...       «Слишком поздно», — успел подумать он прежде, чем ударился о воду.

***

      Яхико начал падать.       Время остановилось.       Каору закричала.       Когда Яхико исчёз за краем обрыва, время пошло снова. Каору бросилась к краю, всего на шаг позади Сано, но их обоих далеко обогнал Кеншин. «Как человек может двигаться так быстро?» — мелькнула у Каору мысль, а Кеншин уже размытым пятном пролетел мимо и, вытянувшись струной, прыгнул с края обрыва.       Она едва не прыгнула за ним следом. Сано в последний момент поймал её за талию и задвинул себе за спину, не обращая внимания на то, что высокие подошвы её сандалий больно бьют его по ногам.       — Там скалы, Малышка! Если они не разобьются, это будет чудом!       Каору снова посмотрела вниз, задыхаясь от боли в сердце, и увидела кривые зубья скал среди бушующих волн. Яхико или Кеншина не было видно — там, внизу, вообще не было видно ничего, кроме этого страшного, перемалывающего всё каменного катка, да белых брызг по краям разбивающихся об него чёрных волн штормового моря.       — Нет, — простонала девушка, утратив всякую волю к борьбе. — Прошу, пожалуйста, пожалуйста, нет...       Сано отпустил её, и она рухнула на колени на краю обрыва, держась за каменистый склон обеими руками, будто так могла удержать эти шаткие, источенные водой и ветром камни, — будто могла исправить, отменить неизбежное. Она слышала, как Сано там, позади, доделывал начатое, вырубая тех контрабандистов, что ещё были в сознании, слышала, как он рвёт какую-то ткань, чтобы связать их друг с другом. Каору не знала, что он собирается сделать с ними, и её это не волновало. Каждой клеточкой, каждой молекулой своего существа она напряжённо пыталась разглядеть в слабом свете звезд живых людей среди сверкающих волн.       Вот. Водоросли это или... нет, это голова Кеншина мелькнула на поверхности, он глотнул воздуха и снова нырнул под воду. Она затаила дыхание вместе с ним и не дышала так долго, что задрожали руки и ноги, а перед глазами розами — розами Канрю — расцвели красивые, яркие, огромные пятна.       Кеншин снова всплыл, и на сей раз она увидела у него под рукой голову Яхико. Девушка не стала пассивно наблюдать за тем, как он плывёт к берегу.       Она понеслась туда, вниз, и сердце тревожным барабаном стучало в груди и горле, пульсировало в ногах. Бежала Каору, не разбирая дороги, через лес, где ветви деревьев рвали одежду и цеплялись за волосы, а потом, не думая ни о чём, скатилась по склону, обдирая кожу об острые камни. Спустилась к пляжу она как раз тогда, когда они добрались до берега. Споткнулась, полетела вперёд — и даже забыла испугаться. Вместо этого она использовала импульс падения, чтобы оказаться поближе к тому месту, где Кеншин обессиленно рухнул на полпути к спасению среди бурунов набегающих на берег волн. Море с каждой волной накрывало мужчину до пояса, словно пытаясь жадными руками утянуть обратно в свою ненасытную пучину и его, и Яхико, которого он крепко прижимал к себе.       — Яхико!       Каору упала рядом с ними на колени, бережно принимая мальчика из рук Кеншина. Кеншин закашлялся, сплевывая морскую воду, приподнялся и тяжело сел на берегу. По подбородку у него бежал ручеёк воды.       — Яхико! Нет, нет... Давай, негодяй ты этакий, прошу...       Её ученик был совсем бледным и холодным и ни на что не отзывался. Она прижала ухо к его груди, потом ко рту, отчаянно надеясь услышать сердцебиение, уловить хоть один вздох, но без толку...       — Отойди-ка, Малышка, — рядом вдруг оказался Сано. Наверное, последовал за ней вниз. Он осторожно отодвинул её в сторонку, опускаясь на колени. Повернул Яхико на бок и нажал ему на живот, поддерживая одной рукой под спину. Яхико казался таким маленьким по сравнению с Сано, — таким недокормленным, худеньким, самым драгоценным на свете...       Он кашлял! Яхико хрипел и кашлял, сплёвывая воду. Кажется, половина бухты Эдо потоком хлынула у него изо рта, но он снова дышал!       От слёз защипало глаза.       — Давай уже, парень, — неестественно спокойным тоном произнёс Сано. — Вот так. Дышать даже совсем младенцы умеют, так ведь?       Вместо ответа Яхико снова вырвало водой, и он жадно захватал ртом воздух. Каору сжала его в объятиях, и мальчик захрипел, стуча её по плечам.       — Ты до смерти меня напугал!       Сано оторвал её от чудом спасённого, снял свою белую куртку и с головой укрыл ею Яхико.       — Полегче, Малышка. Дай ему отдышаться. Воду мы откачали, теперь с ним будет всё в порядке.       — Он в порядке? Правда? — Каору крепко вцепилась в ворот кимоно. Глаза жгло от слёз и солёных морских брызг. Где-то сбоку пошевелился Кеншин, и она повернулась к нему, опираясь дрожащей рукой о прибрежную гальку.       — Кеншин...       Он нервно сглотнул и опустил глаза, глядя на крепко стиснутые на коленях руки. Будто приготовился к чему-то, будто ожидал...       Возглас удивлённого осознания сорвался с её губ прежде, чем она смогла его удержать. Верно, ведь Кеншин ослушался — без её разрешения оставил дом, который ему поручили охранять, а потом ещё и прыгнул за Яхико, хотя должен был остаться рядом с ней и оберегать её...       Услышав её восклицание, Кеншин вздрогнул, но прежде, чем он успел снова сжаться и уйти в себя, она порывисто обняла его, не думая сейчас, можно ли это или нельзя.       — Спасибо, — с плачем простонала она ему в плечо, — спасибо, спасибо, спасибо тебе...       От неожиданности он напрягся и потерял равновесие, ему пришлось опереться на руки, чтобы не упасть на спину. Он пах морской солью и чем-то ещё, чем-то древесным и сладковатым. Рыхлой землёй и... цветущим кедром? Он оказался твёрже на ощупь, чем она ожидала, мышцы ощущались под рукой переплетениями канатов. А ещё он был просто ледяным после этого вынужденного купания. Не успев даже осознать, что делает, она невольно прижалась к нему покрепче, желая согреть. И только почувствовав, как стремительно намокает верхняя одежда, вдруг осознала, насколько они близко друг к другу.       — Ты... мокрый насквозь, — проговорила девушка, отпрянув, — и холодный, как лёд. Вот, — она попыталась подавить смущение, пока снимала с себя ги, надетое поверх кимоно. Накинула ги ему на плечи, стараясь не касаться его там, где кожа не была прикрыта одеждой. — Надень, а то замёрзнешь ещё до смерти.       Кеншин выпрямился, запахивая ворот ги одной рукой. Он смотрел на неё широко раскрытыми глазами, не мигая, и Каору отвернулась, чувствуя, как по лицу расползается предательский румянец.       — Нужно поскорее доставить вас обоих домой, — тихо сказала она. — Сано, ты сможешь понести Яхико?       — Нет, — хрипло и надтреснуто прокаркал вдруг Яхико, гневно глядя на неё из-под огромной для него куртки Сано. У Каору засосало под ложечкой, — я не пойду.       — Что? Яхико, не глупи, ты совсем замёрз, тебе нужно согреться и отдохнуть, — она пыталась отвлечь его внимание на эти банальные проблемы, потому что знала, что именно он хочет узнать, но не могла рассказать ему...       — Я никуда не пойду, — прерывисто вдохнул он воздуха, — пока ты мне не объяснишь, что ты забыла у торговцев оружием!       — Тебе лучше не знать, парень, — произнёс Сано, опуская руку на плечо взбудораженного мальчика. — Поверь мне.       — А с фига ли я должен вам верить? — Яхико прокричал бы это, если бы мог уже в полной мере владеть своим голосом, но вместо этого закашлялся, тяжело, с присвистом дыша. — Вы мне нихрена не доверяете! Так с чего, чёрт возьми, я должен доверять вам?       — Яхико... — Каору потянулась к нему, но он со злостью отмахнулся от неё, ударив по руке.       — Хватит обращаться со мной как с ребёнком, — у него снова сорвался голос, но на сей раз не из-за того, что он наглотался воды. — Что бы ни происходило, я имею право знать! Это ведь и мой дом тоже...       Он заморгал, глаза его подозрительно блестели, и Каору показалось, что сердце сейчас разорвётся от тоски.       — Всё так. Но... кое-что... кое-что мы не можем тебе рассказать, Яхико. Это слишком опасно. Тебе вообще нельзя было идти сюда за нами... и тебе лучше забыть всё, что ты здесь увидел, — сердце оборвалось, Каору почувствовала себя так, как когда бежишь вниз с холма и понимаешь, что не сумеешь вовремя остановиться.       — Почему? — мальчик взмахнул рукой, будто хотел хлопнуть по чему-нибудь ладонью, но вокруг ничего не было, кроме каменистого пляжа, так что жест вышел жалким и незаконченным. — Что так чертовски важно? Я не... вы думаете, я не смогу понять? — он тяжело, прерывисто дышал, явно сдерживая слёзы. Сердито потёр нос. — Вы думаете, что я слишком глуп, чтобы помогать вам или хотя бы знать правду...       — Я думаю, что ты десятилетний мальчик, — перебила его Каору, вспомнив своего отца. Она сейчас говорила его словами, и это казалось почти святотатством. — Самый храбрый, самый сильный, самый доблестный десятилетний мальчик из всех, что я когда-либо встречала, но тебе всего десять лет, ты мой ученик и, если с тобой что-то случится, я это не переживу, Яхико!       Она с силой схватила его за плечи, будто собираясь потрясти. Он должен был услышать и понять — потому что ему нельзя было оказываться здесь сегодня, потому что у неё остановилось сердце, когда она увидела, как он выбегает из-за кустов, и она по-настоящему умерла, когда он упал с обрыва. Умерла, ожив лишь тогда, когда услышала здесь на берегу его первый хриплый вдох.       — Да, я пытаюсь защитить тебя! Я твой учитель. Я должна! И я приказываю тебе, как твой учитель, забыть всё, что ты видел сегодня вечером, и никогда, никогда больше об этом не упоминать. А если ты не можешь довериться мне в этом, тогда забудь, что вообще был моим учеником!       Слова отзвучали и повисли в воздухе холодным, оглушительным эхом храмового колокола. Выражение лица Яхико изменилось — кажется, пропала та самая ярая гордость, которую он так лелеял, — и слёзы покатились градом. Но он не всхлипывал. Вообще не издавал ни звука.       — ... Яхико, я... Нет, прости. Прости меня.       Она притянула его к себе, прижимая его голову к своему плечу. Он не отозвался, не обнял её в ответ.       — Я не это имела в виду. Я никогда тебя не прогоню. Ты член моей семьи, просто... ты так напугал меня, я... Прости. Я тебя не оставлю. Нет. Никогда, — едва слышно повторяла она снова и снова.       Не добившись ответа, Каору беспомощно посмотрела на Сано. В его глазах тоже плескался гнев, тот же гнев от страха и беспомощности, который клокотал в ней, пока она не выплеснула его наружу в этой вспышке. Гнев тускнел и, наконец, пропал совсем.       — Эй, малыш, — Сано потянулся и нерешительно потрепал Яхико по волосам, — Ты же знаешь, что она не хотела этого сказать. Ты просто нас до чёртиков перепугал, вот и всё. Но мы тебя в жизни из дома не выгоним.       Яхико всхлипнул — всего разок, — и Каору услышала, как он шепчет «Я виноват».       — Знаю, — негромко ответила она. — Знаю. Я тоже.

***

      Сано задержался, чтобы до конца разобраться с контрабандистами и доставить винтовки на один из многих оружейных складов, разбросанных по всему Эдо, где только и ждали сигнала из Киото. Каору с Яхико отправились домой. Он молча шёл рядом с ней, шаг в шаг, не держась за руку девушки. Кеншин шёл чуть позади, сперва настороженно, пока они шли по опасным переулкам, но заметно успокаиваясь по мере приближения к дому. Яхико, разумеется, потерял сандалии. Но понести себя он упрямо не позволял и так и шаркал в одних носках. Споткнулся мальчик, когда была пройдена уже большая часть пути. Кеншин одним движением ловко поймал его за ворот рубашки и подхватил на руки. Яхико не протестовал. Каору бросила на Кеншина благодарный взгляд, и ей показалось, что он на миг поднял на неё ничего не выражающие глаза.       К тому времени, как они дошли до дома, Яхико уже спал на ходу: он неуклюже прошмыгнул мимо неё и тут же скрылся в своей комнате. Каору беспомощно проводила его взглядом.       — Госпожа Каору, — тихо обратился к ней Кеншин, подойдя ближе.       Каору подавила всхлип и быстро повернулась к нему, пытаясь изобразить на лице спокойствие. Сейчас у неё не очень получалось контролировать эмоции.       — Да, Кеншин?       Он некоторое время колебался, но затем всё же заговорил.       — ... Прикажете приготовить чай? — предложил он наконец, и Каору отстранёно подумала, что же он хотел сказать, но так и не смог? Что она слишком строго обошлась с мальчиком? Что произнесла глупые, злые слова, которые никогда не возьмёшь обратно?       Это она и сама знает.       — Хорошая идея, Кеншин, — сказала она дрогнувшим голосом. — Мне ячменный чай, пожалуйста. Не зелёный.       Он поклонился и пошёл на кухню, а она осталась одна в тусклом круге света, отбрасываемом каменными светильниками по бокам от входа в дом. С минуту она так и стояла, вдыхая ночной воздух, чтобы он помог прочистить горло и прогнать стоящие в глазах слёзы.       Потом она прошла внутрь. Двери в комнату Яхико были задвинуты, но напольный фонарик ещё горел. Девушка негромко постучала в деревянную раму.       — Яхико? — окликнула она. Послышался шорох, будто он натягивал на себя одежду или вскакивал с матраца.       — Можешь не открывать, — поспешно сказала Каору. — Я просто... я хотела ещё раз извиниться. Я... Я бы никогда... — быстрый, глубокий вдох. — Даже если бы ты решил больше не изучать стиль Камия Кашин, этот дом всё равно остался бы твоим. Всегда останется. Несмотря ни на что.       Она слышала, как надтреснуто звучит её голос и надеялась, что он тоже слышит. Надеялась, что он слышит, что она говорит искренне.       Снова шорох — и сёдзи отъехали в сторону. Яхико уже переоделся в пижаму, глаза его были красными, а лицо опухшим от слёз.       — Может, ты хотя бы... — он глубоко вздохнул, — хотя бы скажешь мне: то, во что вы с Сано ввязались, это не что-то плохое, правда же?       — Нет, — он выглядел таким маленьким в свете бумажного фонаря, но в глазах уже снова разгорался привычный упрямый огонёк, и Каору позволила себе надеяться, что она ранила его не слишком глубоко.       — Нет, — мягко повторила она. — Это противозаконно и опасно, но не плохо. Пожалуй, это самое правильное из всего, что я когда-либо делала.       Она знала, произнося это, что выдала себя. Яхико достаточно умен, чтобы понять если не всю правду, то достаточно для того, чтобы оказаться в опасности. Но она ​​не видела другого выхода. По крайней мере после тех жестоких своих слов.       Яхико обдумывал услышанное, беспокойно покусывая нижнюю губу. Потом кивнул.       — Ладно, — сказал он. — Только... Обещай мне, что не натворишь глупостей. Обещай, — в голосе слышалось неприкрытое отчаяние.       — Я буду осторожна, — отозвалась Каору. — Клянусь тебе. Именем моего отца.       Она подумала, не рассказать ли ему больше: например, что он упомянут в её завещании ещё с тех пор, как стал её учеником. Что, даже если что-то с ней случится, у Яхико будут деньги и будет крыша над головой. Что она сделает всё, чтобы он больше никогда не оказался на улице.       Но ведь не это самое главное. Главное, что ему нужна она, она и Сано, и невозможность помочь дорогим людям пожирала его сейчас изнутри. Но Каору не могла позволить ему помогать. Только не в этом деле. Она и без того уже многим рисковала.       — Я обещаю, — снова припечатала она, уверенно глядя ему прямо в глаза. — Всё будет в порядке.       Помедлив, мальчик кивнул.       — Хорошо, — сказал он, потирая шею. — Хм. Тогда спокойной ночи, Каору.       — Спокойной ночи, Яхико.       Он задвинул сёдзи и отправился спать. А Каору оставалась за дверью, пока фонарь в комнате не начал тускло мигать и, наконец, потух совсем. Только после этого она поднялась на ноги и направилась на кухню, надеясь, что Кеншин уже заварил чай.

***

      Возвращаясь от Кацу, Сано проходил мимо клиники Огуни, и даже хотел зайти, но передумал. В конце концов, уже глубокая ночь. Клиника закрыта, несмотря на всё ещё горящий при входе светильник. Это для экстренных случаев, а царапины и синяки такими не считаются.       Сано вздохнул и прислонился к воротам клиники. Нет, не стоит беспокоить кицунэ в такой час. Он не вправе просить её вылечить то, что болит по-настоящему. Ведь он никогда не хотел, чтобы в это оказались втянуты Каору или Яхико.       И да, это в самом деле было эгоизмом: пытаться скрывать от них правду, держать их в стороне — он ведь делал это ради себя, не ради них. Но он пытался защитить их, чёрт возьми, разве это не считается?..       Мегуми умела вытаскивать на свет ту правду, которую он прикрывал красиво выглядящими словами... да кучей дерьма! С хирургической точностью она видела настоящую болезнь под симулированием и ложными симптомами. Он хотел поговорить с ней, просто не имел права. Не сейчас, когда на её плечах и без того тяжкое бремя.       Может быть, после войны... Может быть, когда Канрю будет гнить в земле, она позволит ему, Саноске, понести хотя бы часть её тягот, разделить с ней это бремя. И для них настанет общее будущее. Уж он-то позаботится об этом.

***

      Мегуми остановилась, не дойдя до ворот. Уже поздно — слишком поздно, чтобы выходить на улицу. Слишком поздно для чего-то. Даже если бы она отыскала в этот час Сагару, что бы она могла ему сказать?       Шиномори отправил запрос в Киото и получил ответ. У неё есть чёткие приказы, и она знала, насколько они важны. Последний замысел Канрю хуже самого жуткого кошмара. Ему нужно помешать любой ценой.       У него не получится. Она может остановить его... она остановит. Заплатив за это цену.       Но ведь у всего есть цена, не так ли? У каждой жизни и каждой смерти: медицина это ведь просто искусство выбора. Спасти жизнь ребёнка ценой жизни матери или наоборот. Облегчить агонию человека с гниющими язвами в кишках, чтобы другой, у кого простой перелом ноги, смог выжить. Ни один врач не может спасти всех. Иногда нет надежды, нет возможности помочь и тогда приходится просто... отпускать.       Она прислонилась к воротам, и ей вдруг показалось, что лопатки ей греет широкая спина Сагары.       Будет больно отпускать их. Отпускать с таким трудом отвоёванную надежду, когда ей почти удалось поверить, что у неё будет потом, что и для неё настанет будущее. Но... добровольно отдать одно маленькое будущее ради счастливого окончания тысяч других историй...       Честный обмен.

***

      Было уже поздно, нужно бы ложиться спать. Но одежда Яхико после падения превратилась почти в лохмотья, и Каору хотела успеть починить её до утра. По крайней мере, шить-то она умеет. Да, она не слишком хорошая экономка и готовит из рук вон плохо, но в драных обносках не придётся ходить ни ей, ни членам её семьи.       Поэтому сейчас она сидела и шила при свете бумажного фонарика. Света он давал немного, так что приходилось шить едва ли не прямо над ним. Игла тускло мерцала, с каждым стежком мало-помалу стягивая жёлтой нитью рваные края. Девушка работала медленно и аккуратно, стараясь делать маленькие и незаметные стежки. Если всё получится, то потом будет и не видно, где была порвана вещь.       Рядом, опустив голову, сидел Кеншин, терпеливо ожидая, когда она закончит. Он то и дело клевал носом и всё чаще осоловело прикрывал глаза, но наотрез отказывался ложиться. Он не отправится спать, пока не пойдёт она, настаивать бесполезно, так что стоило бы лечь поскорее хотя бы для его пользы... Вот только даже если Каору попытается сейчас пойти спать, она всё равно не сможет уснуть: будет лежать и смотреть в потолок. А Кеншин каким-то образом всегда знает, если она не спит, и тогда тоже не засыпает. Так же она хотя бы не бесцельно проводит время.       Шитьё было единственным типично женским занятием, в котором она преуспела. Дела в додзё после смерти отца шли не очень-то хорошо, состояние семейства Камия было на самом деле много меньше, чем болтали соседи, и только благодаря её бережливости и умению штопать сама Каору и близкие ей люди выглядели прилично. Из хранящихся в сарае отрезов и рулонов ткани она даже шила новую одежду, когда старая совсем изнашивалась. На это уходило довольно много времени, но времени у неё было достаточно.       Искусству шить научила её мама. Собственно, это одно из самых ярких воспоминаний, которые остались о ней у Каору. Её прохладные, мягкие руки направляли неловкие маленькие ручки Каору. Она со смехом уговаривала дочь проявить терпение. Говорила, что шитьё — тоже что-то вроде медитации, которой учит отец, и тоже помогает стать более дисциплинированной. «Вшей свои чувства в ткань, — так учила она. — Надежду, любовь, желание защитить: вложи всё это в свою работу, и эти чувства согреют твоих любимых, защитят их и помогут всегда воротиться домой».       Каору прервалась. Отогнула подол рубашки. На нём была вышита маленькая зелёная лягушка — оберег для безопасного возвращения. Девушка обвела пальцем швы. Вышивка уже поистрепалась.       Сперва нужно всё зашить. Оставалось всего несколько стежков, и Каору аккуратно и тщательно работала иглой, произнося про себя молитвы. «Исцели нас». Всех — и её саму, и Сано, и Мегуми, и Яхико, и Кеншина тоже. «Приведи нас домой». Домой — в то отдалённое, пока неясное будущее, когда всё закончится, когда мир будет новым, свободным. «Сохрани нас». Чтобы розы росли подальше от наших дверей...       Каору закончила чинить изорванную рубашку, закрепила нить на изнанке и потянулась за чашкой чая. Чашка до сих пор стояла почти полной, а чай в ней давно остыл. В голове гудело, предвещая мигрень — девушка не могла понять, отчего: не то от того, что долго напрягала глаза при плохом освещении, не то от обезвоживания. Увидев рядом с чашкой небольшой поднос с рисовыми шариками, она вдруг вспомнила, что ничего не ела с самого обеда. Голода она не чувствовала.       Но всё-таки съела один шарик, не разбирая вкуса, просто для поддержания сил, и подготовила нить зелёного цвета. Раз уж взялась за рубашку Яхико, надо бы и лягушку на ней обновить. Наверняка оберег уже потратил все силы на то, чтобы вытащить Яхико из моря.       Тихий вздох — и Кеншин, наконец поддавшись усталости, опустился на пол и свернулся калачиком рядом с Каору, по-кошачьи прижавшись спиной к её бедру. Так нравящиеся ей волосы цвета осенних листьев упали ему на шею, блестя золотом в тусклом свете. Он закрыл глаза, а руки плотно прижал к телу, как играющий в прятки ребёнок.       — Кеншин?       Он сонно пробормотал что-то — в точности как это делают Аямэ и Сузумэ, когда хотят подольше поваляться в постели — и свернулся сильнее, плотнее прижавшись к ней. С тех пор, как он оправился после болезни, он никогда не спал открыто в её присутствии. Когда Каору спросила Мегуми об этой странности, та сказала, что это стандартный протокол. Раб никогда не засыпает до того, как заснёт хозяин. На тот случай, если хозяину что-то понадобится.       А Кеншин сейчас спал. Или по крайней мере дремал. Черты лица заметно смягчились. В бессознательном состоянии он казался совсем юным и невинным.       Осторожно, не совсем понимая, почему это делает, Каору нежно заправила ему за ухо выбившуюся прядь. Он расслабился при её прикосновении — не напрягся, а расслабился. Потом замер, задышав глубже и ровнее, засыпая по-настоящему.       Каору снова погладила его по мягким, как птичьи перья, волосам, и в груди вспыхнуло и расцвело огненным цветком яркое и живое тепло. Необходимость защитить... глубинная, первичная потребность укрыть его, сберечь, желание, на которое у неё нет никаких прав... но которое она всё равно остро ощущала. Желание сражаться не просто потому, что это требуется по справедливости, из чувства долга, но ради того, чтобы уберечь его — потому что он её, а она никогда не позволит никому причинить вред принадлежащему ей. Никогда.       У неё нет на это права. Она не имеет права испытывать к нему такие чувства, не сейчас, когда у него нет права выбора — когда у него нет другого выбора, кроме как оставаться с ней. На самом деле ведь он не её. Он не просил об этом, как не просила и она, и ей нужно почаще напоминать себе об этом. Он никогда не может быть её, потому что у него нет себя, нет человека, который мог бы по доброй воле препоручить себя ей: Канрю силой отнял у него это право. Она же забрала его у Канрю по воле случая. И теперь берегла его, веря, что однажды Кеншин достаточно окрепнет, чтобы забрать это право себе.       Если повезёт, он помянет её тогда добрым словом.       Каору смахнула набежавшие слёзы и снова склонилась над шитьём.

***

      Хико стоял перед воротами школы Камия. Флакон духов в рукаве обжигал, будто клеймо, даже сквозь материю. Он осторожно сжал его, взвешивая на ладони. Возлагать надежды на такую мелочь... И заставлять ещё не до конца исцелённого человека пройти через такой ужас...       Но таков порядок вещей. Жестокость и доброта на самом деле одно, если смотреть на них с большого расстояния. Идеал Меча Небес — «Делай, что должно». И Хико был уверен, что делает сейчас то, что должно и необходимо. Иначе бы не делал этого. Да, не очень-то логичные рассуждения, даже откровенно слабые, но это сейчас не имеет значения. У него в этом... в этой драме своя роль, и он отыграет её до конца.       Мальчишка в душе остался самим собой. Ему нужен только толчок — он не трус, но всегда предпочитал избегать конфликтов, и этот недостаток был неотъемлемой частью его натуры. Хико знал, что этот недостаток и уничтожит Кеншина, если его не искоренить. Именно он и уничтожил в итоге, как подозревал Хико. Ведь Хико затем и отпустил его тогда возиться с этой Юкиширо: мальчику нужно было научиться стоять на своём и бороться за что-то. Если же бой был заведомо проигрышным, тем лучше: два урока в одном.       Иногда сражаться необходимо.       Иногда победить не можешь.       Но всё равно вступаешь в бой.       Он шагнул вперёд, но остановился. На небе сегодня не было видно луны, только перемигивались между собой бледные, холодные звёзды. Тихий ветер шелестел листвой. Дом молодой учительницы фехтования казался таким... мирным. Настолько мирным, насколько это возможно сейчас. Тихим и по-своему священным, как свежевыпавший чистый снег. Это не должно было остановить его... но почему-то показалось вдруг важным.       Парой часов позже или раньше — какая разница?       Вздохнув, будто умудрённый годами горный лев, Хико развернулся и отправился искать, где можно переждать остаток ночи.