Обреченный на потери

За эти полгода я ни разу не пробовал пить по-человечески. Ну, в смысле, не глушить одну за другой стопки, даже не замечая, что пьешь. Отказаться от алкоголя я пока не могу. И я не знаю даже, зачем он мне нужен. Я трезв. Но само ощущение того, что я могу напиться и уже нахожусь на пути к этому, меня успокаивает. Я курю и потягиваю джин с тоником. Пэнси уехала домой на пару часов: решила забрать кое-какие вещи. «Только самые нужные. Те, без которых я не могу жить», – именно с этими словами она выбежала из квартиры. Не знаю, почему на меня так повлиял всего один день, проведенный с ней, но снова оказаться в одиночестве было тяжело. Я помню, как мы с Фредом баловались алкоголем. Такое часто случалось. Каждый прятал с трудом добытые бутылки огневиски: то под кроватью, то в шкафу. Пару раз маме даже удавалось их найти во время генеральной уборки в Норе. Вот это были скандалы! Таких слов я от нее никогда раньше не слышал. С тех пор мы прятали алкоголь во дворе: кидали за сарай, например, или закапывали. Парочка бутылок, должно быть, и сейчас лежит где-то в огороде. Друзья нас звали на вечеринки. Мы, естественно, не отказывались. Ну, не идиоты же! Например, родители Ли постоянно уезжали в командировки – болтались по всему свету, так что веселье нам было обеспечено. Вся квиддичная команда зажигала до утра. А на рассвете ложились спать – кому с кем повезет. Естественно, не обходилось без сплетен, и часто они просто так не появлялись. Почти все, что говорили про меня, оказывалось правдой. Фреду совесть не позволяла изменять Анджелине, да и зачем ему было кого-то искать, если она всегда была рядом. Вот я и отдувался за двоих. После одной такой ночи даже решил, что влюбился в Кэти, но ничего, это быстро прошло. Жаль только, что из-за войны кончилось все веселье. Теперь я снова сижу на кухне съемной квартиры и пью свой джин. – Я вернулась! Пэнси стоит на пороге. На лице – улыбка и яркий румянец. По мановению ее руки один за другим в комнату влетают чемоданы. Один, два, три… восемь вроде. – Что пьешь? Она снимает пальто, садится напротив и закуривает. Сегодня на ней короткое платье. Не то, что я видел в первый раз. Она выглядит в сотни раз лучше. Бежевый шифон и узкий кожаный пояс. Волосы немного растрепались, но так ей больше идет. И вообще она прекрасно выглядит. – Джин. Будешь? – Наливай. Улыбка сходит с ее лица, и мне это совсем не нравится. Пэнси как-то зло тушит сигарету, расстегивает пояс. Тот змейкой сползает на пол. Внезапно день, который начинался так светло и радостно, становится мрачным, встает в один ряд с теми, которые я пережил с момента смерти Фреда. – Знаешь, очень хочется напиться, – севшим от подступивших слез голосом говорит она и сразу делает большой глоток из протянутого мной стакана. Я явно переборщил с джином – Пэнси морщится, но мотает головой, когда я встаю, чтобы долить ей тоника. Я внимательно наблюдаю за ней. Это, наверное, выглядит не очень прилично, но я помню, что она сказала – теперь этих правил не существует. И не только для нее. Я тоже больше не могу по ним жить. Пэнси, очевидно, тяжело далось возвращение домой, пусть всего на пару часов. Я-то трус, конечно. Боюсь прийти в Нору. Честно, просто боюсь разреветься, едва увижу хоть что-то из вещей Фреда, наши совместные колдографии или услышу его имя, небрежно упомянутое в разговоре кем-то из членов необъятной семьи Уизли. Они, наверное, уже свыклись с тем, что близнецов больше нет. Есть один Джордж. А вот мне с этим смириться невозможно. – Только самые необходимые вещи? – я пытаюсь немного разрядить обстановку, хотя мне самому противно от этой фальши. Мы с переменным успехом играем в благополучие и радость жизни, но каждый из нас понимает, что все это давно потеряно. И вернуть на лица искренние улыбки пока не получается. – Типа того, – она даже не пытается сделать вид, что моя фраза подняла ей настроение. – Знаешь, там просто омерзительно. Нет, не знаю, но догадываюсь. Она поворачивает голову и попадает взглядом точно мне в глаза. Не могу объяснить свои ощущения. Не самые радужные, это точно. Мне хочется испариться, провалиться сквозь землю, превратиться в пыль и развеяться над Темзой, лишь бы больше никогда в жизни не видеть этих ее глаз. Не видеть этой жуткой боли, которую она старается загнать поглубже, но та оказывается сильнее. Я хочу сказать хоть что-нибудь. Да, именно что-нибудь, потому что я не в состоянии ясно формулировать свои мысли. Нужно как-то ее приободрить, но язык не двигается, да и в голове явно недостаточно соображений. Я киваю и допиваю свой стакан залпом. – Ром или виски? – спрашиваю я. Пэнси не отвечает. Со школы еще ненавижу ром. Во-первых, мне категорически не нравится его вкус, а во-вторых, мы им однажды так накачались, что меня от одних воспоминаний тошнит. Итак, выбора не остается. Пьем виски. – Может, закажешь пиццу? – спрашивает она голосом, уже более-менее похожим на ее нормальный тон. – Окей. У меня где-то был телефон доставки. Я уже пьян, это очевидно, и оттого мне сложнее разговаривать с оператором. Кажется, на другом конце телефонного провода не понимают, что мне плевать, с чем будет пицца. Да, мне абсолютно все равно. Ветчина, грибы, сыр – давайте всего и побольше. Разве можно брать на работу таких болванов? Пэнси наливает себе новую порцию виски, половина которой оказывается на скатерти. Я невербальным заклинанием убираю расплывающееся пятно. Пэнси не поднимает голову. Она смотрит в стакан. Я не знаю, как вернуть ее к жизни и, если честно, понимаю, что не способен на это. Пусть звучит банально, но вылечит только время. Много времени. А может, и не вылечит. – Пицца будет через полчаса, – я пытаюсь говорить нормальным голосом, без похоронных ноток и наигранного оптимизма. – Выпьем за нее? Пэнси криво улыбается, но находит в себе силы поднять стакан и влить в себя все его содержимое, чтобы снова вернуться в свое сознание, провалиться куда-то в самую его глубину. Я не хочу ее тревожить, ибо прекрасно понимаю такое состояние. Со мной часто случалось то же самое: ты ни о чем думать не можешь, а перед глазами образ Фреда вместе с осознанием того, что его больше нет. Мы сидим в абсолютной тишине. Каждому из нас нечего говорить. Да и незачем. Щелкаю зажигалкой и закуриваю очередную сигарету. Теперь молчание нарушают только громкие выдохи. И дым красиво струится в воздухе. – Еще? – спрашиваю я, сминаю сигарету в пепельнице. Она продолжает молчать. Не смотрит на меня. Не поворачивается. Даже не вздрагивает от моего голоса. Пэнси плачет. Я вижу, как слезы катятся по щекам, но сама она совершенно спокойна. Спокойна да жути. И мне страшно наблюдать за ней. Уж лучше бы она рыдала, кричала, проклиная весь мир за то, что оказался так несправедлив, билась в конвульсиях, но только не сидела с равнодушным лицом, беззвучно вытирая слезы. – Пэнси… Я не могу спокойно на это смотреть. Пожалуйста, прекрати. Не знаю, какого черта я стал таким сентиментальным и восприимчивым, но сердце рвется на части, когда она плачет у меня на глазах. Я делаю два больших глотка прямо из бутылки. Они придают мне силы. По крайней мере, мне очень хочется в это верить. Пэнси не двигается. Ей будто вкололи препарат, от которого атрофируются все мышцы. Я опускаюсь на колени, чтобы видеть ее лицо. Дорожки слез на щеках. И ясные блестящие от влаги глаза. Отчего у нее такие холодные руки? Я крепко сжимаю ее ладонь. – Не плачь, прошу. Пожалуйста. Она поднимает голову и пытается улыбнуться. На двоечку с плюсом. Предположим, я засчитал попытку. – Все хорошо, – шепчет она. – Правда. Естественно, я не верю. Она лжет и даже не пытается это скрыть. Я ведь прекрасно знаю Пэнси. Эту Пэнси. Не ту, которая бегала по школе с издевательской улыбкой на губах, смеялась и отпускала колкости, проходила по коридорам с гордо поднятой головой. Лишь ее глаза, потускневшие всего за несколько дней, опущенную голову и плотно сжатые губы, разучившиеся улыбаться. У нее очень красивые глаза. Уверен: никто из школьников, которых она считала друзьями, не замечал этого. Никто даже не смотрел. Никто не хотел узнать ее. Понять, что она тоже человек, что у нее есть чувства, что она существует не только для того, чтобы ее трахали. А я в отличие от них это знаю. И сейчас, глядя в ее глаза, ни капли не жалею, что тогда предложил ей зайти на чай и благодарен за то, что она не отказалась. Наши лица сближаются. Медленно-медленно. Неосознанно. Мы во сне. А может, нет, но не в реальности – это точно. Я вижу ее глаза совсем близко, тусклые, мутно-зеленые, чувствую резкий запах алкоголя. Тяжелое дыхание. Я не знаю, чего жду и жду ли хоть чего-то, но… Она сама двигается мне навстречу. Вам, наверное, не понять, каково это просто целовать девушку. Просто целовать. Все предыдущие двадцать лет своей жизни я тоже презирал эти никчемные прелюдии. Ну кому они сдались? Мы ведь не скучные третьекурсники, чтобы тратить свое время на все эти слюнявые сцены. Я целую ее, даже не думая о том, что с ней можно переспать. Да, наверное, идиот, но в наших отношениях (они у нас уже есть?) есть что-то важнее физической тяги. Уверен: если я сейчас запущу руку ей в трусы, она мне не откажет. Но я не хочу. Мне сложно объяснить, что со мной происходит. Это все еще похоже на жалость, но уже не равно ей. А может… я не знаю. Я перестаю понимать себя. С одной стороны, мерзкое ощущение, а с другой – мне очень приятно проваливаться куда-то в бессознательность. С ней. Громкий звонок. Да, в дверь. Кому я нужен среди ночи? – Я открою, – шепчет она, опуская руки. Нет! Ну пожалуйста, останься. Я становлюсь сентиментальным? Настолько? Мне хочется целоваться с Пэнси Паркинсон. Видимо, я продолжаю сходить с ума. Пицца? Великолепно. И ее по-прежнему красные от слез глаза.

***

Мы уже две недели живем вместе. Я живу с Пэнси Паркинсон. Согласен: звучит ужасно, но вообще-то в этом ничего такого нет. Мы просто находимся в одной квартире. Друзья, наверное, придумали бы много интересных историй. Да только мне все равно. И никаких друзей у меня нет. Похоже, у Пэнси тоже. Странно, но мы прекрасно уживаемся вместе. Кто бы мог подумать, что гриффиндорец и слизеринка смогут существовать в замкнутом пространстве столь продолжительное время и даже не попытаются друг друга убить?! Мы постоянно пьем, как и раньше, но теперь я уже не кажусь себе безнадежным алкоголиком. Ведь первый признак алкоголизма – это, когда ты пьешь один. А нас двое. Я знаю, какой вы представляете себе Паркинсон. Я тоже так думал. Не в меру богатая и настолько же заносчивая девчонка, которая считает, что весь мир вертится вокруг нее. Не самая красивая на свете, но все же довольно симпатичная, с хорошей фигурой и, что самое главное, умеющая своими преимуществами пользоваться. Хотя… в форменной короткой юбке она все-таки больше походила на проститутку. Раньше я думал, нет, я был уверен, что все ее таланты сводятся к умению болтать ни о чем, делая вид, что разговор идет об очень важных вещах, презрительно смотреть на гриффиндорцев сверху вниз (что у нее получалось, даже учитывая маленький рост) и… ну вы поняли. Хотя сам я это, конечно, не проверял. Оказалось, что на деле из нее получилась бы неплохая хозяйка. Уж не знаю, кто ее этому всему учил – вряд ли мать. Но тем не менее, Пэнси знала достаточно заклинаний, которые помогали ей привести огромную квартиру в порядок минут за десять. Кроме того, у нее неожиданно обнаружился талант к готовке. Естественно, сама Пэнси не знала ни одного рецепта, так что пришлось купить ей кулинарную книгу, но с тех пор мне не приходилось питаться чем попало. Все, что готовила мисс Паркинсон, оказывалось на редкость вкусно. Сейчас я подумал, что мы, наверное, похожи на молодоженов. Хотя парочка из нас вышла бы очень странная. Мы ни разу не спали в одной кровати с тех пор, как она учила меня танцевать. Вы спросите: как это получается? Хер его знает. Я понимаю: странно, что одинокие парень и девушка живут вместе, регулярно выпивают, но за две недели такого образа жизни ни разу не переспали. Но это именно так. Если, конечно, у меня совсем не отшибло память от алкоголя. Каждый вечер, в каком бы состоянии мы не были, мы расходимся по своим комнатам. Зачем спать в одной кровати, если в квартире их… не помню сколько, но не одна – точно. Мы встречаемся на кухне. И мне до дрожи радостно просыпаться, понимая, что где-то за стеной есть живой человек. Кажется, жизнь налаживается. Потихоньку, шаг за шагом, налаживается.