Его Единственное Величество

Дверь в камеру Себастьяна открылась со скрипом. Мужчина поднял голову, всматриваясь в силуэт на пороге и без труда угадывая в нем Густава. Себастьян уже вторую неделю сидел в той самой камере из кварца, в которой не мог воспользоваться своими силами. Ему приходилось только уповать на то, что не все его предали, но пока никто не стремился пробраться к камере для визита. Впрочем, Густав наверняка хорошо позаботился о том, чтобы его охраняли денно и нощно без перерыва на еду и сон. — Чем обязан? — спросил с усмешкой Себастьян. Он чувствовал себя достаточно вольготно: сидел на своей лежанке, опершись спиной о стену и сложив руки по бокам от себя в намеренно ленивой позе. — Стражники поговаривают, что ты оболванил Моргана, сев на трон сам? Достойно, — Себастьян фыркнул, даже не делая попытки встать. Он прекрасно осознавал, что Густав пришел не за тем, чтобы нападать на него, а для разговора. Только вот темы этого разговора Себастьян еще не знал, но любопытства на своем лице не скрывал. — Тебя не касаются сейчас мои дела с Морганом. И тот факт, кто занял твое место на троне. — О, ну конечно, — Себастьян фыркнул. — Так, Ваше Величество, вы мне расскажете, почему удостоили мою скромную обитель личным визитом? Густав смотрел на него с непроницаемым выражением лица, по нему невозможно было распознать ни одной мысли, ни единого чувства, что интриговало Себастьяна еще больше. Наконец Густав заговорил: — Давно ты обучаешься магии? — С детства, — не стал скрывать Себастьян. Ему было невозможно скучно сидеть в камере все это время без единого собеседника. Стражники с ним не говорили, так как наказ Густава был предельно ясен — с Себастьяном не разрешено никаких контактов. Несмотря на желание Себастьяна развлечь себя хотя бы разговорами. — И много ты знаешь? Кто тебя обучал? — Не много ли вопросов, Ваше Величество? — вскинул брови Себастьян. — Вы хотя бы объясните к чему они, потому что я сгорю от нетерпения быстрее, чем смогу ответить. Густав молчал несколько секунд, мысленно взвешивая, стоит ли говорить Себастьяну обо всем, но, чтобы добиться от него честного ответа, все же стоило. Потому, опустившись на шаткий рассохшийся стул возле двери, он спросил: — Ты знаешь, что животные внутри нас не просто животные? Каждое из них издревле несет в себе не только свои умения, но и свое значение, которое и оправдывает эти умения. Древние делали тотемы, чтобы служить и поклоняться тем животным, в чьих силах нуждались. Люди, в которых таилась магия тотемного животного того или иного племени, делались едва ли не божествами этих племен. — И что, помогало? — перебил Себастьян, весьма скептично относящийся к подобной религии. Густав был настроен серьезнее. Он наградил собеседника еще одним мрачным взглядом, которым просил, если не указывал, помолчать и слушать дальше. — Высвобожденная магия животного творила чудеса. Это не было божественной силой, людям помогала магия. Но и этого оказалось достаточно, чтобы в чудеса могли верить. Сейчас эти обычаи канули в Лету, но сами знания не утеряли своей силы, как и высвобожденные сущности. Таинство магии вовсе не в преображении в животное. Человек, в котором живет тот или иной зверь, способен на настоящие чудеса, про которые ходят только легенды. Нужно лишь знать значение зверя, живущего внутри тебя. — И что же означает медведь? — спросил Себастьян. — Новую жизнь. Как выход медведицы по весне из берлоги с медвежонком, символизируя переходы между мирами. Себастьян фыркнул: — У вас, дикарей, такие странные сказания. Это же бред чистой воды! Надеюсь, вы не разжигаете костров и не танцуете возле них? — Огонь очищает, — Густав смотрел на Себастьяна, не отводя взгляда. Он словно выслеживал в нем, в его мимике и поведении что-то новое, что могло заставить его Густава отложить разговор или закончить его вовсе. — Также медведь символизирует власть и храбрость. Справедливость. Древние поклонялись тотемам медведей, как лесным духам оберегающих их от зла. — У тебя неплохая самооценка. — Это сказания, а не мои слова. — Хорошо. Что же означает змея? — Как существо убивающее: смерть и уничтожение, — ответил Густав, пронзительно глядя в глаза Себастьяна. В зрачках обоих плясали огоньки факелов, свет которых отражался от стен. Это делало весь разговор немного более мистичным, чем он был. — Как существо, меняющее кожу: воскресение. — Снова воскресение! — Себастьян театрально заломил руки. — У древних совсем не было фантазии. — Ты не улавливаешь суть, Себастьян, — одернул его Густав. — Древние ошибались в некоторых вещах, но по части магии — никогда. И ты, и я имеем способность воскрешать людей из мертвых. Себастьян вдруг прищурился, понимая, к чему ведет этот разговор: — Ты хочешь вернуть своего мужа с того света? — Он следовал нашему плану, но немного отклонился от него, потому что я не успел увериться в том, что способен воскрешать. Но вместе с тобой вероятность успешности этого действа возрастает. Эйден пожертвовал собой и ребенком ради моей победы и освобождения нашего народа. Не всякого можно воскресить, если верить легендам, но Эйден словно создан для этого. Животное, которое живет в нем, — ящерица. Символ перерождения. Как ящерица отбрасывает хвост и обзаводится новым, так и человек, сущность которого заключена в этом животном, находит свою новую жизнь. — И поэтому ты пришел ко мне? Тебе нужна помощь? Твоих сил недостаточно? — Не только из-за этого. Эйден носил ребенка, воскресить нужно две жизни. И отдать за них нужно две силы. Себастьян вновь хмурился все больше. Сторона, в которую повернулся разговор, ему совсем не нравилась. Густав до этого не упоминал о том, что за воскрешение кого-то нужно отдавать свою силу. Себастьян не хотел с ней прощаться, магия была с ним уже много лет, стала частью его. И оказаться без этой силы из-за омеги, да еще и чужого, не казалось возможным. — Почему я должен отдавать свою силу ради твоего мужа и твоего ребенка? Не находишь, что мне это нужно несколько, — он сложил пальцы, указывая небольшое расстояние между ними, — меньше, чем тебе. — Я сохраню жизнь тебе и твоему мужу, если ты согласишься на мои условия. Вы будете высланы из страны, у вас отберут большую часть земель и богатств, но останетесь живы. Сможете начать все сначала, без оглядки на то, что ваша свадьба, да и первая брачная ночь не удались. Себастьян не сдержался, рассмеявшись. Густав предлагал такой наивный вариант. Патриций был определенно приятным омегой, наверное, хорошим супругом, но не тем, с кем захочется провести остаток жизни без магии в какой-то глуши. — А как же Френсис? Он — мой истинный. Если я попрошу отдать мне его? Ни одни узы брака не выстоят против истинности. — Френсис никогда не будет твоим. Не из-за того, что ты ему неприятен, как минимум. Не из-за того, что он сам этого не хочет. Истинность пары можно переступить, когда разум против. Если разум достаточно силен, то он победит влечение тела. Но Френсис не станет твоим по другой причине. — По какой же? — Себастьян вновь прищурился, даже заинтересованный подобным фактом. Френсис его интриговал. Спокойный, но твердо стоящий на своем омега, который не смущался своего внебрачного рождения, но прекрасно понимал свое место... Это не могло не интриговать. Себастьян оказался заинтересован в нем в еще самую первую встречу, когда и подумать не мог о том, что этот омега окажется его истинной парой. — В нем живет жажда свободы. Ни одни узы брака его не удержат, когда он полностью откроет силу магии в себе. Ни одни рамки и законы. Он выпорхнет из очага в высь, оставляя все проблемы и условности далеко внизу. Изнутри его раздирает сущность орла, а орлы летают в одиночку. И я намерен его отпустить. — А как же Морган? — Морган не сможет противостоять силе его духа. Небо и земля — несравнимые, несовместимые вещи. Они просто не смогут ужиться. Смогли бы, не пробудись в них магия, но сейчас не смогут. Густав не утаивал информацию, решив, что Себастьян имеет право знать. В конце концов, у него не остается выбора — он поможет ему воскресить Эйдена, а перед потерей сил узнает о том, что ранее было скрыто от его сознания. — Ты не сможешь противостоять, тем более. Змея и орел, — Густав усмехнулся, — судьба знатно пошутила над вами. Но иногда и судьба ошибается. Я пришлю за тобой, когда все будет готово, — он поднялся на ноги. — Я не давал согласия, — Себастьян даже положения не поменял. — Оно очевидно. Тебе слишком дорога собственная жизнь, — Густав посмотрел на него тяжелым взглядом. — Настолько дорога, что ты не хочешь провести ее в запертой кварцевой камере. Для тебя лучше смерть, но смерть я тебе не дам. Смерть избавляет от грехов и мучений, не в моих правах давать тебе избавление. Дверь за Густавом захлопнулась, оставляя Себастьяна наедине с собственными мыслями. Он не хотел помогать Густаву, не хотел лишаться своей магии, но понимал, что это единственный способ выбраться из этих стен. Возможно, он так и не сможет наладить жизнь с Патрицием, который наверняка его возненавидит — он ведь так хотел остаться при дворе, да только все обернулось совсем иначе. Себастьян усмехнулся. Судьба точно играла с ними всеми в свои игры, которые оборачивались для самого Себастьяна не самым лучшим образом: взойдя на престол, он вскоре потерял все. И потеряет еще больше, когда отдаст магию. Но Густав был прав: возможность выбора у него отняли. За ним пришли спустя несколько часов. Заковали руки в кандалы, а на глаза надели повязку. Себастьян фыркал, подковырнув ведущих его людей, что те слишком опасаются магии. Но ему ничего не ответили — приказы Густава удивительным образом исполнялись до мелочей. Себастьян невольно подумал о том, что власть — это действительно его олицетворение, помимо мифического умения воскрешать. Когда с Себастьяна сдернули повязку и освободили руки, он смог нормально осмотреться. Находился он в большой зале, полной свечей и факелов. На каменном ложе лежал бледный и совершенно мертвый Эйден. На его, словно фарфоровом, лице плясали отблески свечей, на голове, поверх раскинувшихся в стороны темных волос, была надета корона из деревянных прутьев с какими-то выточенными узорами, смысла которых Себастьян не понимал. Рядом стоял Густав. — Подойди сюда, — он кивнул ему и махнул стражникам, чтобы те вышли. — Я расскажу, что нужно делать. — Мне все еще не нравится эта затея, — счел нужным предупредить Себастьян. — Ты уверен, что сработает, если у меня нет желания это делать? — Да, — коротко ответил Густав. Он протянул Себастьяну кубок, в котором плескалась пряно пахнущая жидкость. — Что это? — Не спрашивай. В травах разбирается Эйден. Сбор трав готовил и настаивал он, мне осталось лишь немного подогреть, — Густав взял свой кубок и приподнял его, словно желая чокнуться с Себастьяном. Тот фыркнул: — Твое здоровье. Когда напиток прокатился по его языку в горло, то Себастьян смог ощутить, что вкус не так уж и плох. Пряный, травянистый, отдающий небольшой горечью, но не более. А уже через несколько секунд в голове отчего-то зашумело, внутри все заворочалось. Словно змея, живущая в нем, стала двигаться, не желая принимать выпитое угощение. Густав протянул свои руки над телом Эйдена ладонями вверх и скомандовал: — Положи свои руки на мои. У нас не так много времени. Прежде, чем выполнить указанное действие, Себастьян все-таки спросил: — А ты сам согласен лишиться своих сил? Как ты будешь защищать свой народ без магии? — Мой народ верен мне без моих магических сил, он верен мне, потому что считает меня лучшим правителем. А Эйден мне дороже любой магии, власти и сил, — ответил Густав. — Руки, — повторил он. Себастьян положил свои ладони поверх его, неожиданно чувствуя их противоестественный жар. И лишь чуть позже понимая, что и свои горят таким же огнем. Густав глубоко вздохнул, закрывая глаза. Себастьян внимательно наблюдал за каждым его действом. Змея внутри продолжала недовольно ворочаться, желая прорваться сквозь тело наружу. Себастьян подумал о том, что, возможно, она сейчас умирает в агонии, не перенося тот факт, что ее приносят в жертву ради жизни того, кого она даже не знает. Густав затянул что-то на незнакомом языке, лишь отдаленно напоминающем современный. Он говорил быстро, но вместе с тем отрывисто и с выражением, понятным только ему. Пламя свечей и факелов колыхнулось, а после и вовсе задергалось так, словно в зал прорвался сквозняк, но Себастьян его не ощущал. Внутри его тело все пекло жаром, горело им, заставляя морщиться от неприятных ощущений. Его разрывало на куски: его тело и его сущность. Он чувствовал это буквально физически. Казалось, слышал, как трещали собственные кости и разрывалась плоть. В глазах потемнело, голос Густава слышался приглушенно и словно издалека, а вихрь собственных ощущений закружил в таком сумасшествии, что Себастьян абсолютно потерялся во времени, пространстве и боли, желая только того, чтобы это быстрее закончилось. Когда же это действительно подошло к концу, Себастьян понял, что сидит на полу подле ложа. Половина свечей уже потухла, а на тех, что остались, пламя горело уже спокойно. Голова немилосердно болела, внутри ощущалась глухая пустота, словно из него выдернули все внутренности, но каким-то чудесным образом он все еще оставался жив. Заметив какое-то шевеление сверху, Себастьян поднял взгляд покрасневших от лопнувших от напряжения сосудов глаз и даже отшатнулся, потому что вид его поразил. На ложе в полный рост стоял оживший Эйден, представляющий собой изваяние. Его глаза все еще были мертвыми, с блеклыми зрачками. Его грудь не вздымалась от вдыхаемого воздуха, он вообще не шевелился. Просто смотрел впереди себя. Это продолжалось несколько длинных секунд. Себастьян смог поймать напряженный взгляд Густава, который сжимал края ложа, явно едва сдерживаясь от того, чтобы дотронуться до мужа — пока еще и сам не знал, как это изваяние ответит на его прикосновение. Внезапно Эйден судорожно вдохнул, содрогаясь всем телом и закрывая глаза. А когда он открыл их, они стали совершенно нормальными: черными, с почти невидимым зрачком в этой тьме. Эйден опал на колени, а Густав облегченно привлек его в свои объятия, целуя в макушку. Самое страшное для них было позади. Себастьян, оставшийся сидеть на полу, понял это отчетливо. Их счастье и любовь друг к другу прямо-таки ощущались физически. А вот у Себастьяна внутри была беспросветная пустота, наполненная мглой. И более ничего.