«Is it me was I wrong to have trusted you? Did I see what I wanted, what wasn't true?»*
I. Что ты прячешь?
Отец говорил, что мне нужно быть покорной. Что я должна слушаться старших. Должна. Какое странное слово. Так являюсь ли я покорной, отец, не пытаясь выбраться из усмирительной рубашки, обрекая себя на что-то, похуже смерти? Отец, пожалуйста, ответь. Я сплёвываю в сторону и хватаю ртом воздух. И вдруг замечаю его — парень стоит на коленях и тыльной стороной ладони стирает кровь с губ. Его глаза красные; он похож на бешенное, но очень уставшее животное. Джастин. — Я... — хрипит он, а затем прокашливается. Из губы сочится кровь. — Я должен... попросить прощения. Должен. Опять это странное слово. Хочу ударить Джастина — но не могу. Из-за смирительной рубашки я не в силах пошевелиться. Всё тело ломит, будто меня били. Впрочем, я это и не отрицаю, потому что не помню, как здесь оказалась. — Попытайся, — цежу я через зубы и борюсь с желанием плюнуть Джастину в лицо. Всё равно не достану. Он пытается встать, опираясь руками, но валится на пол. Его ладони все в кровавых полосах, будто их изрезали стеклом. — Прости, Элисон, — кряхтит Джастин и всё-таки встает. — Но это не моя вина. Я стискиваю зубы и дёргаюсь, пытаясь вылезти из усмирительной рубашки. Джастин весь в синяках и царапинах; кровь течёт по его щеке. — Это сделала ты, — зловеще шепчет он, и вся комната погружается в тишину так, что я слышу только слова Джастина. — Посмотри на меня. — Он разводит руками. — Это всё из-за тебя. Мотаю головой, но видение не уходит. Лицо Джастина перекошено, на нём появляется ухмылка. Он подходит всё ближе и ближе, а я кричу, пока не срываю голос. И Джастин исчезает. BANKS – Under The Table«I'm under the table Just keep wishing I'll come out but I don't»**
Пожалуйста, отец, скажи, что мне это приснилось, потому что когда я открываю глаза, я вижу пустую комнату и ту же смирительную рубашку, обвязанную вокруг меня. Я устала. Чертовски устала. Почему это всё, что я чувствую? Ком подходит к горлу, когда в дверном проёме появляется Джастин. Без крови. Без царапин. Такой, каким я его запомнила. Красивый. Живой. А главное — мой. Но слова того Джастина из видения не отпускают меня. «Это сделала ты. Это всё из-за тебя». Но что, что я сделала? К глазам подступают слёзы, главное — не заплакать. Ни за что. — Доброе утро, — шепчет Джастин. — Утро? — отзываюсь я, с трудом разлепляя глаза. Свет из окна бьёт в лицо, но я не могу закрыться — руки-то связаны. Меня охватывает злость; я стискиваю зубы и брыкаюсь, но всё безуспешно. — Тебе некого бояться, Элисон. Не крутись, а то ма... — Джастин запинается, но продолжает: — А то доктор Линн услышит. Я слабо улыбаюсь. — Солнце слишком ярко светит, — ворчу я и пытаюсь перевернуться на бок, но из-за усмирительной рубашки ничего не получается. Джастин задвигает шторы и садится на краешек кровати. — Охранники отошли буквально на пару минут. У нас с тобой есть время. Он улыбается и наклоняется к моим губам, а я вдруг заливаюсь смехом. — Что? — Джастин смущённо отодвигается и хмурится. — Извини, — отвечаю я. — Просто... Мне немного неудобно. — И я снова хихикаю. Впрочем, разве в этом есть что-то смешное? Подобно Джастину, я начинаю хмуриться. — Это тебя слишком смущает? — спрашивает парень. Хм-м. Я отрицательно мотаю головой. Конечно, нет. Джастин наклоняется ко мне и целует, и даже когда он отодвигается, я всё ещё чувствую его губы на своих. Странно. Мне всё ещё кажется, что это странно. Но я не хочу делиться своими подозрениями с Джастином, тем более сейчас. — Подожди. — Он снова хмурится. — Ты ничего не помнишь со вчерашнего дня? А ведь и правда. Я помню, что Джастин собирался идти к моей маме и... Всё. — Ничего, — уверенно отвечаю я и не могу понять, почему меня это не пугает. Джастин облегчённо выдыхает. — Я сделала что-то плохое? — Нет, — твёрдо произносит он. — Это сделал я.II. Я всегда думала, что могу тебе доверять.
Nirvana – Where Did You Sleep Last Night«In the pines, in the pines Where the sun don't ever shine I would shiver the whole night through»***
Больше нигде такого не могло случиться. Нигде, кроме этого чёртова дома. Нигде, кроме того места, где есть мы, — я и Джастин. Нигде. Дверь медленно приоткрывается, и в неё входит мать. Джастин говорил, что вчера я просила доктора Линн позвонить маме. Зачем? Он не объяснил. Но я так сильно устала от этого дома. От своей комнаты. От того, что здесь у каждого есть секреты, и я — не исключение. Устала, устала, устала! С меня сняли смирительную рубашку. Я спокойно двигаю руками и ногами, но из комнаты не выхожу. Точнее, меня не выпускают. Что-то должно случиться. Я чувствую это всем телом, от солнечного сплетения до кончиков пальцев. Мать садится на край кровати и берёт меня за руку. Я хочу отдёрнуть её, но вовремя передумываю. Может, у мамы получится объяснить, что же со мной происходит. — Я всегда думала, что могу тебе доверять, — произносит мать так нежно, что меня тошнит. «Я же знаю, что тебе всё равно, кончай придуриваться», — проносится у меня в голове. Мама поправляет мне выбившуюся прядку волос и продолжает: — Но ты подвела меня. От удивления я раскрываю рот. Я? Подвела? Её? «Ох, ну уж нет, как раз наоборот, мам», — хочу сказать я, но мать прерывает меня: — Возможно, не в том смысле, в котором ты думаешь, но ты повела себя действительно плохо. Доктор Линн сказала, что ты не помнишь, но... Разреши мне напомнить тебе. Вдруг я замечаю Джастина в углу комнаты. Он испуганно смотрит на маму, а потом переводит взгляд на меня. — Не слушай её, — шепчет Джастин, а затем исчезает. Что это было? — Я не знаю, была ли это твоя интуиция, — продолжает мать, всё ещё держа меня за руку, — или тебе кто-то что-то сказал, но... Ты напала на доктора Линн и Чеда, говоря, будто со мной что-то случилось и меня нужно спасать. Воспоминания возвращаются в голову, волнами захлёстывая сознание. Вот я беру мамину шкатулку и швыряю её в доктора, а в стороне стоит... Джастин. В глазах щиплет, в разуме вспыхивают новые картины вчерашнего происшествия. Теперь я понимаю, почему я оказалась здесь, в смирительной рубашке, под присмотром охранников. — Но, милая, со мной всё было абсолютно в порядке. Я готовила ужин, детка, потому что ко мне должны были прийти, — она на секунду запинается, но вскоре продолжает таким же голосом, будто говоря: «Элисон, ты безнадежна»: — коллеги отца по работе, чтобы разобраться с кредитами. Но мне пришлось отменить встречу. Элисон, малышка, я знаю, что для тебя это ничего не значит, но... скоро будет значить. У нас... — Мама всхлипывает. — У нас больше нет денег, чтобы оставлять тебя здесь, потому что доктор Линн... она... она отказалась заниматься с тобой бесплатно, так как, Элисон, ты напала на неё. Она... она просто боится тебя. И мать начинает рыдать, а я всё не могу определиться, что я чувствую. Хотя одно я поняла точно — Джастин соврал мне насчёт того, что с мамой что-то случилось. Но... зачем? Зачем ему это нужно? Я бью кулаками по постели, а мама не торопится меня остановить. И я начинаю плакать и кричать вместе с ней. Что ж, миленькое восстановление семейки. Я хочу усмехнуться, но не в силах перестать рыдать. А затем что-то во мне переменяется — я будто вся наполняюсь агрессией, она переливается через край, такая горячая, что я боюсь обжечься. Поэтому я выливаю её на мать. Bring Me the Horizon – Home Sweet Hole«Because I'm staring at the devil and the truth of it is, He's a lot more familiar than I'd care to admit»****
Сцепляю руки на её шее — с каждым разом моя хватка становится всё сильнее; мать — хотя, подождите, разве это — моя мать? — так что, какая-то женщина, похожая на мою мать, пропавшую без вести после смерти отца, с трудом хватает воздух. Зачем я всё это описываю, прокручивая в своей голове? Зачем я думаю о том, кто она? Пора действовать. Я убираю руки, и женщина судорожно хватается за горло и пытается отдышаться. Но не уходит. Я сжимаю руку в кулак и ударяю её. Снова и снова. Кровь течёт из носа женщины, а я поражаюсь своей силе — кажется, будто я могу сделать всё. Я знаю, я не пугала доктора Линн. Я уверена, что она меня не боится. Я уверена, Джастин меня предал. И теперь я знаю, кого мне стоит бояться. Перед глазами мутнеет, а потом я вижу мать — всю в крови. — Кто это сделал? — говорю я ей и подхожу ближе, но мама пятится назад на стуле, в итоге сваливается с него и снова пятится, но уже в сторону двери, а затем быстро исчезает за ней. — Что я сделала? — я перехожу на крик. И падаю на пол, бью по нему руками и захлёбываюсь в рыданиях. Кричу, пока горло не начинает болеть. Колочу по полу руками, пока не обнаруживаю свои костяшки пальцев, все в крови, ссадинах и с оборванной кожей в некоторых местах. Будто бы я била что-то большее, чем просто пол. Но этого не может быть, верно? Я не делаю ничего плохого. Никогда не делала. Боль распространяется по всему телу, слёзы ручьём льются из глаз, я тру их руками, но моё лицо всё ещё влажное. Шумно вдыхаю и выдыхаю — как подтверждение того, что я всё ещё жива. Но надо ли мне это? Джастин появляется в самый неподходящий момент. — Уходи! — ору я ему. Но вдруг закашливаюсь — изо рта вместе с кашлем выходит кровь. И я снова пла́чу, пла́чу, громко всхлипывая, пока боль во всем теле не заставляет меня успокоиться. — Что с тобой? — спрашивает Джастин. Я, опираясь руками, пытаюсь привстать, но обессиленно валюсь на пол, больно ударившись об него подбородком. Джастин подходит ближе и стирает с моих губ кровь. — Тебе нужна помощь, — твердит он, присаживаясь на корточки возле меня. — Нет, — хриплю я в ответ. — Это не вопрос, — отрезает Джастин, помогает мне подняться с пола и садит на кровать. — Я сбегаю за перекисью, подожди здесь. Он предатель. Я не хочу здесь сидеть. Поэтому дождавшись, когда его шаги уже не будут слышны, я осторожно подхожу к двери, выхожу к коридор. И неожиданно становлюсь свидетелем разговора доктора Линн с мамой. Спрятавшись за какими-то коробками, я чуть выглядываю и начинаю прислушиваться. — Это не сработало, — говорит мать. — Она сумасшедшая. Её слова, как ни странно, на меня никак не действуют. Я просто знаю, что она не права, вот и всё. — Ты серьёзно хочешь отправить её в больницу? — шепчет доктор Линн. — Куда ещё? Меня кто-то хватает сзади, и я вскрикиваю, но чья-то рука быстро закрывает мне рот. Я с трудом оборачиваюсь. Конечно, это Джастин. Он отпускает меня и прикладывает указательный палец к губам. Знаю, знаю, надо молчать. Только вот я не буду. — Ты предатель, — начинаю я шёпотом. — Я больше не хочу тебя видеть. Никогда. Понял? А теперь отдай мне перекись, я сама могу обработать. И я выхватываю бутылку и вату из его рук. — Спасибо, — цежу я через зубы, а Джастин, ничего не отвечая, исчезает. — Ну и катись, — ворчу я и поднимаюсь обратно в комнату. Lana Del Rey – Pawn Shop Blues«Been broken since I was born Well, I didn't know it would come to this But that's what happens when you're on your own And you're alright letting nice things go»*****
Перекись жжётся, но я, стиснув зубы, обрабатываю ей раны — сначала костяшки пальцев, затем нос и подбородок. Заканчивая, я замечаю топот подошв по лестнице и, быстро скинув бутылку с перекисью под кровать, — правда, не знаю зачем, — я тоже забираюсь под кровать. Но не успеваю. Дверь распахивается — передо мной трое мужчин в помятых белых халатах, а позади них стоит мать, сжав губы в тонкую полоску. Доктора Линн нигде не видно, как и Джастина. В руках у мужчин — верёвка. В попытках сбежать, я толкаю одного из них, но врач ставит мне подножку — и я падаю, ударяясь затылком об тумбочку.***
Я открываю глаза от нестерпимой боли в затылке — даже дышу от этого с трудом. Хочу потрогать голову, но понимаю, что руки и ноги привязаны к кровати. Я дёргаю ими, но веревка слишком прочная, чтобы я могла с ней что-либо сделать. В комнату входит мать. — Элисон, ты проснулась? — нарочито заботливо шепчет она, и мне хочется врезать ей — а руки-то связаны. Но как только она подходит ближе, я плюю ей в лицо. Мать вытирает его краем рукава кофты. — Молодец, доченька. Вот что я получаю за заботу о тебе. — Заботу? — выкрикиваю я, выгибая спину, чтобы оказаться ближе к лицу матери. — Это теперь называется заботой? Из глаз брызжут слёзы, а затылок не прекращает болеть. — Да, это забота, — как ни в чём не бывало отвечает мама. — Ты хотела быть сейчас в психушке или, хуже того, перерезать всех в доме, а потом проснуться с осознанием того, что совершила? Я уверена, что нет. А сейчас ты дома. Пытаясь стерпеть желание снова плюнуть в мать, я начинаю: — Эта дыра — мой дом? Эта комната — мой дом? Эта постель, к которой я привязана верёвками, — может, это наконец-то мой дом? Дома насильно не заставляют в нём находиться, мам. А разве это — не насилие, не принуждение? Она садится на стул напротив кровати и вздыхает, положив руки на колени. — Нет, доченька, ты не права. Никто тебя не принуждает. И не насилует. Ты сама виновата. То, что ты сделала, повлекло за собой то, что, в свою очередь, сделали мы. Это оправданно. И ты знала, на что идёшь. Я не понимаю ни слова из того, что мать говорит. О чём она? Я же ничего не сделала. Мать встаёт со стула и, видимо, собирается уходить. — Можно последний вопрос? — произношу я. Мама оборачивается и кивает. — Почему верёвки, а не смирительная рубашка? — Ты повредила прошлую рубашку. А она денег стоит, милая, понимаешь? Я дёргаюсь, но верёвки отказываются меня отпускать. Ну и пусть. Когда-нибудь-то я выйду отсюда. Вот тогда всё станет так, как я хочу. — Я же... Я не ущербная, — бормочу я себе под нос. Но мать, кажется, меня слышит, потому что, стоя в дверном проёме, она произносит: — Нет, милая, что ты. Ты родилась ущербной. * Дело во мне? Я совершила ошибку, когда поверила тебе? Видела ли я только то, что хотела, то, что было лишь ложью? ** Я прячусь, всё мечтаю выйти, но не стану этого делать. *** Там, где сосны, там, где сосны, где никогда не светило солнце, я дрожала всю ночь напролёт. **** Потому что я смотрю на Дьявола, и, честно говоря, его облик куда более прост, чем я готова была признать. ***** Я родилась ущербной. Ну, я даже и не знаю, как до этого доходят, но вот, что случается, когда остаёшься одна, с тобой, вроде бы, всё в порядке, но радости жизни проходят мимо.