«Nobody can save me now»*
I. Ад на земле.
Я хочу умереть. Это желание слишком сильное. Всё, о чём я думаю сейчас — попросить у матери или у доктора Линн нож, перерезать себе горло и спокойно умереть. Повеситься. Утопиться. Порезать вены. Спрыгнуть с крыши. Что-нибудь, но, пожалуйста, можно я умру? Повсюду вещи, которые я не хочу видеть. Теперь эта знакомая до боли обстановка становится ненавистной. И я убегаю. Я делаю то, что я делаю всегда, когда приходится столкнуться с проблемой лицом к лицу, — бегу. Я бегу по коридору, но из-за слёз не вижу ничего. Резко дёргаю ручку первой попавшейся двери, забегаю туда и падаю на холодный пол. Жарко. Холодные слёзы текут по щекам. Волосы прилипли к лицу. Я ненавижу себя. Я действительно ненавижу себя сейчас. И это пугает меня. — Эли, ты тут? — Доктор Линн выглядит испуганной. Я такая ужасная? Что? Что со мной не так? Кто-нибудь, скажите мне, что со мной не так? Я будто ужасное животное, запертое в клетке, на которого глазеют сотни противных детишек и тихо шепчут своим бестолковым родителям то, какое я ужасное и некрасивое. Мною никто не восхищается. И так будет всегда. — Что ты делаешь в кладовке? — Она заходит в тесную комнату, закрывает дверь и садится рядом. Спасите меня, доктор Линн. Кто-нибудь. Спасите меня. Это как молитва; я повторяю это много раз. А потом тихо шепчу: «Ничто и никто уже не спасёт тебя, Элисон». Доктор в детстве учила меня не врать — и вот, Линн, посмотрите на меня сейчас. — Почему я, доктор Линн? Почему? — Ты не виновата. — Она меня ненавидит! Меня все ненавидят! Никто не любит Элисон. Никто. Я начинаю кричать. Мне хочется кричать и кричать до тех пор, пока голос мой не охрипнет. До тех пор, пока слёзы не перестанут литься по щекам. Становится тихо. Доктор Линн молчит и смотрит куда-то перед собой. — Умеют ли люди прощать? Она медленно обращает свой взор на меня и долго-долго смотрит прежде, чем ответить. — Мы должны учиться прощать и просить прощения, девочка моя. Иногда из-за собственной гордости мы страдаем, Элисон. Мы делаем больно сами себе. И друг другу. Внезапное чувство тревоги охватывает меня, и я забываю всё. В голове пусто. Ничего. Мне хочется выть от боли. Почему так ужасно больно? Я ничего не делала, но мне ужасно больно. — Доктор Линн, — я задыхаюсь. Не могу промолвить и слова без запинки. — Как вас зовут, доктор Линн? Доктор Линн! Доктор Линн! Доктор Линн! Она удивлённо смотрит на меня. — Дебора. Моё имя Дебора. Ты забыла? Я слышу плач. Я слышу крики. Я закрываю глаза и молюсь. Потом считаю до десяти и открываю глаза. — Доктор Линн, вы верите в Бога? — Да, Эли. Он помогает мне в трудные минуты. А ты? Веришь ли ты? Я не могу поверить в него. Я не верю ни в рай, ни в ад. Ни в святых, ни в грешников. Я качаю головой. — Доктор Линн, ад на земле. Она смотрит на меня, и я замечаю, что она тихо-тихо произносит одно имя и на её лице одна эмоция — боль. Джастин. Но откуда вы знаете, доктор Линн? Откуда?II. Чего ты боишься?
— Трус вернулся, да? Моя комната, такая неродная комната, такая холодная и чужая, и посреди неё стоит Джастин, опустив голову вниз. Мне становится противно и тошно. Мне некомфортно. — Доктор Линн говорит, что нужно прощать людей. Я встаю с ковра и подхожу к нему, всматриваясь в его лицо. Он поднимает свои печальные и грустные глаза на меня и будто что-то хочет сказать. Но не может. — Я тебя прощаю. И ты меня прости. Но не хочу, чтобы ты был таким трусом... Я хочу сказать всё, что думаю о нём, но замечаю его кривую улыбку на лице и замолкаю. — Что? Решил посмеяться? Он качает головой и хмурится. — Я знаю, как я искуплю свою вину. — О, ты дашь мне ещё того... — Я не могу вспомнить слово. — А! Вспомнила! Шоколада? Он качает головой. — Я отведу тебя на могилу твоего отца. Я замираю. — Сейчас или никогда, Элисон. Белый снег хрустит под ногами, и я смеюсь. Я босиком в обычной футболке и домашних штанах, и мне всё равно. Мне не холодно. Холодно в душе. Именно там сейчас вечный мороз. И я не знаю почему. Джастин смеётся. — Долго ли ещё нам идти, Джастин? Ты обещал, что мы придём быстро. Он смотрит на меня и улыбается. Я смотрю на него. — Чего ты боишься, Джастин? Все чего-то боятся. Джастин задумывается. А мы всё идём и идём. — Я боюсь остаться одиноким, Элисон. Чувство свободы. Вот, что переполняет меня сейчас. Я на кладбище, и я знаю, что это место, где люди должны плакать, но я смеюсь. Смеюсь самым весёлым смехом, который у меня только есть. И я слышу их. Голоса. Они тут. У меня в голове. И я ничего не боюсь. И детская, когда-то до боли любимая колыбельная звучит в голове. И я падаю на дорогу. Я замолкаю. Перестаю смеяться. Потому что в голове бардак. Поднимаю глаза и вижу его. Джастин тянет руку, и я поднимаюсь. — Кто спасёт меня, когда ты уйдёшь? И он опять молчит. На могиле написано его имя. Имя моего отца. Цветы рядом. А я не люблю цветы, папа. И ты должен был знать об этом. Где ты был тогда, когда я нуждалась в тебе? Где были все? Я тоже человек, отец. А ты — ты никогда им и не был. — У нас всё только начало налаживаться! — кричу я в могилу отцу. Джастин. Он пытается увести меня, но я вырываюсь. — Она бы полюбила меня, если бы не ты! — Глаза застилают слёзы. — Ты всё испортил! Ты! Глупый отец! Я пытаюсь вырваться, но, похоже, нет смысла. — Я не больная, — шепчу я, когда Джастин почти донес меня до дома. — Я не больная. * Никто не сможет спасти меня сейчас.