***
Рассказал он вот что. Жил тогда Хико в уединённой маленькой хижине на высокой горе. У подножия горы располагалась небольшая деревушка, в которую можно было спускаться время от времени, чтобы поторговать. В конце концов, не всем может обеспечить природа — приличного сакэ в лесах не сыщешь. Поэтому Хико мастерил посуду и продавал свои изделия через семейство Киёсато, которое стало главенствовать в деревне с приходом к власти Токугавы. Такое положение дел устраивало обе стороны, особенно с учётом того, что никто не называл при этом Киёсато купцами: самурайская честь требовала, чтобы они считались покровителями Хико. Хико понимал это; он ведь и сам когда-то был самураем, до того, как потерял данное при рождении имя. После того, как Хико взял к себе Кеншина в обучение, они каждый месяц спускались в деревню уже вдвоём. Сперва это приходилось делать потому, что Кеншин был слишком запуган, чтобы оставаться одному, а потом перешло в привычку. Так что, когда старшая дочь семейства Юкиширо по имени Томоэ приехала в деревню, чтобы пожить в семье жениха в преддверии свадьбы — её будущая свекровь вбила себе в голову, что, раз у девушки рано умерла мать, именно ей, свекрови, предстоит научить её домоводству и прочим женским занятиям, — её повстречал Кеншин, и... Господин Хико прервался, поглядев в сторону Кеншина. Каору сидела напротив господина Хико, и она проследила за направлением его взгляда: Кеншин так крепко стиснул в руках ткань брюк-хакама, что костяшки пальцев побелели. — ... Мне жаль, — прошептал он дрожащим, совсем детским голосом. Голосом того ребёнка, каким был тогда. — Мне жаль, мне так жаль... — Ну что ты, — с болью в сердце отозвалась Каору. Но не решилась потянуться к нему, памятуя о том, как он отреагировал в предыдущий раз. — Ты не сделал ничего плохого. Это не твоя вина. Кеншин молча склонил голову ниже. Яхико сидел между ними — и на его лице явственно читалось, что он уже представляет, чем закончится эта история. — Могу я продолжать? — спросил господин Хико, и на сей раз в его голосе не было и тени сарказма. Кеншин едва заметно кивнул, и господин Хико продолжил рассказывать, теперь несколько медленнее, осторожно подбирая слова. Сын семейства Киёсато, Акира Киёсато — жених той самой Томоэ, — серьёзно заболел. Он подхватил какую-то странную болезнь, вероятнее всего заморскую, от которой ужасно страдал, хотя внешне никаких причин для боли не было заметно. Врачи не знали, как его лечить. Родители долго искали средство, которое могло бы помочь сыну... и тут объявился Канрю. — Западная медицина, — сказал господин Хико, — более развита, чем наша. Канрю обещал заплатить за лечение мальчика, если... — и мужчина снова посмотрел на Кеншина. — Не знала, — хрипло вмешался Кеншин. — Солгали, — он дрожал крупной дрожью, его так трясло, что Каору показалось даже, что он вот-вот рассыплется на части. — Да, — согласился с ним господин Хико, — они не сказали девушке всей правды. Только сообщили ей, что Кеншин может помочь в лечении их сына, её жениха. Упросили её повлиять на Кеншина, уговорить его помочь. Умоляли её как будущую невестку. Она сделала, как они просили... Мы поспорили с ним тогда, — господин Хико снова прервался, прикрыв глаза. — Девушку винить не в чем, — сказал он так, будто это признание далось ему нелегко. — Юноша был её женихом. Его родители солгали ей. Солгали им обоим. И тогда Кеншин покинул своего учителя, а Хико отпустил его. Кеншин спустился в деревню, встретился с родителями Акиры. Они поблагодарили его за доброту и отзывчивость, за то, что он согласился предложить свою помощь для оплаты лечения. Всё ложь. Всё оказалось ложью. Кеншин отправился на встречу с человеком, которому должен был помогать в счёт оплаты долга за лечение Акиры. Там его ждала засада... и Томоэ, хотя она не должна была там оказаться. Но она услышала, о чём говорили старшие Киёсато после ухода Кеншина, поняла, что затевается, и побежала предупредить его... Кеншин застонал, едва ли не взвыл, как воют-убиваются по покойнику. — Я точно не знаю, что произошло дальше, — спокойно продолжил господин Хико. Солнечный свет, проникавший в комнату из сада, казался слишком ярким, из-за него всё становилось нереальным и фантастическим, слишком резким и контрастным: каждый предмет отбрасывал глубокую, густую тень. — Меня там не было... — Это моя вина, — прошептал Кеншин. — Не сумел остановить... не смог защитить... — Нет, Кеншин! — на сей раз Каору едва не кинулась к нему, удержавшись в последний момент. — Ты не... Виноват Канрю, а не ты, ты не мог ничего сделать... — Моя вина, — настаивал он, цепляясь за эту уверенность, как утопающий за соломинку, — моя. Должен был... исправить... должен был... Что-то было ещё в том, как он держался, какие-то эмоции бурлили в нём, и девушке почти удалось разглядеть их, понять, что это. Но не совсем. Возможно, и к лучшему, что страх застил ей глаза — даже то, что она уже увидела, было слишком трудно вынести. В рассказ вмешался хмурящийся Яхико. — А на что Канрю вообще сдался Кеншин? — Он искал испытуемых, — коротко бросил господин Хико, неотрывно глядя в одну точку поверх головы Каору. — Киёсато описали Кеншина людям Канрю. И тот счёл, что Кеншин... справится лучше, чем те, кто был до него. Яхико шумно сглотнул. — Значит, они его сдали, — пылко произнёс он, — сволочи! Кажется, они говорили что-то ещё, но их голоса звучали всё тише и дальше, а Каору всё смотрела на Кеншина: он сидел сжавшись, сгорбившись, скрючась под весом тяжкой ноши. «Моя вина, — звучал в голове его хриплый шёпот, полный отчаяния и скорби. — Моя вина». — Кеншин... Он взглянул на неё. В глазах у него не стояли слёзы, но она всё равно различала их. Мегуми тоже так делала — сколько с тех пор прошло? Мегуми тоже плакала без слёз. — Всё хорошо, — сказала Каору. — Я понимаю тебя. Я... Горло перехватило, когда она подумала, каким маленьким мальчиком он тогда был, немногим старше Яхико. Когда представила девушку, которую он любил, девушку, преданную семье своего будущего мужа. И её преданность использовали, чтобы сохранить жизнь своему сыну. Перед глазами мелькнуло видение: девушка с незнакомым, неопределённым лицом бежит вперёд, пытаясь предупредить об опасности, а потом выстрел или удар меча (что же именно оборвало её жизнь?) — и крик Кеншина, и алая кровь заливает землю. — Я пойду с тобой, — произнесла она в тишине, которая наступила, пока Каору вглядывалась в прошлое. — Мы пойдём. Вместе. Если ты хочешь этого. Тебе не... тебе не придётся делать это в одиночку. Он судорожно, длинно вдохнул. И резко выдохнул, будто измотанный, измученный человек. Потом он поклонился. Это был неуклюжий, нервный поклон, совсем не такой изящный и грациозный, как обычно. Вдруг мелькнула мысль, что впервые он поклонился ей сам, поклонился именно он. Ей показалось, что уместно поклониться в ответ. — Спасибо, — сказал он. И Каору сумела не заплакать и не посрамить его мужество слезами.***
После этого Кеншин немного успокоился, хотя, если присмотреться, руки у него всё ещё дрожали. Наверное, он чувствует то же, что сама Каору сейчас: беспокойство и нетерпение, потребность действовать, хотя знаешь, что пока ничего не можешь сделать. Счастливец — у него хотя бы огородик есть. Она снова прикинула, не предложить ли ему помощь, но передумала. Огород — его занятие. Он не приглашал её присоединиться. Почему-то это было важно. Яхико встал и вышел вскоре после разговора, в каждой черте его лица читались целеустремлённость и решимость. Каору, чувствуя подступающий к горлу страх, остановила было его, когда мальчик уже направлялся к воротам. — Яхико, ты куда это? — На улицу, — ответил он. Он стоял, держа руки в карманах, и был в этот момент до боли похож на Сано. — Мне нужно успеть до завтра кое-что сделать. — Яхико, — начала она, — я понимаю, что ты хочешь помочь, но... Он потряс головой. — Не. Ничего такого. Другие дела. Увидишь, — он наклонил голову к плечу, как будто идея только что пришла ему в голову, хотя Каору прекрасно видела по блеску в глазах, что он давно всё продумал. — Эй, а я ведь могу зайти в клинику и спросить доктора Огуни, не нужна ли ему помощь? Наверняка он будет оказывать первую помощь раненым и всё такое. Это ведь будет достаточно безопасное для меня занятие? Она не могла отрицать, что рассуждает он логично. Доктор Огуни в силу своего почтенного возраста не будет, разумеется, участвовать в сражении, но будет обеспечивать поддержку для бойцов сопротивления. Глупо пытаться удержать Яхико от участия в конфронтации, всё равно это не обеспечит его безопасность. В конце концов, пламя восстания может охватить всё Эдо. Он придумал лучшее решение. Гораздо более прагматичное, чем единственный приходящий ей в голову вариант: связать своего ученика по рукам и ногам и отправить его подальше. Скажем, в Саппоро. — Хорошо, — кивнула Каору. — Если только доктор Огуни будет не против. — Ясное дело, — он ободряюще улыбнулся ей. — Я быстро учусь, не забыла? — Тогда иди. Только возвращайся до темноты! — крикнула она ему вослед. Он помахал рукой, убегая. Господин Хико надевал сандалии, стоя на крыльце. День оставался ясным, до странного погожим для того, что должно было произойти. Солнце стояло в зените, обнимая тёплыми руками весь мир. — Вы уже уходите? — два дня назад Каору больше всего на свете хотела бы увидеть его удаляющуюся спину. Теперь же... он так странно смотрел, когда рассказывал историю Кеншина. Едва ли не затравленно. И будто разом постарев. Он то и дело поглядывал на Кеншина, ища подтверждения своим словам и умолкая, едва Кеншин собирался что-то произнести, хоть что-то, пусть даже один из этих ужасных бессвязных звуков, которые он издавал, будто позабыв навыки речи. — Не думаю, что моё присутствие здесь окажется продуктивным, — отозвался высокий мужчина, поправляя на поясе меч. — К тому же и у меня есть дела на то время, которое остаётся до штурма. Я вернусь завтра вечером, если это возможно. — Вряд ли я смогла бы вас остановить, даже если бы захотела, — отметила она, найдя в себе силы пошутить. Он вскинул голову и посмотрел неожиданно серьёзно. — Давайте не будем проверять это, хорошо? — он усмехнулся краешком рта. — Наставник. Она недоуменно смотрела на него. Слово прозвучало незнакомо, чуждо, хотя он вовсе не пытался её оскорбить. Просто она никак не ожидала услышать такое обращение от этого странного, сурового мужчины, который воспринимал страдания Кеншина как собственную ошибку. — Или вы предпочли бы «помощник мастера»? — продолжил он, уже подходя к воротам. — Можно и «наставник», — машинально отозвалась она, с трудом удержавшись оттого, чтобы спросить, почему это вдруг... Но он, кажется, услышал невысказанное. — Защищающий меч... — он помедлил, стоя в воротах. — Не могу сказать, что разделяю философию вашей школы, но должен признать, что вы с честью следуете её идеалам. Завтра вечером, стало быть? Потерявшая от удивления дар речи Каору сумела лишь кивнуть в ответ. Вежливый поклон — и господин Хико ушёл. И вот с ней только Кеншин, работающий в саду с необычайной энергичностью, пылко вырывая из земли сорняки. А у Каору не осталось никаких дел. Поэтому она отправилась в додзё: сегодня наконец-то достаточно тёплый день, чтобы тренироваться при открытых дверях, к тому же оттуда виден внутренний дворик. Можно приглядывать за Кеншином. Он ничего не замечал, с головой уйдя в работу. Яхико пришёл, едва солнце начало спускаться к горизонту: она услышала стук ворот и пошла ему навстречу. Кеншин же только вскинул голову, а потом снова вернулся к особенно упрямому ростку, раскачивая его вперёд и назад, чтобы было легче вытащить корни из земли. Мальчик пришёл не с пустыми руками: он принёс еду из Акабеко, а ещё что-то длинное и узкое, завёрнутое в ткань. Еду он передал ей, пожав плечами. — Я подумал, что так будет проще. — ... Молодец! — одобрила Каору, смахнув со лба каплю пота. — Можешь занести в дом? Мне нужно вымыться и переодеться, — она растерянно и немного обеспокоенно поглядывала на второй свёрток, который он крепко сжимал в руках. Больше всего по форме это походило на меч. Девушка отстранёно подумала, что стоит спросить его, что это он принёс, может, даже заругать его, но она так устала... Да и он уже не ребёнок. — Лады, — буркнул Яхико и поплёлся на кухню. Направляясь к купальне, она задержалась в огороде. — Кеншин? Он поднял голову; увидев её, приподнялся на корточках. Под ногти забилась земля, кисти рук потемнели от грязной пыли и сока растений. Волосы прилипли к мокрому от пота лбу, а в глазах застыло затравленное, ошеломлённое выражение, как у утопающего, который изо всех сил пытается удержаться на поверхности. — Пора ужинать, — несколько неуверенно сообщила она. — Яхико принёс еду из Акабеко, так что готовить не придётся, но ты должен поесть. Хорошо? Кеншин долго смотрел на неё непонимающе, растерянно, будто забыл, кто он и где находится. Дёрнул кадыком, сглатывая. — ... Хорошо, госпожа Каору, — ответил он наконец, и с отработанным изяществом поднялся на ноги. Таинственный свёрток Яхико куда-то спрятал к тому времени, когда Каору наконец вернулась в дом, дрожа после обливаний холодной колодезной водой. Кеншин ужинал на кухне, как и всегда, но Яхико подтащил стол к самому краю столовой, так что казалось, будто все они сидят рядом. Беседу завёл и поддерживал Яхико, болтая ни о чём — окрестные сплетни, работа, фестиваль, который должен пройти в конце месяца. Это успокаивало. Всё почти что нормально. Но не совсем. Яхико предложил помыть посуду и запереть ворота. — Ты вроде как уставшая в последнее время, — негромко сказал вдруг он, собирая тарелки. — Тебе нужно получше отдохнуть перед завтрашним днём. Впервые за весь вечер он упомянул о том, что ожидает их завтра. — Кстати об этом... — начала она, но неловко замялась. — Об этом, да. Ты поговорил с доктором Огуни? — Агась. Он сказал, что всё нормально, я смогу помогать в клинике и всё такое. Не волнуйся, ладно? И он посмотрел на неё так по-взрослому, что все слова, которые она хотела ему сказать, остались невысказанными: ведь он всё это и так уже знал. Яхико унёс тарелки, и в его безупречно прямой спине и развернутых плечах она увидела настоящую мужественность. — Тогда ладно, — произнесла Каору, чувствуя, что впервые за последнее время ей хочется по-настоящему улыбнуться. — Пойду спать. — До утра, — крикнул он из кухни. Каору поднялась и пошла в спальню. После краткого колебания — Каору почувствовала это, но не решилась оглянуться, опасаясь, что это может заставить его пойти следом, даже если он сам этого не хочет — Кеншин всё же пошёл за ней. Он терпеливо подождал в коридоре за дверью, пока она не позвала его. Вошёл и остановился, покачиваясь на пятках, будто ожидая чего-то ещё, хотя обычно он сразу шёл «к себе»: в крохотный закуток за ширмой. Но момент промедления был настолько кратким, что Каору не успела его осознать и хоть как-то среагировать. Не дождавшись чего-то, чего хотел, он бесшумно, словно призрак, скрылся за ширмой. Было ещё светло, хотя сумерки уже сгущались, так что Каору не стала зажигать лампу. Она просто натянула одеяло на голову и закрыла глаза. Девушка не спала. Но и не лежала без сна. Дремала, дрейфовала в странном полусне, не чувствуя своего тела, безжизненным грузом лежавшего на постели, пока мысли кружились в голове. Они метались бесцельно, разрозненно: острые скалы в бурном море, металлический привкус крови на языке, удушливый аромат роз, странные сдавленные звуки, которые издавал Кеншин, пытаясь произнести слова, которые не мог отыскать. Мышцы ныли, телу был нужен отдых, но образы похороненных в розовом саду мужчин и женщин с пустыми глазами не давали ей заснуть... Окровавленные руки потянули её за рукав. Она распахнула глаза и резко села на кровати, задыхаясь от ужаса. Кеншин шарахнулся прочь. — Кеншин! Он съёжился, откинулся назад, опираясь на локти. Каору прижала ладонь ко рту, тяжело дыша: сердце медленно и тяжело колотилось о рёбра. — Ты... ты меня напугал... — выдохнула она, пытаясь успокоиться. — Что такое? Что-то случилось? Кеншин смотрел на неё, не мигая. Тени от деревянных перекладин пересекали его лицо, освещённое лунным светом. Он глядел дико, неосмысленно, казался совсем чужим. — Всё хорошо, — сказала Каору, с трудом подавив желание нервно потеребить косу. Вместо этого она аккуратно сложила руки на коленях. — Мне просто приснился дурной сон. Он подался к ней, напряжённое лицо выражало какое-то невысказанное сильное желание, жгучую потребность. Каору замерла и не шелохнулась, когда он протянул руку и провёл пальцем по ткани её рукава — раз, другой — а потом крепко вцепился, сжал ткань в кулак, тяжко, шумно вздохнув. — ... Кеншин? Он склонил голову, но рукав не отпустил. — А! — расцветшее вдруг в груди тепло должно было напугать, снова привести к метаниям, чувству вины и самобичеваниям — разве она вправе радоваться, что он ищёт в ней утешения, если у него и выбора-то нет? Но ей было очень больно, когда он вздрогнул и отшатнулся сегодня. Он впервые отверг её помощь. И, если теперь сам пришёл к ней, может, он это сделал по собственной воле? Может, это хоть в некоторой степени его собственное желание? Она очень, очень устала от душевной боли. Каору осторожно накрыла его ладонь своей. — Хорошо, — сказала она, легонько пожимая его пальцы. — Но нам нужно поспать... давай-ка принесём сюда твой футон. Пока она перетаскивала футон из-за ширмы, он следовал за ней ошеломлённой, озадаченной, покорной тенью, держась рядом, но не касаясь её. Ей пришлось уложить его: казалось, он не умеет спать лёжа, не знает, как это делается. И вот они легли бок о бок, на уложенных рядом футонах. Он протянул руку, чтобы снова схватиться за рукав её юкаты, но она перехватила ладонь и сжала в своей руке. Её пальцы переплелись с его — тёплыми, шершавыми от мозолей. Он так и не отмыл с них землю: Каору ощущала шероховатые частички, забившиеся ему под ногти и в линии на ладони. — Все будет хорошо, Кеншин, — негромко произнесла Каору. И сама почти поверила в это. Наконец, она заснула. И остаток ночи ощущала лишь его ровное, спокойное дыхание.***
Наступило завтра. Оно бродячим котом прокралось по крышам, пробежало по улочкам мимо убогих лачуг, домов среднего класса и даже больших и величественных богатых усадьб. Оно наступило для всех без исключения и не было ни благом, ни злом. Просто без лишнего шума начался новый день, потому что таков обычный ход вещей. Едва Яхико проснулся, он почувствовал, ещё ничего не вспомнив толком, как тревожно колотится у горла сердце: сегодня всё изменится. Подарок лежал в углу комнаты. Яхико пока не вручил его и ещё не решил, когда лучше вручить. Главное — сделать это сегодня. Каору и Кеншин были уже на ногах, когда мальчик добрался до столовой, идя на запах завтрака. Каору натянуто улыбалась. — Доброе утро, Яхико. — Доброе. Тот парень уже приходил? — Каору звала его «господин Шиномори». Самый холодный и безэмоциональный человек из всех, кого когда-либо встречал Яхико. Она кивнула. — Да, я уже знаю, что мне предстоит сделать, — мягко сообщила она. — Лады. Доктор Огуни хочет, чтобы я вечером пришёл к нему в клинику, — вдруг вспомнив, сказал он, и это разом решило проблему: он просто отдаст ей подарок перед уходом. — Ничего? — Что ж, если он так хочет, — руки сложены на коленях строго по этикету, сама элегантность и спокойствие. Ему хотелось разозлиться на неё — за то, что всё скрывает и относится к нему как к малому ребёнку. Вот только он увидел в её взгляде жутковатый замогильный отсвет, когда она отстаивала решение Мегуми, а Сано повернулся к ней спиной и ушёл прочь, не обернувшись (Яхико тогда стало не по себе, как будто бы он съел что-то несвежее: ведь Сано сильный, а сильные не уходят вот так, верно?). Может быть, позже, много позже, когда война закончится, они смогут обсудить всё это. Но сейчас поднимать тему бессмысленно. — Что на завтрак? — Да так, ничего особенного, — ответила Каору. — Как обычно. — А учить меня сегодня будешь? Она явно колебалась. — Я... не знаю... — Разве не ты всегда талдычила мне, как важно тренироваться? — он навис над ней и говорил, говорил, не зная, откуда приходят к нему нужные слова, но чувствуя, что говорит правильно. — Что нельзя просто так пропускать ни дня! Я, кажется, почти освоил тот приём, который ты мне показывала, — он изобразил удар, едва не сбив на пол посуду. — Ещё пару дней, и у меня точно получится. Он умолк и посмотрел наконец на Каору — она прикрывала рот рукой, не то скрывая улыбку, не то пытаясь подавить рвущийся из груди всхлип. — Хорошо, — сдавленно отозвалась наконец девушка. — Проведём урок, когда позавтракаешь. Голос её был ломким, срывающимся, но глаза улыбались.***
Лаборатория Мегуми осталась ровно такой, какой она её помнила. Изменилась только первая комната, клиника, что неудивительно — кому-то другому в её отсутствие пришлось лечить рабов, в которых было вложено уже слишком много, чтобы дать им умереть, если это можно предотвратить. Канрю отремонтировал все рабочие помещения, не жалея никаких средств. Но внутренние комнаты и её личный кабинет — всё осталось нетронутым, всё лежало на своих местах, будто Мегуми уходила всего на день. Интересно, почему? И тут она замерла на месте. Она на самом деле знала, почему: знала по иссиня-чёрным лепесткам роз на её коже, по саднящей боли между ног. По самодовольной улыбке на лице Канрю этим утром, по тому, как он жизнерадостно мурлыкал что-то себе под нос, завязывая галстук. Ещё одну ночь. Выдержать ещё ночь — и всё закончится. Ещё одну ночь отрешаться от ощущений, от собственного тела, и не думать — ни разу — о тёплых, уверенных карих глазах и хрипловатом смехе. Всего ночь. Она сможет пережить ещё одну ночь. Завтрак был слишком плотным и осел в желудке тяжёлым комом. Она не была голодна: но всё равно ела, призывая на помощь всю свою выдержку и спокойствие, хотя горькая желчь подступала к горлу. Но Канрю всегда отличался отменным аппетитом, поэтому и ей нужно много есть. Простое правило. Сегодня от неё требовалось изучить улучшения, внесённые в процесс одурманивания за последние месяцы, и приступить к разбиению химической формулы на простые составляющие. Всю процедуру изготовления наркотика необходимо максимально упростить, чтобы поставить её на поток, причём все основные компоненты должны при этом оставаться в секрете. Что ж, хорошо, это не так уж трудно. Особенно если тебя не волнует, получится или нет. Впрочем нет, её как раз волнует. Получиться ни в коем случае не должно: необходимо выдать подложный результат, который устроит Канрю, но окажется бесполезным на деле. Потому что формулу разошлют сегодня по новым заводам, а она не успела выполнить свою миссию до сегодняшнего вечера. Не было времени. Она не осмелилась бы не справиться с поставленной задачей в отведённое время. Всё должно быть идеально. Она должна быть идеальной. Мегуми взяла кисточку, тщательно обмакнула её в тушь и начала писать. Здесь, среди формул, она обретала своеобразное спокойствие. Если не углубляться в свои мысли, если не вспоминать об исковерканных живых душах там, за дверью лаборатории, то можно забыться, увлёкшись сложной головоломкой человеческого организма. И тогда будет почти не тяжело. Этот дар Канрю не мог у неё отобрать: мог запятнать, исказить, использовать в своих целях, но не отобрать. Он вообще мало что понимал в её деле, его извращённая гениальность проявлялась в другом: в вычислениях, в том, как быстро он усматривал полезные возможности... а ещё в манипуляциях над человеческой натурой, в умении использовать слабости, надавить на самое больное. Именно поэтому для работы с формулами был необходим наставник Мегуми. Именно поэтому необходима она. По крайней мере, это одна из причин. Постучали в дверь, и она отложила кисть. — Войдите. В дверной проём просунулась голова — широкие скулы, сильная челюсть, карие, почти чёрные, глаза. Похож на иноземную собаку, бульдога. Он улыбнулся, увидев её. — Господин Яманаси. — День добрый, госпожа, — сказал он, почтительно прижав ко лбу два пальца и низко кланяясь. — Я слышал, что вы воротились. Рад снова вас видеть. Господин Яманаси служил надсмотрщиком в загонах: отвечал за введение наркотика и за пытки, подавляющие и разрушающие силу воли, оставляя от людей лишь пустые оболочки, которые можно было переделать, наполнить по своему желанию. Мегуми видела, как однажды он избивал женщину примерно одного с ней возраста, пока ту не начало рвать кровью, как он бесстрастно взвалил умирающего на плечо и бросил в мусорную кучу, смотрела, не смея отвести взгляд, как он отнял грудного ребёнка у матери и сломал несчастной женщине челюсть, когда та попыталась этому воспрепятствовать. А ещё господин Яманаси часто приносил Мегуми чай, когда она допоздна засиживалась за работой. Утешал её в самом начале, когда она оплакивала потерю своей невинности и своей семьи. У него есть жена, которую он любит больше всего на свете, и две маленькие дочери, в которых он души не чает — она встречалась с ними на каком-то из торжеств для работников Канрю, и увидела в них отблеск тепла своей родной семьи. Работающие здесь мужчины в большинстве своём такие же: они любят свою семью, добры со своими жёнами и детьми, любезны с Мегуми. Обсуждают воспитание сыновей, чтобы они последовали по отцовским стопам, переживают, за кого бы выдать подрастающих дочерей. Простые люди, которые каждый день приходят на работу и выполняют её. Некоторые из них будут работать в ночную смену. И завтра утром, когда взорвутся бомбы, будут здесь. — Я рада, что вернулась, — солгала Мегуми. — Могу я чем-нибудь помочь? — Просто захотел вас поприветствовать, — он искренне улыбнулся ей, радуясь встрече с давней знакомой. — Если вам что-то понадобится — кликните меня или кого-нибудь из ребят, хорошо? Вверх по лестнице и направо. — Конечно. Благодарю. Господин Яманаси ещё раз поклонился и ушёл к себе. Он не работал в ночную смену. Значит, завтра он не придёт на работу, по крайней мере рано утром. Он будет в безопасности, дома, с женой и детьми. И Мегуми снова склонилась над бумагами.***
Яхико и Каору потренировались, закончили уборку, искали и находили, чем ещё себя занять — а Кеншин, тем временем, снова пошёл облагораживать огород, выдирая сорняки так рьяно, будто от этого зависела судьба всего мира, — пока длинные тени не подкрались совсем близко и нельзя было уже делать вид, что ещё не пора уходить. Поэтому Яхико забежал в свою комнату и вышел, сжимая подарок в неожиданно задрожавших руках. — Эм... Каору? Она оторвалась от шитья. — Да? — Мне уже пора, но я тут... вот, в общем. Это тебе. Он протянул ей свёрток. Она озадаченно взяла его в руки, развязала бечёвку и начала разворачивать ткань. — Да, стоило бы упаковать получше, — пробормотал он нервно, хотя и понимал, что болтает вовсе не о том, что важно, по крайней мере не теперь, — но у меня было не так уж много времени, да и вообще... Это ведь просто сувенир, небольшой символический подарок... Она развернула свёрток, открыв то, над чем Яхико работал с того нападения братьев Хирума, когда Каору чуть не погибла. Он увидел тогда синяки, цепью опоясывавшие её бледную шею. Ему до сих пор иногда казалось, что они ещё заметны. Увидел он и щепки от разрубленного надвое деревянного меча и подумал: «Если бы только...» Каору недоумённо поморгала, рассматривая подарок на свет. Полированная древесина блестела, бурые древесные узоры выделялись на чёрном фоне. — Деревянный меч? — Особенный! — выпалил Яхико. — Из очень твёрдой породы дерева, и дополнительно усилен. Так что он не сломается. То есть, конечно, его можно разбить, но не... не так легко, как обычный. Он должен быть крепким, не хуже стального меча. Я подумал, что тебе понравится. Она глубоко вздохнула, и он расслышал, как ей перехватило горло. — Спасибо тебе, Яхико, — и Каору вдруг обняла его. Он позволил ей это, и даже обнял в ответ: другой возможности ведь может и не представиться. Хотя он очень старался об этом не думать. — Спасибо, — снова повторила она, и голос звучал хрипло. — Тебе пора. — Ага, — он заметил, что и сам говорит немного сдавленно. — Я пойду. И он ушёл. Но, проходя через ворота, поднял руку и провёл ладонью по створке, чувствуя тепло нагретой за день старой, хорошо отшлифованной древесины. Обернулся, чтобы посмотреть на черепичные крыши над белыми стенами. И заставил себя поверить (как заставлял поверить в то, что он ещё чего-то стоит, засыпая в канавах и за кучами мусора), что всё будет в порядке: что они победят этой ночью и все вернутся домой. «Мы вернёмся домой», — подумал он, решительно кивнув.***
Солгать Канрю оказалось легче, чем думала сначала Мегуми. Он поверил ей. А если и не поверил, то, вероятно, посчитал, что её ложь небольшая и не стоит внимания, что этот обман он раскроет как-нибудь на досуге, когда ему будет удобно. Но ей показалось, что он действительно поверил, когда она сказала, что хочет во второй половине дня поработать над собственным проектом — в порядке эксперимента. Она говорила, что не может пока рассказать, в чём он заключается, потому что сама не до конца понимает, к чему это приведёт. Может, в будущем пригодится. «Я просто гоняюсь за тенями, — бормотала она (и ей даже не пришлось изображать нервозность), — но, может быть, в этом что-то есть». Он улыбнулся и кивнул, глядя на неё с алчной нежностью. Потом чмокнул в щёку и напомнил, чтобы она не слишком загоняла себя работой. Проект по созданию заводов, видимо, идёт успешно. Когда всё шло так, как он хотел, он всегда становился вот таким: щедрым, открытым, добрым. Но это никогда не продолжалось долго. Труднее всего было осознать это: что всё это рано или поздно закончится. Здесь всегда небезопасно, ничем нельзя обеспечить его расположение. Фармацевтика и взрывное дело на удивление схожи. Многие необходимые реагенты у неё уже были, остальные нетрудно раздобыть. При других обстоятельствах она бы волновалась о том, что Канрю доложат об этом, что у него возникнут вопросы, но Шиномори использовал остатки своего влияния, чтобы новости не дошли до Канрю. Поэтому она посылала рабов, чтобы они приносили ей то, что послужит их уничтожению. Рабы Канрю спали там же, где работали. Многие из них погибнут при взрыве. Или позже, во время осады. Может быть, это и к лучшему. Но ведь им не предоставляют выбора. По крайней мере, они умрут не в одиночестве. Она довольно быстро смастерила бомбы. А вот на то, чтобы их разместить, ушло гораздо больше времени. Сотрудники привыкли, что она часто подолгу гуляет по территории поместья, чтобы собраться с мыслями, но приходилось выжидать некоторое время между выходами в парк. Не могла же она за один заход разместить все заряды. Шиномори удостоверится, что главные ворота будут открыты. Мегуми же отвечала за задние: взрывом следовало разрушить каменную кладку в том месте, где стена, окружающая усадьбу, пересекается с внутренней, отделяющей территорию поместья от загонов для рабов. Благодаря этому осаждающие смогут проникнуть сюда через этот пролом, а охранникам Канрю не удастся отступить и закрепиться в бараках. Нужно заложить взрывчатку в двух местах: в верхней части территории, на которой располагались бараки, и на противоположной стороне, на стене между бараками и загонами. Особенно важно первое. Мегуми успела разместить бомбы до того, как её пригласили к ужину. Оставшееся время она провела, сидя на коленях в своём кабинете — своём убежище, своей темнице — и вслушиваясь в окрики и крики, доносящиеся снаружи, в треск кнута по коже, в монотонные унылые бормотания, с которыми рабы заучивали правила поведения. Она пыталась вспомнить, как брат рассказывал ей, давным-давно, о том, как самураи готовятся к смерти. Вспоминала родителей, их гордость, их любовь, вспоминала старших братьев, двоюродных братьев и сестёр, других родственников... Сейчас, находясь так близко к границе загробного мира, она почти что могла различить их голоса. О Сано она не думала.***
Хико снова стоял за воротами в додзё Камия, и снова принёс с собой гнетущий, мрачный предмет. В прошлый раз — флакон духов. На сей раз... что ж... На то, чтобы добыть это, у Хико ушла большая часть дня. Он всегда отличался требовательностью, ему всегда нужно было только самое лучшее, а уж в таком вопросе тем более. Неважно, какой выбор сделает Кеншин, неважно, что он может вовсе отказаться использовать это: возьмёт ли он его или нет — это что-то вроде испытания. Но предназначение неумолимо, особенно теперь, когда жизнь целой страны застыла на грани. Он мог только дать своему заблудшему ученику самое лучшее, и посмотреть, что он будет с этим делать. Хико постучал в ворота. Отворила ему Камия, уже одетая для сражения. — А вот и вы, — сказала она, стараясь скрывать волнение и страх. Надо признать, у неё это неплохо получалось. — Нам нужно выдвигаться. Расставлять силы они будут уже по прибытию в точки сбора. — А что Кеншин? — Я ждала вас, — с этим загадочным заявлением она повернулась и направилась в обход дома, на задний двор. Так как она больше ничего не сказала, ему оставалось только последовать за ней. Рядом с домом был разбит небольшой огородик. Там стоял на коленях Кеншин, остервенело рыхля землю: рукава подвязал, руки от запястья до локтя влажные и чёрные от приставшей к ним грязи. Он пристально смотрел куда-то вдаль, на что-то, видимое лишь ему. — Кеншин, — негромко позвала Камия. Он среагировал на голос, поднял голову, впился в неё взглядом, как потерпевший кораблекрушение моряк, впервые за много дней увидевший землю, и одним плавным красивым движением поднялся на ноги. — Нам пора. Кеншин посмотрел поверх её плеча, встретившись взглядом с Хико. Впервые с тех пор, как он снова отыскал его, Хико увидел того самого мальчишку, которого помнил. Но это всего лишь эхо, призрак, а Хико слишком стар, чтобы... да что там! Видимо, он слишком долго общался с этими мечтателями, так что и сам стал надеяться. Хотя и был слишком стар и запятнан кровью, чтобы надеяться всерьёз. — Пока мы не ушли, — произнёс Хико, протягивая свёрток, который принёс с собой. — Вот. Пустишь его в ход или нет — сам решай, зависит от тебя. Но я посчитал, что у тебя должен быть выбор. Кеншин не обратился к девушке за разрешением, потянувшись к небрежно обёрнутому в грубую ткань предмету, хотя и пошатнулся немного, не ожидая, что тот окажется таким тяжёлым. Ткань соскользнула на землю ещё при передаче из рук в руки, в свете умирающего закатного солнца блеснули лакированные ножны. Камия заметно вздрогнула и шумно втянула воздух. — Вы уверены?.. — начала она, но умолкла, когда Кеншин крепко сжал меч в руках, чуть ниже рукояти. Он опустил голову, чёлка снова прикрыла глаза. — Выбор за тобой, — повторил Хико, осторожно выбирая слова. — Делай то, что считаешь правильным. Кеншин коротко кивнул. Сглотнул, дёрнув кадыком, и заткнул меч за пояс, рядом с деревянным мечом, которым его вооружила Камия. У самой Камии тоже на боку был деревянный меч — необычный пёстрый меч из какой-то странной породы дерева, сияющий, словно сталь. — Готов? — спросила она Кеншина. — Да, госпожа Каору, — отозвался он и поднял голову. Взгляд его был живым и сосредоточенным.***
Усадьба Канрю отчётливо выделялась тёмной громадиной на фоне закатного неба. Солнце садилось за гору Фудзи, погружая ворота усадьбы в густую чернильную тень. Каору наблюдала за этим из окна второго этажа дома, где они засели в засаде. Кеншин напряжённо застыл под боком, господин Хико тихо сидел в этой же комнате. Сано где-то внизу, вместе с остальными. Он даже не поговорил с ней, только коротко поприветствовал. Впереди ещё несколько часов ожидания. — Взрыв послужит нам сигналом, — вслух повторила девушка, словно боясь забыть. — Шиномори проследит, чтобы ворота остались незапертыми. Через них мы и проникнем внутрь. Другая группа ворвётся через проломы от взрывов, которые устроит Мегуми... Тяжело говорить. Она смочила губы водой из фляги. — Если мы захватим поместье, то к нам присоединятся все аристократы, недовольные режимом Токугава. В противном случае, они сделают вид, что не имеют с нами ничего общего и ничего нам не обещали. Другие нападения запланированы на это же время, так что, даже если у нас не выйдет... — Всё получится, — вмешался господин Хико. Он пристально и при этом доброжелательно изучал её. — Тебе доводилось сражаться в настоящем бою, Камия? — ... нет, — ведь стычки с уличным ворьём и мужчинами, не умеющими принимать ответ «нет», не считаются, да? — В таком бою — никогда. Он задумчиво хмыкнул. — Держись за мной, — сказал он. — Я их не подпущу. И помоги ему отыскать Канрю. Каору перевела взгляд на Кеншина. Резкие, суровые, словно высеченные из камня черты на бледном лице. — Ты этого хочешь? Долгая пауза — слишком долгая. А потом он кивнул. — Он... побежит. Я... этот... знает куда, куда побежит. Знает тайные проходы, — казалось, что на то, чтобы проговорить даже это немногое, у него ушло слишком много сил, и он впал обратно в напряжённое молчание. Каору кивнула. — Тогда так и поступим. И она снова развернулась к окну, наблюдая за тем, как истекает кровью свет солнца.***
Вечер Канрю прошёл идеально. Мегуми постаралась ради этого. Она стала его воплощённой мечтой: уступчивой и покладистой, но с долей гордости и непокорства, чтобы ему было интересно побеждать её, ломать, при этом не тратя на это слишком много усилий. Она устроила всё настолько идеально, что, когда после всего она подала ему стакан воды, стоя на коленях и укрыв наготу лишь своими длинными прядями, он, пребывая в неге только что пережитого наслаждения, не заметил горьковатого привкуса. «Препарат подействует быстрее при повышенном давлении», — убеждала она себя, и делала всё, что ему нравилось больше всего, пока он не рухнул рядом с ней, обессиленно и на первый взгляд безжизненно. Одна рука собственнически запуталась в её волосах. Она выждала несколько минут, чтобы убедиться, что препарат подействовал. Это ненадолго: Канрю обладал какой-то врождённой устойчивостью к снотворному, как она выяснила, когда однажды уже попыталась проделать этот трюк. Всего один раз. А если превысить дозировку, есть риск убить его... К этому она не стремилась. Изменения должны происходить медленно, не без труда — таков нормальный порядок вещей. Лучше, если он останется в живых и предстанет за свои преступления перед судом, чем станет в глазах народа мучеником старого режима. Поэтому она выскользнула из его объятий и начала быстро и тихо одеваться в полумраке этой уединённой комнаты. Канрю что-то пробормотал и перевернулся на бок, где ещё оставалось тепло её тела. Проходя через окно, лунный свет отбрасывал бледные тени, разлиновывая кожу Мегуми на полосы, будто она сидела за решёткой. Наступил предрассветный час, час Тигра. Она неслышно, по-кошачьи, прокралась по коридорам, только глаза блестели в темноте. Ни один из домашних рабов её не заметил. Сад был залит серебром лунного света. В декоративном пруду хрипло квакнула лягушка, ей отозвался нестройный хор. Листья тихонько шептали что-то танцующему среди них ветру. Она на миг остановилась — всего на миг, — чтобы почувствовать этот ветерок на лице, в последний раз попробовать на вкус вонь розовых кустов. А потом поспешила дальше. Никак невозможно было заложить взрывчатку с длинным шнуром так, чтобы это осталось незамеченным. Поэтому ей придётся поджечь запал и бежать, молясь, что она успеет отбежать достаточно далеко. Нужно же успеть ещё и поджечь другие бомбы, только тогда она выполнит задачу. Только после этого можно будет выдохнуть и больше ни о чём не беспокоиться. Зажатое в ладонях огниво холодило кожу, пальцами Мегуми ощупывала острые грани кремня. Вот он, хвостик фитиля: торчит там, где она аккуратно упрятала пачку зарядов. Короткий, у неё будет секунд пять, не больше. Руки дрожали, когда Мегуми ударила кремнём по кресалу. Раз. Другой. Третий — и вот фитиль занялся, зашипел, затрещал, и она побежала прочь, побежала так быстро, как никогда в жизни...***
Взрыв заметили все.