Проклятые

Ванесса Айвз возлежит на софе. Ее откинутая голова покоится на мягких подушках, взгляд пепельных глаз устремлен в потолок. Резной, богато украшенный. Как и положено в особняках аристократии. Этот дом в Лондоне принадлежит сэру Малкольму Мюррэю. Женщина подносит к своим губам зажженную папиросу и затягивается. Никотин проникает в организм, клубится внутри, теснясь в стенках гортани, а потом Ванесса выпускает дым на свободу, чуть приоткрывая рот. Серое облако кружит вокруг ее лица, и его уносит слабый порыв ветра из открытого окна. Занавески колышутся, комнатные растения едва трясут своими листьями. Ванесса поворачивает голову, так изгибает шею, что ей теперь виден порт. Грязный, чумной, сырой. Как и весь этот дурной город. Женщина ворочается на софе, ищет удобную позу. Иногда она мечтает о возвращении в поместье. Детство и юность были прекрасными. Потому что не было тех забот, что приносит зрелость, не было всех проблем, что сейчас отягощают ее хрупкие плечи, не было демона, с которым приходится бороться без устали, не зная продыху и сил. — Мисс Айвз, — Ванесса обращает взгляд к дверям. В комнату заходит сэр Малкольм Мюррэй. Вид опрятный. Цепочка часов вьется из кармана, поблескивает золотом в свете солнечных лучей, время от времени заглядывающих в комнату. Пиджак наброшен на широкие плечи несколько небрежно, без щегольства, столь присущего молодым, но с тем неимоверным достоинством, что всегда было у этого человека. Седина не портит его. Наоборот, придает какой-то шарм и лютую зрелость. Ванесса Айвз могла бы звать его отцом, если бы прошлое не было столь черно. — Я искал вас. — Правда? — протягивает она, поворачивается на правый бок и тушит сигарету о дно хрустальной пепельницы. Маленький ярко-алый огонек исчезает, безжалостно задавленный изящными руками. — Что же вы хотели? — интересуется женщина, свешивая ноги в мягких домашних тапочках и поправляя плиссированную юбку. Ее взгляд цепкий, темный, не без интереса. Ванесса думает о том, чтобы выкурить еще одну папиросу, хотя курить она не любит. Не то, что вредно. Просто не любит. Но механические, простые, монотонные движения дают ей видимость покоя, успокоение души. Ванессе Айвз иногда это необходимо. Так ей становится проще жить. — Мина, — одними губами шепчет мужчина напротив. Он широким шагом пересекает комнату и садится рядом на софу. Та приминается под его весом, скукоживается и сжимается. Ванесса кривит рот то ли в ухмылке, то ли в злой усмешке, то ли в оскале. Что-то среднее затерялось на ее губах, искривленных так, как не стоит кривить их молодой и воспитанной леди. Но Айвз правила давно не указ. Может телом она и молода, но душа у нее древняя, изъеденная временем и червями порока, грешная, мрачная. — Мина? — переспрашивает она, смотря на своего собеседника. Его глаза не менее цепкие, чем ее, сейчас столь ожесточенно впиваются в черты ее белокожего лица с темными дугами бровей. — Да, моя дочь. Мина. — Подтверждает сэр Малкольм. — И что же вы хотите? Айвз трясет головой, небрежно откидывается на подушки. Один ее локоть входит в перьевую мякоть, тонет в ткани. Женщина поворачивает голову, едва склоняет ее, не сводя взгляда с Мюррэя. Ее волосы распушены. Тяжелые, черные, густые. Дамам не пристало так ходить, но Ванесса Айвз не мнит себя дамой. Она не такая. Правила не для нее, общество не для нее, весь этот продажный высший свет, мнивший себя центром Вселенной, чем-то важным, осмысленным и осознанным. А на деле же — пустые куклы. Глупые, худо образованные жизнью, лишенные мудрости и даже чувства такта. — Вы курили, — после долго молчания произносит мужчина. — Вы очень наблюдательны, — усмехается Ванесса. Она знает, что сэр Малкольм этого не одобряет, но она — не его дочь, чтобы его слушаться. Да и давно уже не ребенок, чтобы слушаться хоть кого-то. Она уже много лет все решает сама. — Так что же вы хотите? — повторяет свой вопрос женщина. Мужчина молчит, мнется. Словно ему неудобно говорить об этом. Ванесса понимает это практически сразу, стоит ей увидеть его бегающий взгляд, скачущий по предметам мебели, стопкам небрежно сложенных книг, кипе пергамента и картинам, кричащим яркими, пестрыми пейзажами сладкой и беззаботной жизни. — Вы ведь были там… Наконец, Мюррэй что-то говорит, и эти слова совсем не нравятся Ванессе. Она убирает руку с подушки и садится прямее. Лопатки ее под тканью платья сводятся вместе, спина выпрямляется еще больше, ровнее. Словно женщина проглотила палку. Айвз переводит взгляд на окно и смотрит, как в порту мельтешат люди, спускаются по трапам на пирс или, наоборот, поднимаются по этим шатающимся, гнилым доскам на корабли. Стоит гвалт, и отдаленное его эхо долетает и до ее ушей. — По ту сторону, — продолжает сэр Малкольм. — Вы ведь должны знать. — Он хмурит брови, замолкает, тщательно подбирая слова. Будто боится ее чем-то обидеть, задеть. Эта мысль забавляет Ванессу. Вряд ли Малкольм Мюррэй так о ней печется. Забота — не его черта характера. Лишь искупление собственных грехов. Она молчит. Ее губы начинает кривить улыбка — уголки чуть приподнимаются, рот вытягивается, а потом женщина не сдерживается. Ванесса Айвз запрокидывает голову и смеется. Громко, шумно, совсем не по-женски. Как-то неправильно. Малкольм Мюррэй смотрит на нее как на умалишенную. А Ванесса такая и есть. Ему ли этого не знать? Пару дней назад у нее снова был приступ. Приступ. Как мило они величают те страшные вещи, что происходят с ней, в ней, ту тварь, что рвется наружу, перемалывая внутренние органы в крошево. Это, конечно, видимость, всего лишь чувства и ощущения. Но каждый раз Ванесса думает, что горит. Сгорает заживо. Она просто может ощутить запах паленого мяса и разлагающейся плоти. Айвз любит и ненавидит свой дар, свое проклятие. — Как же вы лицемерны, — протягивает она и встает на ноги. Смех все еще клубится в ее горле, вибрирует у самого основания, ползет вверх, вырываясь полузадушенными всхлипами, похожими на глухие рыдания. Но это просто лающий смех сошедшей с ума женщины. Она ведь безумна. Ванесса знает. — Вы просто безбожно лицемерны, — тянет Айвз, меря шагами комнату. Шаг за шагом, мимо живописных картин к открытому окну, а потом к двери. Мюррэй молчит. Не возражает. Как загнанный в угол пес. Ванесса продолжает сардонически усмехаться. Ее волосы закрывают ей лицо, и из-под смоляной копны изредка поблескивают серые глаза. Мисс Айвз — сущая ведьма, темная богиня, коротающая свои дни за решеткой, в которую сама себя посадила. — Вам нужна лишь Мина. — Выплевывает она. — Мина! — театрально вскрикивает и хохочет. Смех вибрирует, звучит утробно, почти страшно. — Вы — самый потрясающий лицемер, которого я только видела и знала. — Ванесса! — он называет ее по имени лишь тогда, когда сильно зол, задет или обеспокоен. Всегда спокойный, собранный и уравновешенный сэр Малкольм Мюррэй редко дает взять над собой верх чувствам и эмоциям. Но сейчас Ванесса Айвз давит на больное, знает, что она права. — Я для вас — всего лишь средство добраться до дочери. Дочери, которую вы сами толкнули в пучину ада. — Она говорит это зло, жестко, обвинительным тоном, кричащим и громким. Каждое слово жалит как яд, как укус смертоносного животного. — Вам Африка была дороже собственных детей. — Вы обвиняете меня? — теперь мужчина встает на ноги. Вся его фигура будто вырастает, увеличивается в размерах. Широкие плечи становятся еще шире, голос громогласнее, а глаза темнеют, наливаются чернотой. Все они черны. Он, Ванесса, другие. — Вам напомнить, что сделали вы? — он подходит к ней и крепко берет ее за плечи, сдавливает, так, что на коже, скорее всего, останутся следы. — Напомнить, как вы разрушили помолвку Мины? Айвз снова смеется. Ее плечи трясутся, подбородок опущен на грудь, но женщину потряхивает мелко и зло. Она резко вскидывает голову. Лица их близко. Оба пылающие, горящие порочными чувствами, идущими из глубины души, из самого сердца. — Я разрушила? Вы трахали мою мать! — она резко скидывает с себя чужие руки. — Я видела вас, — шипит женщина. — Видела. Трахать ее было приятно? — рычит она. И тут ощущает, как демон внутри начинает скрестись, чувствуя множащуюся силу, которую дает ему Ванесса. — Вы толкнули меня на этот путь. Вы. — Голос ее понижается, но стальные нотки из него не исчезают. Айвз складывает руки на груди и отходит к окну. Смотрит, как люди идут по улице, как катятся экипажи, стуча и бряцая своими колесами, как мелькают темные плащи и широкополые шляпы. — Мой грех, сэр Малкольм, — гораздо тише и спокойнее говорит она, — в том, что я завидовала. Завидовала тому, что было у Мины. Ее свободе, ее будущему, тем перспективам, что перед ней открывались. Она ведь была вашей дочерью. Мне же было уготовано прозябать всю жизнь в том захолустье. Я была молода, глупа и слишком юна для того, чтобы понимать. Сейчас я понимаю. Ванесса снова разворачивается к нему. Глаза у нее по-прежнему темные, страшные, будто чумные. — Вы думаете это так просто? Он ведь там. Внутри. Просто сейчас спокоен. Я все еще чувствую эту тварь. Знаете, он ведь приходит ко мне. В вашем облике. — Он делает шаг по направлению к мужчине, ровняется с ним. — Эти губы меня целовали. — Ее рот дрожит, растягивается в усмешке, искажающей ее лицо чем-то страшным. Она протягивает руку и касается чужих губ, окруженных щетиной, колющей ей пальцы. — Я чувствовала ваш язык у себя во рту. Как вы вылизывали там все, внутри. — Говорит, говорит и говорит. Практически шепчет. — Вы трахали меня так рьяно, с таким напором, будто хотели порвать надвое. — Ванесса! — Вот видите, сэр Малкольм, — она смеется. — Неужто вы забыли? — картинно хмурит брови и театрально всплескивает руками. Сейчас такая страшная, такая потусторонняя. Но это не тварь. Тварь забилась в дальние уголки ее сознания и молчит, предоставляет Ванессе править балом, творить безумства, что бьются в ее измученном мозгу отравленными мыслями. — Ох, — протягивает она, надувая губы как жеманная девица, что торгует своим телом по ночам в грязных переулках Лондона. — Я вам не верю. Вы помните. Сэр Малкольм Мюррэй молчит. Лишь смотрит на нее из-под кустистых бровей мрачным, тяжелым взглядом. И молчит он, потому что помнит. То было жаркое лето. Ванесса, юная, цветущая девушка, стоящая на пороге своей прелести, часто гостила в доме Мюррэев. Они играли с Миной, бегали по дому и саду, лепили чучел, играли в салки с Питером, братом Мины. Ванессу всегда встречали в этом доме благосклонно. Миссис Мюррэй целовала ее в лоб, приглашала за стол, а отец же Мины считал ее за свою дочь. В те далекие года их поместье казалось юной Айвз сущим раем, той обетованной землей, к которой стремится каждый в этом мире. И для каждого она своя. О, как Ванесса была юна, как не научена жизнью, как невинна и чиста. Длань тьмы тогда еще не коснулась ее, но пороки уже посеяли семена сомнения в столь молодой душе. В тот поздний вечер Ванесса Айвз видела, как в саду, в лабиринте из живой изгороди сэр Малкольм Мюррэй прижимает к зеленой стене ее мать, Клэр Айвз. Как юбки той высоко подняты, а его бриджи спущены, и как бедра их движутся в унисон. Ванесса не была дурочкой. Ванесса тогда все поняла. Стояла, смотрела. И чувствовала, как в теле ее рождаются желания. Чуждые, бывшие ей недоступными, но теперь кажущиеся такими естественными. Низ живота тяжелел, грудь наливалась, соски терлись о жесткий корсет, а меж ног струилась влага. Тогда она в испуге убежала, еще не до конца понимая, чего просит ее бренная плоть, чего она так жаждет и к чему стремится. Шли дни, месяц сменялся другим. Вместо лета пришла осень, потом зима и снова весна. Айвз взрослела. Груди ее становились выше и полнее, бедра округлялись, талия так четко проступала в тех платьях, что она носила. Мина тоже хорошела. Но она не была так маняще прекрасна, как ее лучшая подруга. Стройная, приятная глазу, полная чувственности и скрытого желания, бродившего по ее коже и стынущего на кончиках пальцев. Такой стала Ванесса Айвз. И однажды случилось это. Жара душила всех. Вышколенные слуги одергивали воротники, господа часто пили прохладительные напитки. Даже Ванесса и Мина уже так не носились по дому. Жара словно ела кожу, проникала в поры и песчаными, отравленными змеями селилась внутри. Тогда Ванесса осталась ночевать в доме Мюррэев. Они постоянно шептались с Миной и доставали Питера, что пытался с серьезным лицом и межбровной складкой читать какую-то неимоверно скучную книгу. Девушки хихикали, и иногда из спальни Мины доносился девичий смех. Юной Айвз отвели комнату для гостей, близкую рядом со спальней Мины и четы Мюррэев. Глэдис Мюррэй дома не была. Она уехала в город по делам и за покупками и должна была вернуться завтра к полудню. Сэр Малкольм заперся в своем кабинете, возился с бумагами и картами. Если подойти к двери, приложить к ней ухо и прислушаться, то можно было услышать глухие шаги время от времени, скрипящие по полу ножки стула и шуршание бумаги. Ночь наступила быстро. Мину сморил сон. Питер, наконец, мог спокойно почитать со свечой на прикроватной тумбочке. Вся прислуга улеглась. Сэр Малкольм вышел из своего кабинета и тут же скрылся за дверьми спальни. Ванессе не спалось. Она ворочалось с боку на бок, елозила по матрацу, взбивала руками подушку, откидывала одеяло, а потом снова натягивала его на себя. Ее мучила, грызла отравляющая сознание мысль, порочное и темное желание. И в тот вечер она решилась. Девушка спускает ноги на пол. Игнорирует тапочки, поправляет ночную сорочку. Тонкую, кружевную, белую. Ее волосы густой копной струятся по спине. Она перекидывает их через плечо, и открывает дверь спальни. Ставни скрипят, скулят тихо, но Ванесса морщится — она не хочет, чтобы ее заметили, поймали. Не сейчас. Девушка ступает босыми ногами мягко, аккуратно, неслышно. Проходит несколько шагов в сторону от своей двери и замирает около красного дерева чужой двери. Стоит с несколько секунд, а потом все же решается. Ванесса Айвз толкает дверь и заходит в спальню сэра Малкольма Мюррэя. Свет погашен. Лишь звездное небо освещает комнату и спящего в постели мужчину. Она делает шаг, еще один и застывает над его кроватью. Он кажется ей привлекательным. Лицо скуластое, мужественное, нос с едва заметной горбинкой, глубокие глаза, сейчас прикрытые веками, все еще крепкие руки, жилистые. Фигура высокая. Ванесса втягивает носом воздух. Ей никогда не нравились мальчики. Лишь мужчины. А та сцена в лабиринте из живой изгороди преследует ее практически каждую ночь. Айвз садится на край матраца. Делает все медленно, будто боится спугнуть то ли мгновение, то ли момент, то ли саму себя, то ли мужчину. Она наклоняется, и густые пряди ее тяжелых волос падают на мужское плечо. Малкольм во сне ворочается и едва елозит головой по подушке. Девушка склоняет еще ниже. Так, что их лица разделяют считанные миллиметры. И на своей коже она чувствует его мерное дыхание. Еще один наклон. Едва заметный. И вот она касается своим ртом его сухих губ. Сердце в груди стучит, волнуется. Ее руки берутся за завязки собственной сорочки, тянут, обнажая кожу. И тут сэр Малкольм Мюррэй просыпается. Сначала мужчина не может понять, что происходит. Он лишь чувствует тепло на своих губах, чье-то сбитое дыхание, волнительную близость женской кожи. А потом различает в темноте знакомые глаза. — Ванесса… — голос спросонья у него с хрипотцой, что делает его в глазах девушки еще более привлекательным и желанным. — Что вы делаете? — спрашивает он, начиная осознавать, понимать, видя, что прекрасное создание перед ним стягивает со своих плеч ночную сорочку. И белая ткань скользит по молочно-белой коже, обнажая россыпь веснушек на плечах. — Малкольм… — шепчет она и тянется к его губам, но ее тут же останавливают мужские руки, сжимающие ее плечи. — Вы сошли с ума. — Его голос звучит жестко. Он смотрит на нее. Растрепанную, с влажными губами, широко распахнутыми глазами, ореолом пышных волос и молодым телом под тонкой тканью. Мужчина в нем шевелится, но сэр Малкольм Мюррэй берет себя в руки. — Уходите, Ванесса. И я сделаю вид, что ничего этого не было. Она замирает. Обиженная, оскорбленная, злая и обескураженная. Лютое чувство застывает в ее прекрасных, юных глазах. Она вскакивает с постели и натягивает на свои плечи тонкую ткань. — Смотрю, и мать, и дочь вам не по зубам, — цедит она сквозь зубы и покидает его спальню, громко хлопая дверью. Унижение стелется в ее душе довлеющим чувством. Дерево звеняще скулит, и мужчина остается сидеть на кровати. Закрывает глаза, откидываясь на подушки, а потом сморит в потолок. Ванесса Айвз знает то, что знать ей не положено. — Ну что, вспомнили? — эта ведьма мало, чем отличается от той юной чаровницы. Сейчас, она лишь стала еще желаннее. А он уже так стар. Да и не было никогда в душе Малкольма Мюррэя порочных и низменных чувств по отношению к Ванессе Айвз. Лишь в ту ночь, когда она сама предложила ему себя, а он столь благосклонно отказался, повел себя по-джентельменски. Женщина снова садится на софу. Берет в руки папиросу, чиркает спичкой. Огонь жрет дерево, поэтому Ванесса быстро прикуривает и резвым взмахом тушит горящую спичку. Делает затяжку и тяжелым взглядом смотрит на застывшего собеседника. — Я знаю, что вы помните, — говорит она, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу. — Это было глупостью с моей стороны. Просто девочка взрослела и не знала, что ей делать. — Ванесса криво усмехается и снова затягивается, наполняя комнату серым, затхлым дымом. — Я постараюсь найти Мину. — Продолжает она после некоторого молчания. Малкольм Мюррэй поворачивается к ней, изучая своими глазами эту измученную, согбенную, белеющую неестественной белизной женщину перед ним. У нее под глазами залегли темные круги, пальцы слишком тонкие, костяшки сильно выпирают, как и ключицы, лицо осунулось. И курит она рвано, нервно, мелко. — Она не была такой отравленной и черной. — Глухо произносит Ванесса, и ее лицо тонет в дыме. — Спасибо, — срывается с его губ, а потом Айвз слышит характерный хлопок, с которым закрываются двери в этом доме. Она сидит на софе. Потасканная, вывернутая наизнанку, с тварью в душе и сознании, с искалеченной, неправильной и неверной жизнью. Но Ванесса Айвз все еще ищет путь к свету. И в этом ее счастье. Папироса в ее руках истлевает до конца, обжигает женскую кожу, а Ванесса поспешно бросает ее в пепельницу. На пальце проступает ожог. Кожа краснеет, становится рдяной, наливается багрянцем. Айвз смотрит на этот маленький изъян несколько секунд. Что ж, по крайней мере, она все еще в мире живых и может попытаться остаться его частью.