«Skin and bones, we've lost ourselves»*
I. Стороны.
Прислушиваюсь к своему дыханию, неторопливо считая удары сердца, — и с каждым ударом мне становится всё больнее и грустнее. Мои руки затекли из-за слишком тугих верёвок; голова болит так, что ещё чуть-чуть, и я закричу, наплевав на все запреты собственной матери и доктора Линн. Хочу посмотреть на себя в зеркало: могу с уверенностью заявить, что выгляжу я убого. Я нуждаюсь в помощи, но единственный человек, которому я могу доверять сейчас, — Джастин. И это тот человек, который постоянно бежит. До чего я докатилась и что со мной — не могу сказать даже я. Дверь в мою крошечную и тёмную комнату открывается и входит мужчина, которого я, точно знаю, где-то видела. В руках у него поднос с едой. Пытаюсь вспомнить его. Закрываю глаза на несколько секунд, а когда открываю, понимаю, что оказалась права. Что ему нужно здесь? От вида и манящего запаха еды кружится голова, и мой живот предательски урчит. Он усмехается и присаживается на край кровати. Я узнаю его. — Папа Джастина. Не узнаю свой голос. Действительно ли это я? — Возможно, я тот, с кем тебе следовало бы сдружиться. А хотя, я знаю, ты не умеешь дружить, не так ли? Твоя мама говорила, что ты очень грубая деточка. Он выглядит так самоуверенно, что мне хочется провалиться сквозь землю или уменьшиться до размера бабочки. — Кормят тебя тут ужасно. Он кивает в сторону холодной и остывшей каши, которую мне принесли на завтрак. — Папа Джастина, — повторяю сквозь зубы я. — Зови меня Чед. Просто Чед. И я принёс тебе еды, Лис. Он разговаривает со мной, словно с пятилетним ребёнком. Как доктор Линн. Только в руках у него нет блокнота, куда он записывает всю мою жизнь. — Давайте то, что у вас на подносе, — рычу я. От запаха еды дрожат колени. Я не ела так давно. Чед усмехается. — Ты хочешь получить горячий картофельный суп, куриное филе с овощами, банановый пирог и тыквенный сок? Хорошо, Лис. Но у меня будут некоторые условия: я распутаю эти верёвки, ты будешь вести себя спокойно, отвечая на все мои вопросы и кушая этот замечательный обед. Я с бешеной силой киваю — он отвязывает верёвки, и мне на миг становится легко. Всего лишь на миг. Присаживаюсь рядом с Чедом. Он пододвигает мне поднос, и я с наслаждением начинаю есть. — Первый вопрос, Лис. Кого ты видишь? Я вижу многое, папа Джастина. Или Чед. Но прежде всего, я надеюсь, что ты никогда не увидишь меня такой, какой я вижу себя. Не понимаю, о чём он говорит, смотрю на него, и он опять усмехается. — Не будь дурой, Лис. Ты видишь Джастина. Ты знаешь это. Отрываюсь от еды. Зачем спрашивать, если знаешь ответ, идиот? Первое, что я вспоминаю, — имена друзей Джастина. — Крис. Его зовут Крис. Я врала вам, — голос дрожит. Чед смеётся так, что мне становится дурно. Он замолкает и смотрит на меня убийственным взглядом. Ладно, хочешь знать правду — узнаешь. — Джастин. И ничего умного со дня нашего знакомства он мне не сказал. И ещё он постоянно уходит. Постоянно. Чед довольно улыбается и гладит меня по голове. Я рычу, как дикое животное. Лис. Он снова шепчет это тупое имя. Оно не моё. Так зачем же называть меня так? — Я не Лис. Я Элисон. Он кивает. — Хорошо, Лис. Второй вопрос. Когда появляется Джастин? Я вспоминаю слова доктора Линн и улыбаюсь. «Темнейшими ночами появляются самые яркие звезды». И вот он, Джастин, словно по зову появляется в комнате; его глаза красные, — или мне так кажется. Его появление ни капли не тревожит меня или пугает. Всё так достало, что мне кажется, что на этом свете меня уже ничего не волнует. — Когда захочет. На этом всё. Я наелась; привязывайте меня обратно. — Я думал, мы друзья, Лис. Я смотрю на Джастина; он смотрит на меня и медленно улыбается. Ты думаешь, что я твой друг, что я на твоей стороне, не так ли, Джастин? — Я не отвечаю за то, что вы думаете. Катитесь к чёрту. — Я смотрю на него, пытаясь побороть желание скинуть остатки еды с подноса. Он глядит на меня со злостью. — Ложись на кровать, Лис. Я привяжу тебя и уйду. Дальше мне кажется, что всё в тумане: меня связывают, Чед покидает меня. И единственное, что я запоминаю, прежде чем отключиться, — улыбка Джастина. Bang Gang – The World is Gray«You're searching for the ground»**
Он ходит быстрыми шагами по комнате. Всё, что остаётся мне, — сидеть и молчать, гадая причину его явного беспокойства. Хорошо, что он меня отвязал, потому что от верёвок руки ужасно болят, и я уже тысячу раз прокляла того, кто их сделал. Не знаю, в какой мере безразлично моё лицо сейчас, но я стараюсь проявлять интерес. Честно. Получается или нет, в любом случае, пялиться на ковёр лучше, чем на то, как он бегает счастливый. — Элисон! Меня ищут, я тебе уверяю. Меня ищут. Ищут, представляешь? Они смогут меня найти, доставят в лучшую клинику, я вернусь в своё тело, и всё будет как раньше. «Как раньше» — это без меня. Это значит, что его ждёт много нового, а я же буду тут. Да и к чёрту. Пусть всё катится к чёрту. Какая кому разница? Всю жизнь я сама по себе. Подумаешь, меня кинут ещё раз. Ничего от этого не изменится: сердце всего лишь опять разобьётся на осколки. Опять. — Что ты видишь, когда закрываешь глаза? Вопрос, который сейчас не вписывается в ситуацию. Плевать. Он закрывает глаза и судорожно вздыхает. — Тебя. Я усмехаюсь. Верить ли ему? Можно ли верить ему? — И что ты чувствуешь? Джастин качает головой, открывает глаза и смотрит на меня. Подходит и берёт за руку, будто бы мы какая-то парочка. Душевнобольная и убегающий. — Привязанность. Это ли было ответом, который я хотела услышать? Нет. И я прогоняю его. К чёрту всё. Так не должно быть. Не должно. Я должна радоваться. Я не должна плакать. А должна ли я что-нибудь делать вообще?II. То, что сломало.
Poets Of The Fall – Sleep, Sugar«You're feeling the rush of anguish settling»***
Саморазрушение. Даже не знаю, почему это слово вертится в голове так назойливо, словно какая-то строчка из песни. Наверное, если сейчас лезвие оказалось бы у меня в руке — я бы не задумывалась, а сразу перерезала себе глотку. Ненависть. К чему же, Элисон? Тут мне бы стоило спросить «к кому?». Но это слишком громко. Я слишком боюсь своих мыслей. Особенно сейчас. Слова смешиваются в голове, и я просто закрываю уши руками. Чувства берут контроль надо мной. Живот сводит судорогой. Могу ли я залечить эту боль, пожалуйста? Когда дверь открывается и входит доктор Линн, я не удивляюсь. Она заходит ко мне каждую ночь в течение этой недели. Она ничего не говорит мне; мы просто молчим и играем в переглядывания. Иногда это кажется забавным. А иногда хочется повеситься. Календарь на моём маленьком столе показывает двадцать третье число. Я никогда не любила эту цифру. Потому что я родилась двадцать третьего. До моего дня рождения ровно месяц. Запомнила. Мама ко мне не заходит. Вот и правильно. Тут ей делать нечего. Я всего лишь боюсь, что не сдержусь, если увижу её. Я боюсь сделать ей больно. И плевать, любит ли она меня. Я люблю её. Потому что она — моя мать. — Элисон, малышка. Доктор Линн говорит. И когда я слышу её голос — начинаю плакать. Потому что я скучала. Она была тем, кто заменял мне маму, был мне родным человеком, моим учителем, моим единственным другом так много лет. Так много, что порой мне казалось, что если её не станет, — не станет и меня. Я исчезну. Я растворюсь. Она садится ко мне на кровать и обнимает меня. Совсем как раньше. От этого слёзы только сильней начинают бежать по щекам. Совсем как раньше. — Прости меня, Эли. Прости. Дебора и сама начинает плакать. Я смахиваю слёзы с её щёк и улыбаюсь. Казалось, прошёл час, а мы уже лежали в обнимку на кровати и радовались. Мы снова друзья, не так ли? — Я не больная. Она кивает. И в глазах снова столько боли. Словно что-то вспоминает. — Что случилось? Дебора качает головой. Что-то случилось. Однозначно. — Твоя мама не приходит уже много дней, не так ли? Я осторожно киваю. — Есть подозрения, что она сбежала из города. Я проваливаюсь в пустоту. Тону в объятиях доктора Линн. Тону в собственной боли. И закрываю глаза. * Кожа и кости, мы себя потеряли. ** Ты ищешь опору. *** Ты уже чувствуешь, как боль завладевает тобой.