Обреченный на потери

Я уже несколько минут рассматриваю свое отражение в огромном зеркале. Уверяю вас: я не съехал с катушек. Все хорошо. Просто мой внешний вид достоин такого внимания. А может, даже большего. Вот пытаюсь вспомнить, когда я последний раз надевал костюм. И интуиция подсказывает, что… никогда. Миновала меня эта тяжкая доля. Но когда-то этот торжественный момент должен был наступить. И вот теперь я стою перед зеркалом и охереваю от самого себя. Мне идет. Вы не видите, но я выгляжу неплохо. Хотя… может, мне просто кажется, ибо по сравнению с самим собой месяц назад я, безусловно, отлично смотрюсь. Пэнси купила неплохой костюм. А еще она сводила меня в парикмахерскую. А еще я побрился. Вот такие перемены. – Ты готов? – спрашивает Пэнси, заглядывая в комнату. – Собираешься дольше меня! Она выглядит в сотни раз лучше. Мы вместе выбирали красивое платье. Обтягивающее, с открытыми плечами… Мерлин, как же она меня возбуждает! Да, не сказал, куда мы собираемся. Я подумал тут недавно и принял волевое решение все же посетить свадьбу Рона и Гермионы. В конце концов, они не виноваты в том, что я оказался таким слабохарактерным трусом. Да и соскучился я, если честно, по всем. Празднование решили проводить не в Норе, а в Ракушке у Билла и Флер. На берегу моря типа романтично и всякая такая хрень. Мы трансгрессировали несколько минут назад, и эти несколько минут я тупо смотрю на особняк, пытаясь пересилить самого себя. Я очень хочу со всеми увидеться, но блин, им нужно будет задать мне миллион вопросов, а я просто не могу пересказывать все, что произошло в моей жизни за последний год. – Джордж… – тихо говорит Пэнси. – Мы идем? Да, наверное, пора. Я киваю и крепко сжимаю ее ладонь, двигаясь с места. Мне страшно. Честно, очень и очень страшно. С каждым шагом я как будто приближаюсь к краю пропасти, уж простите меня за такое банальное книжное сравнение. Постепенно я вижу разноцветные воздушные шарики, длинные столы, заваленные едой. Мама все сама готовила. Да еще и заставила помогать Флер и Гермиону. Могу поспорить, все именно так и было. Собираются гости. Мерлин, как же я не хочу их видеть! Или хочу? – Ты в порядке? – Да, все нормально. У калитки толпятся репортеры. Вот с ними встречаться я точно не хочу. Мы с Пэнси обходим особняк и появляемся на заднем дворе, со стороны моря. Может, все же свалить, а? Как вам идея? Да, мне тоже не нравится. Нужно, наконец, доказать себе, что я не слабак. Блять, я слабак! Но все равно останусь. – Привет, мам. Она оборачивается и несколько секунд тупо смотрит на меня. Интересно, она понимает, кто это? Или смирилась с тем, что я умер? Что сделать-то, мам? – Мерлин, мой маленький Джордж вернулся, – тихо говорит она. Мааам, ну не плачь, не надо. Я же вернулся. Все хорошо. Нет, нет, нет! Она хватает меня в охапку. Ладонь Пэнси выскальзывает из моей руки. Как-то не хочется, чтобы Паркинсон видела эти дикие мамины рыдания, но, я надеюсь, она все понимает. – Сынок мой, милый, дорогой… Поток абсолютно бессмысленных и не всегда связанных между собой слов беспрерывно льется в мои уши. Легкие сжаты крепкими мамиными объятиями. Ну, в общем-то, а чего я ждал? – Мам… Я пытаюсь отстраниться, но это задание не из легких. – Мама, прекрати, пожалуйста. Мама наконец-то решила отпустить меня. Аллилуйя! На крыльце уже собрались ценители творчества Рембрандта Харменса ван Рейна, а конкретно – его картины «Возвращение блудного сына». Рон, Билл, папа, Чарли… всех не видно. – Как ты? – спрашивает мама срывающимся от рыданий голосом. – Куда ты пропал? Ты не умер! – Да, я жив. Всем привет! – я поднимаюсь по ступенькам и здороваюсь со всеми. – Кстати, это Пэнси. Она смущенно улыбается и кивает головой. Ну, если честно, мне даже хочется, чтобы они стали меня расспрашивать о личной жизни, ибо это единственное, о чем я готов говорить. Рассказывать, как я себя чувствовал после смерти Фреда, беспробудно пил и практически покончил с собой, как и предполагали все мои родственники, не было никакого желания. Меня заталкивают в дом так быстро и упорно, что я едва успеваю схватить Пэнси за руку и утащить ее с собой. Мы сидим на мягком бежевом диване. Родственники устраиваются по кругу и сразу заваливают меня вопросами. Если честно, я ни хера не могу понять, ибо говорят они все одновременно, поэтому просто улыбаюсь. Кто-то сажает мне на колени малыша с волосами лазурного цвета. По ходу, это Тедди. Окей. – А когда свадьба начнется? – спрашиваю я, мгновенно прерывая все вопросы. Знаете, я никогда не бывал главным действующим лицом где бы то ни было, так что не привык к тому, что на меня пристально смотрят десятки глаз. – Через несколько минут, думаю. Во двор? Я мгновенно вскакиваю с места и первым выхожу на улицу. Тедди вертит головой, что-то бубнит себе под нос и постоянно хватает меня за волосы маленькими ручонками. – Вы отлично смотритесь вместе, – Пэнси отправляет бокал на дальний столик и ехидно улыбается. – Я пока не готов стать отцом. Надеюсь, это не тонкий намек на то, что она беременна. А то мне от одной этой мысли как-то не по себе. Джордж Уизли не представляет себя в роли папаши очаровательного малыша, даже если действительно великолепно смотрится с голубоволосым… ах нет, уже красноволосым Тедди. Если хотите, я вам, конечно, могу описать саму свадебную церемонию, но не вижу в этом особого смысла. Во-первых, рассказчик из меня так себе. Уверен: вы в этом уже успели убедиться. А во-вторых, ну неужели интересно слушать о том, какое на Гермионе было платье? О том, как они менялись кольцами? Бла-бла-бла. Вот банкет – это да. Он точно достоин вашего внимания. Пэнси, конечно, готовит очень неплохо, но ничто в этом гребанном мире не сравнится с маминой стряпней. Она сделала мой любимый пирог с капустой. И тефтели в томатном соусе. И картофель, запеченный в сыре. Похоже, я сейчас сойду с ума. Я уплетаю уже десятый вроде кусок пирога, запивая его нехилой дозой виски с колой, ибо омерзительное шампанское мне уже порядком надоело. Параллельно с приемом пищи, так сказать, мне приходится отвечать на миллион вопросов моих дорогих родственников. Где я был? Почему ни разу не появился дома? Как я себя чувствую? Чем я занимался все это время? Правда ли, что меня видели в Косом переулке? Эти вопросы мне уже порядком надоело отвечать, но, по крайней мере, тут все ясно. Я честно говорю правду: жил в съемной квартире, пил и в Косом переулке действительно побывал. Только один вопрос постоянно ставит меня в тупик: кто эта девушка? Я, честно, не знаю, как на него отвечать. Мы с Пэнси не жених и невеста, хотя мама, похоже, в этом уверена. Мы даже не встречаемся. И она мне уж точно не подруга. Особенно – после того, что между нами случилось. Так кто? Пэнси ходит по двору Ракушки с бокалом шампанского и просто любуется. Все обращают на нее внимание, но вовсе не потому, что она великолепно выглядит. Нет, все прекрасно помнят Пэнси Паркинсон, малфоевскую шлюху, сподвижницу Волан-де-Морта. Кажется аморальным, что Джордж Уизли с ней связался. – Милый, я хотела поговорить с тобой наедине, – тихо говорит мама. – Пойдем? Я киваю, наливая себе новую порцию виски. Вообще-то пора остановиться. Не очень-то круто напиваться при родителях, но такому алкоголику, как я, сложно заставить себя не пить, если есть, что пить. Мы устраиваемся друг напротив друга в плетеных креслах на веранде, которая выходит на пляж. Здесь действительно очень красиво: лазурное море и голубое небо соприкасаются где-то на линии горизонта. Светлый песок, на который одна за другой накатывают волны с белой пеной… – Джордж, – Мам, я вообще-то был занят. – Мне нужно с тобой серьезно поговорить. Когда мама обращается вот так, значит, будет полный пиздец и пора бы подготовить свои уши к ее воплям, а психику – к унижению. Я знаю, что сейчас этого не будет, ибо на мне висит клеймо несчастного мальчика, который едва оправился от потери самого близкого человека (не оправился, если честно), так что пытаться вогнать меня обратно в депрессию, мама вряд ли будет. Все же она достаточно гуманный человек, насколько вы знаете. – Джордж, кто эта девушка? Я так и знал! Я надеялся на конструктивный диалог, но, видимо, не судьба. Сейчас она начнет пилить меня по поводу того, какая у Пэнси репутация и что все мы это знаем и что мне она на хер не сдалась и бла-бла-бла… – Это Пэнси. Я выбираю спокойную тактику. Пока она не начнет нападать, я не буду защищаться. Не хочется портить такой прекрасный день семейными ссорами. – Спасибо, я знаю, – она отвечает тоже спокойно, но не так раскованно и уверенно. Мама злится, и я это прекрасно вижу. – Ее зовут Пэнси Паркинсон. Это твоя девушка? Вот понятия не имею, если честно. Мне хочется, чтобы она ей была. Да и Пэнси вроде не против. Но официального предложения как-то не было. Значит?.. Я решаю не доводить маму до белого каления и так же спокойно отвечаю: – Нет. Но мы очень хорошие друзья. – Ты знаешь, кто она? – Вот, пошла атака. – Она же помогала Сам-Знаешь-Кому. Она ведь была с Драко Малфоем. Ты не понимаешь, с кем связался, что ли? – Мама, я все прекрасно понимаю, – я не меняю тона. – Я ведь уже достаточно взрослый для того, чтобы самостоятельно выбирать себе друзей. Ты с ней совсем не знакома. Ты не знаешь о ней ровным счетом ничего. – Я знаю о ней достаточно для того, чтобы понять, что это плохая компания для моего сына, – теперь мама цедит слова сквозь зубы, и это совсем плохо. – Я не хочу с тобой ссориться, поэтому предлагаю завершить разговор. Мам, я все равно поступлю так, как считаю нужным. Это не значит, что я обязательно стану перечить тебе. Просто это мой выбор. – Если у тебя будет что-то общее с этой слизеринской шлюхой, можешь… Я просто выхожу с веранды. Конечно, мама мне дороже Пэнси, но я не хочу слушать, как она называет дорогого мне человека шлюхой, даже не будучи знакомой с ней. Это совсем неправильно. Объективно неправильно. Вы со мной согласны? Все празднуют свадьбу. А я с молодоженами почти и не разговаривал. Так, поздравил. Не от чистого сердца, если честно. Потому что сердце у меня грязное. Запятнанное чувством к слизеринской шлюхе, выражаясь словами мамы. Она, кстати, давно стоит на крыльце и наблюдает за мной. Ну, если честно, меня это бесит, но устраивать скандалы я не намерен. Еще один стакан виски сделал меня совсем миролюбивым. Ладно, хер с ним. Мама от меня никуда не денется. Я знаю, что все равно останусь для нее любимым сыночком, даже если мы с Пэнси решим пожениться. Хотя свадьбу она может и проигнорировать. Впрочем, глупо рассуждать о том, чего никогда не случится. Ну, скорее всего, не случится. Где Пэнси-то? Я быстро перемещаюсь по зеленой лужайке, хватая со столиков стаканы то с виски, то с вином и не замечая, что именно я пью. Ее нигде нет. – Гермиона! – я подбегаю к невесте, на пару секунд оставшуюся в одиночестве. Если бы я был немного трезвее, я бы обязательно оценил то, насколько хорошо она выглядит, но не сегодня. – Ты случайно не видела Пэнси? Она перестает улыбаться, мотает головой и быстро удаляется. Бля, да они издеваются, что ли? Типа разговаривать со мной теперь нельзя? После того, как презренная сподвижница Волан-де-Морта со мной связалась. Меня сейчас стошнит от их идиотских предрассудков. От дел Темного Лорда больше всех тут пострадал я. Именно я, а никто другой. Конечно, все участвовали в этой дурацкой бессмысленной войне: и Гермиона, и Рон, и мама… но у них не убивали самого родного человека во всей Вселенной! Что бы ни доказывала мама, мне было гораздо хуже. И до сих пор мне гораздо хуже. Тем не менее, я нашел в себе силы избавиться от подобных глупостей. Какая разница, на чьей стороне боролась Пэнси, если война давно кончилась? Если мы оказались так близки? Если она так для меня дорога? Окей, пространные размышления о несправедливости общественного осуждения моих поступков нужно оставить на потом. Сейчас стоит найти Пэнси. Я уже порядком напился, и мир перед глазами немного расплывается, но я бы все равно ее увидел. Конечно, если бы она была здесь. В голову приходит единственно правильное решение – трансгрессировать домой. Я ни с кем не прощаюсь. Не хочу снова натыкаться на их осуждающие взгляды. Улыбки, выдавленные исключительно из правил приличия, и холодно сказанные «пока». Нет, не надо. Лучше просто выйти за пределы территории Ракушки, где по-прежнему на всякий случай запрещена трансгрессия, и рвануть домой. Хорошо, что репортеры до меня хотя бы не докапывались, а то без человеческих жертв этим вечером не обошлось бы. Пэнси собирает вещи. По крайней мере, именно такой вывод делает мой нетрезвый мозг, когда я обнаруживаю в прихожей огромный чемодан. В нем уже валяется ее сегодняшнее платье, туфли на каблуках, юбки. – Ты далеко? – спрашиваю я, когда она появляется из спальни. От неожиданности Пэнси роняет на пол целую кучу одежды, которую несла в руках. Она успела переодеться: теперь на ней привычные светло-синие джинсы, белая футболка и серый кардиган, целомудренно застегнутый на все пуговицы. Да, к вечеру на улице похолодало. Она смыла с лица всю косметику, и я делаю предположение, что в глаза просто попало мыло – вот они и покраснели. – Я ухожу, – тихо отвечает она, разбивая на хер мое предположение. Голос у нее тихий и сиплый. Очевидно, Пэнси плакала. Вот только что случилось? – Почему? Пэнси собирает рассыпавшиеся по полу вещи и, не поднимая на меня взгляд, бросает их в чемодан. Я выжидаю несколько секунд. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Если честно, я не очень хорошо считаю. Точнее, считаю-то я нормально, но только не по пьяни. – Ты меня слышишь? – снова спрашиваю я. Пэнси продолжает собирать вещи. – Слышу. И что с того? – говорит она, не отвлекаясь от своего занятия. – Может быть, ты объяснишь мне, почему уходишь? Я не уверен в том, что хочу это знать. Вдруг она сваливает к Коулу, а? Я не забыл о его существовании, даже если она думает, что от алкоголя у меня полностью отшибло память. Это единственное, чего я боюсь. Остальные причины просто не могут иметь значения. – По-моему, мама тебе все объяснила. Пэнси поднимается на ноги и встает прямо напротив меня, в полуметре примерно. Вот в чем дело, милая! Ты случайно услышала нотации моей матери, да? Или подслушала? Мне плевать, собственно. Главное, что, кроме ее слов, ты должна была слышать и мои ответы, а они уж точно не должны были подтолкнуть тебя к тому, чтобы быстро собирать вещи и сваливать из дома. – И что? – спрашиваю я, закуривая. Да, в прихожей вообще-то курить нельзя, но я провел целый день без сигарет в Ракушке, так что теперь мне все позволено. Пэнси замечания не делает. Плохо. – Я не хочу вставать между тобой и твоей семьей. Это неправильно. Лучше уж я уйду. А у тебя все будет хорошо. Только не кури в прихожей, ладно? Она пытается игриво подмигнуть мне, но выходит какая-то гримаса боли на заплаканном лице. Пэнси застегивает чемодан, хватает его за ручку и двигается в сторону двери. Уж не знаю, зачем она это делает. Точнее, знаю, и от этого мне становится гораздо теплее. Наша (да, именно наша, а не моя) квартира не защищена от трансгрессии. Если хочется, можно свалить прямо из комнаты, хотя мы обычно предпочитаем выйти на улицу. Все же как-то привычнее. Тем не менее, если бы она не хотела, чтобы я предпринимал попытки ее остановить, она могла бы это сделать. – Ты никуда не уйдешь, – уверенно говорю я, перегораживая дверь правой рукой. – Джордж, я сейчас трансгрессирую, если ты меня не выпустишь. – Почему ты не сделала этого раньше? Я играю с огнем. Я знаю. В любой момент Пэнси может исчезнуть, оставив на память о себе лишь громкий хлопок, а подобными фразами я просто ее провоцирую. Ну что ж, если мне суждено проиграть, значит, я проиграю. Я тушу сигарету о стену и бросаю окурок на пол. Вновь никаких комментариев. Я беру ее за руку и притягиваю к себе. Пэнси похожа на тряпичную куклу: она поддается всем моим манипуляциям. Если вы никогда не были влюблены, вам просто не понять, что я чувствую. Я прижимаю ее хрупкое тело. Хочется обнять ее как можно крепче, но останавливает мысль о том, что я могу ее просто сломать. Я слышу ее прерывистое дыхание. Мне кажется, я слышу, как в ее грудной клетке мечется сердце. Я знаю, что она плачет, хотя она по привычке делает это молча, а лица ее я не вижу. Ее горячие губы касаются моей шеи. Ее ресницы скользят по моей щеке. И вся она – в моих руках. – Я люблю тебя, Джордж. Мне послышалось. С алкоголиками такое случается. Слуховые галлюцинации. Да, мне бы очень хотелось, чтобы эти слова оказались правдой, но, как говорили родители в детстве, мечтать не вредно. Пэнси медленно отстраняется. Я совсем не хочу ее отпускать, но, кажется, мое мнение не интересует тут ровным счетом никого. По щекам текут слезы. Глаза опять покраснели. Но даже такая – заплаканная, в обычном кардигане и джинсах, с неопрятным пучком на голове – она нужна мне. – Ты слышал? – шепотом спрашивает она. – Я тебя люблю. Что я чувствую? Я схожу с ума. Пол уезжает из-под ног, как эскалатор в метро. В голове – ни одной мысли. Наверное, я самый счастливый человек на Земле. Нет, я, без сомнений, самый счастливый человек на Земле. Она меня любит! Вы понимаете? Да ни хера вы не понимаете. Она меня любит. Пэнси стоит напротив все с тем же выражением лица. Она больше не плачет, но на щеках остались разводы. Она не улыбается. Она вообще не двигается. Только дышит. И смотрит мне в глаза, и во взгляде ее нет жалости, нет унижения. Она не просит меня сказать то же в ответ. Она просто пытается убедить меня в том, что не лжет. В том, что она уходит из-за моего разговора с мамой, а не потому что у нее на стороне есть Коул или кто-нибудь еще. И я верю. Верю слизеринской шлюхе Пэнси Паркинсон. – Не уходи, – я говорю то, что считаю правильным сказать. – Останься со мной. Она усмехается и отводит взгляд. Это значит «нет». Это значит, что она сейчас уйдет. И я не вправе что-либо изменить. Переубедить Пэнси Паркинсон невозможно. Мне кажется, что это невозможно. Но вдруг я смогу отложить ее отъезд? Хотя бы на минуту. Хотя бы на один поцелуй. Ее губы на вкус как слезы. А мои, должно быть, как спирт. Я понимаю, что все это давно уже походит на дневник влюбленной четырнадцатилетней девчонки, которая уверена, что ее чувства – самая настоящая любовь и что она готова на все ради того, единственного. Я скатился к дикой сентиментальщине, которая так меня раздражала всю жизнь. И вы даже не представляете себе, насколько мне похуй. Я обнимаю ее. Я целую ее. Я расстегиваю ее джинсы. Нет, я вовсе не похотливый мудак. Секс для меня далеко не самое главное. Ну, в случае с Пэнси – уж точно. Просто… оно как-то само так получается. Мы снова занимаемся диким сексом. Абсолютно сумасшедшим. Ненормальным. Ни с кем и никогда мне не было так хорошо, и сейчас, когда она взобралась на меня и ритмично двигает своими стройными бедрами, я убеждаюсь в этом снова. Пэнси возбуждает меня, даже не прилагая никаких видимых усилий. Просто я смотрю на нее – и у меня встает. И неважно – одета она или нет. Точнее, это имеет некоторое значение, но не определяющее. Что-то есть в ней… то ли улыбка, то ли взгляд… не понять. Да и не надо, наверное. Я обнимаю ее и натягиваю ей на бедра покрывало. Я надеюсь, что Пэнси изменит свое изначальное решение. Что сейчас она уснет в моих объятиях, а с утра мы, как и прежде, будем пить кофе на кухне и смеяться над этой глупой историей. Что она разберет чемодан и ее вещи снова будут занимать три четверти шкафа. Что полка в ванной будет завалена бесчисленными баночками и тюбиками, о содержимом которых я не хочу даже думать. – Мне пора, – тихо шепчет она, поворачиваясь, и целует меня. Зачем? – Может, ты все же останешься? В ответ мне – невеселая усмешка. Я не хочу ее отпускать. И не могу ничего сделать, когда она осторожно высвобождается из моих объятий. Она ходит по комнате, собирая свои вещи. Абсолютно голая, кстати. Думаю, вам не стоит пояснять реакцию моего организма на такое зрелище. Особенно ярко она ощущается в те моменты, когда Пэнси нагибается за очередным предметом одежды. Почему я еще лежу в постели? Надо бы трахнуть ее еще раз. На посошок, так сказать. Так, все, хватит, Джордж Уизли. У тебя тут проблема посерьезнее стояка. Она уходит, и это вовсе не смешно. Что я могу еще сделать? Неужели непонятно, что Пэнси мне дорога? Что мне плевать на мнение мамы, по крайней мере, в этом случае? – Я люблю тебя. Это, наверное, первый раз в моей жизни, когда я сказал именно то, что стоило сказать. То есть то, что мне казалось, стоило сказать. Пэнси, видимо, считает по-другому. Она стоит у зеркала, рассматривая свое отражение. Она уже оделась, к слову. Но по-прежнему меня возбуждает. Медленно она поворачивается и несколько секунд сверлит меня взглядом. Я не знаю, куда деться. Что это значит? Что тебе нужно? Шаг за шагом она идет к двери. Больше не смотрит на меня. Ну? Пожалуйста, Пэнси. Я спрыгиваю с постели, на ходу пытаясь завязать простыню на поясе. Я бегу к ней. Лечу, чтобы крепко обнять ее за плечи. Чтобы припасть губами к ее шее. Чтобы развернуть ее к себе и смотреть в ее глаза. – Почему ты уходишь? – спрашиваю я. – Я все объяснила. Пэнси снова целует меня. В губы, но коротко, по-дружески так. И одаривает меня такой омерзительной извиняющейся улыбкой, что меня сразу же тянет блевать. Дверь хлопает. И я снова в квартире одинокого алкоголика, который только что потерял самого дорогого человека в жизни.