То, чего не видел Джон. The Story

      — Интересно, — протянул Хан. — Если вы не лжете. Вы же не лжете? — он повернулся к врачу с банкой в руках. Отблеск от листьев переместился на другую сторону лица. МакЭвон уверил, что он честен.       — Сколько ее здесь? — он взвесил емкость в ладони, но чувствовал только стекло.       — Г-граммов десять-двадцать…       Значит, около пятнадцати. Значительная сила, которой можно отпугнуть Баверк. Что же, неплохая вышла прогулка. Хан отставил дверь в сторону: коридор пуст, можно продолжить путь. Он ухватил емкость поудобнее. МакЭвон теперь не нужен, а будет только мешать, так что… Хан вытер лезвие ножа о штанину: снять лишнюю пыль не помешает. Еле дышащий врач проводил уходящего аугмента взглядом, после чего обессиленно выдохнул и решил уходить в отставку, как только вернется в свой кабинет.       Теперь перед каждым поворотом приходилось прислушиваться: не копошится ли за углом человек и не потрескивает ли разговорчивый хитин. У них, в отличие от Хана, было оружие и камеры в стенах. Выбора нет: нужно двигаться быстро и точно к выходу, иначе они успеют перекрыть все пути. Хан замер перед очередным ответвлением коридора.       Тишина.       Он осторожно вышел в поворот и уткнулся в ощерившихся дулами солдат.       Время замедлилось, и Хан отчетливо видел, как каждый из них нажимает на спусковой крючок и как меняются их лица перед тем, как они решают это сделать. Он ринулся за спасительную стену поворота, но несколько силовых лучей успели достигнуть цели, лишив чувствительности ногу и разодрав в клочья правый бок. Он завалился на пол. Подтянул ноги и уже в следующее мгновение пол в той точке пошел искрами от лазерных импульсов. Магнитная коробка осталась цела, хоть и чувствительно приложилась об пол сквозь ладонь, на которую попала углом. Облако в ней опасно колыхнулось, едва не задев стенки сосуда. Хан отполз чуть дальше от угла и с удивлением осознал, что все это время среди солдат кто-то кричал, кричал зло и резко.       — Не стрелять! Отбой! — донесся до него обрывок приказа.       Он оперся спиной на стену и тут же оставил на ней отпечаток месива из окровавленного мяса и одежды.       — Джон, ты там цел? — раздался из-за угла знакомый уверенный голос. — Извини, у меня ребята нервные.       — Отойдите подальше, комкор, — прорычал Хан, — у меня ваша магнитная коробочка.       Послышался шелест и к Хану по полу подкатился вытянутый предмет.       — Там транквилизатор, Джон. Если нужно, воткни в рану тупым концом, он сам сработает.       Он сгреб его в кулак и сделал, как говорила Баверк. Через несколько секунд полыхание в боку почти погасло и разодранное бедро уже не так горело. Сил подняться пока не было. Послышались четкие приближающиеся шаги.       — Я сейчас подойду, Джон. Я одна. Все хорошо, — она выглянула из-за угла. — Господи, ты… Как ты еще жив?! — Лекс рванулась к нему, но тут же отпрянула, стоило лишь поднять антиматерию над полом на вытянутых пальцах. — Поняла.       Хан смотрел на нее исподлобья.       — Если я уроню это, то мы все взлетим, но мне будет уже все равно. А тебе? — тихо сказал он. Лекс сложила руки на груди:       — И что ты хочешь? Умереть здесь с ней в обнимку? А, ну еще разнести пару соседних материков за компанию, как я могла забыть.       — Где здесь выход?       — Там, — она мотнула головой туда, куда двигался Хан. — Ты почти дошел уже. Кто тебя нанял? — она прищурилась. — Как ты вообще выжил без чипа?       — Убери своих птиц с неба и жди тут. Я просто уйду, — он сжал зубы. Неимоверным усилием подтянул ноги и медленно, кособоко поднялся, уперевшись плечом в стену. Баверк нажала на запястье, в котором загорелась зеленая точка, и тихо приказала свернуть соколов. Хан двинулся к выходу. Материю он прижал к скользкому животу: стекло холодило края кожи и приносило небольшое облегчение. На стене за ним оставалась кривая прерывистая багровая полоса. Скопление разнородных солдат расступилось, пропуская его, но так и не опустило ни одного дула, и Хан упорно смотрел только вперед, к ползущей навстречу двери. Емкость норовила выскользнуть и с каждым неверным шагом становилась все тяжелее. Двери открылись. Хан замер. Впереди на много футов было открытое пространство без единого укрытия. Не обо что опереться, не за чем отдохнуть. Он обернулся к Баверк:       — Вы уверены, что ваш чип — гарантия вашей безопасности? — хрипло сказал он. — Вы не думали… Что это — иллюзия? Наслаждайтесь. Пока есть чем.       Он закрыл глаза. Вдох. Выдох. Есть только шаттлы на горизонте. Остального нет. Небо чистое, и где-то за краем сознания кто-то напевает колыбельную для маленького мальчишки, не боящегося шестилапого монстра. Шаг за шагом, по твердому асфальту, будто по льду, главное — не останавливаться. Жар и холод, словно преисподняя дышит прямо в лицо, главное — не останавливаться. Лучи солнца ложатся на плечи и обжигают опаленную кожу, легкий ветер раздувает тяжесть, что ломит руки. Колыбельная все громче, и вокруг летают темные быстрые шары, норовя сбить с курса и уронить на колени. Окровавленные пальцы скользят по обшивке, оставляя смазанные следы на теплом от солнца шершавом материале и, наконец, находят край люка. Хан ввалился в шаттл, антиматерию как мог бережно опустил рядом, но она опасно дзынькнула об пол.       Сейчас нельзя отпускать сознание! Он зарычал и подполз к пульту. Знаки незнакомые, но расположение должно быть логичным, по крайней мере. В глазах двоилось. Он смог задраить люк и завести двигатель. Оно должно, просто обязано суметь вылететь в космос! Шаттл оторвался от земли, набрал высоту. Планета удалялась, становилась все круглее и круглее, но показались поднявшиеся следом другие корабли, двигающиеся стремительно и уже почти взявшие его в кольцо. Он из последних сил ударил кулаком по кнопке, и уже проваливаясь в темноту, увидел поплывшие контуры кораблей и Земли: варп-2 все же включился, а значит, его не найдут…       … В затылке вибрировало что-то. Сквозь туман доносился тошнотворный сигнал, ультразвуком долбящий по мозгу. Перед глазами, еле открывшимися, мигал красный свет. Хан сполз на пол: там прохладно и гладко. Ленивые мысли клубились под веками и медленно выстраивали картину произошедшего за последний день. Он вспомнил и варп-скорость, включившуюся в последний момент…       Почему мигает аварийный сигнал?!       Глаза мгновенно открылись. Все вокруг заливал, то гас, то разгорался, панический красный свет. Панель управления вибрировала, а сирена не умолкала. Хан перевернулся на живот и встал на четвереньки. Этого хватило, чтобы выглянуть наружу: шаттл еле двигался. Размытый варп-коридор то становился нормальным, то распадался на отдельные звезды; корабль двигало рывками и швыряло, грозя совсем выкинуть из варпа. Хан прислушался к сирене: она вопила о перегрузке. Черт возьми! Почему эта панель такая большая, что панель скорости находится у самого стекла? Хан со стоном дотянулся до нее и вышел из варпа: космос рассыпался цветными галактиками вокруг шаттла.       — Уровень топлива минимальный. Рекомендую вернуться на базу для дозаправки, — сообщил механический бесполый голос. Хан снова хлопнул по панели, вовсе останавливая полет.       Плевать. Разберется позже.       В стенах оказались энергетические пайки и аптечка, наполненная бинтами и транквилизаторами. Хан позволил себе лишь полпорции: кто знает, насколько он застрял в космосе? Обезболивающие тоже надо беречь. Он убрал от засохших ран ткань одежды, уже спекшейся и заскорузлой. Космос далек и черен, и только стены шаттла слышали вой, полный боли, когда прилипшая ткань отдиралась от костей вместе с кусками развороченного мяса. Когда раны были промыты, он обнаружил, что одно ребро теперь почти лишено укрывающих его мышц и бедро задето глубоко, но рана тонкая и только кажется опасной.       Сознание периодически обрывалось, а иногда подкладывало сюрпризы почище Маркусовых, тогда Хану грезилось, будто одна из далеких звезд начинает стремительно приближаться. Топливо взять было неоткуда, а его количество отчего-то не росло.       День за днем тянулось пребывание на корабле, и уже почти затянулась нога, а бок, хоть еще и беспокоил, но уже не был опасностью для жизни. Хан безуспешно пеленговал пространство в поисках помощи. В свободное время он медитировал: это отличный способ замедлить дыхание и сэкономить энергию на генераторе воздуха. В голове все время вертелись надоедливые цифры и переменные, но ничего осмысленного Хан никак не мог из них собрать, пока однажды ему не пришло в голову записать весь тот бред, что выдавал изголодавшийся по кислороду мозг. Он внимательно всмотрелся в свои записи, но видел лишь дроби и квадратные степени, дифференциалы и один повторяющийся греческий знак, который все не давал покоя, потому что был крайне знакомым. Хан переставлял части записей так и иначе, вертел их вокруг себя и составлял атомные модели из букв. Пайки заканчивались, а решения не было. Хан раздраженно сгреб все записи в кучу. Несколько наслоилось друг на друга, и образовали набор знаков.       ds2= —       И Хан захохотал, словно ребенок, схватившись за перемотанную грудь. Решение не было простым, мало того, оно не было никем опробовано, или ни один из попробовавших не смог вернуться, но аугменту, запертому в умирающей посудине среди галактик — все равно. Он разложил записи снова и сосредоточенно в них погрузился: его умный, непонятый им самим мозг упорно предлагал ему выход из ситуации, надо было только его услышать. Через два пакета пайка уравнение было составлено и решено, а найденная давным-давно в памяти шаттла карта кротовых нор дала остальную необходимую информацию. Нужна была непроходимая нора* подходящих размеров, и она нашлась, да только в нескольких световых годах. Корабль в очередной раз ехидно сообщил о заканчивающемся топливе. Хан промолчал, но внутри кипела ярость от недостижимости такого близкого выхода. Он в сотый раз перерыл внутренности шаттла, ничего нового не обнаружив. Однако скоро пришла идея, очень глупая и блестяще самоубийственная. Хан натянул на себя скафандр, проверил шлем и воздушный шланг. Система откачала из отсека воздух и открыла внешний люк. Открытый космос приглашал Хана в свои смертельные объятия.       Хан сидел, вытянув раненую ногу, прямо на полу шаттла, и перебирал свои находки. Он старался собирать только красные обломки вокруг корабля, но сейчас видел, что часть из них только казалась таковой на фоне черноты пейзажа. Если очень сильно повезет, то из них он сможет добыть толику драгоценного топлива, заправит ионный двигатель и понесется навстречу норе. Пока что та часть метеоритов, что он откладывал в сторону, была намного больше той, что действительно могла пригодиться. Хан сжал зубы: не стоит паниковать. Если сейчас дать волю животным инстинктам, то он перестанет дышать в лучшем случае всего через несколько минут. Поэтому уставшие руки сосредоточенно продолжили перекладывать улов; он внимательно всматривался в темные камни, поднося их один за другим к огням приборов. Спустя несколько визитов за грань люка он насобирал семь красных обломков, очень похожих на искомую киноварь — и встретил не одну сотню пустышек. Хан отложил в сторону оставшиеся два пакета пайка.       Внутренняя обшивка двигателя долго сопротивлялась. Ее пришлось расковырять руками, и теперь аугмент осторожно укладывал на сложенную из обшивки тарелку мелкие куски колотых пятнисто-красных метеоритов. Сверху положил тяжелое стекло, которое достал из панели управления, и все сооружение поставил в нишу моторного отсека, отключив от него охлаждение. Теперь он обязан сотворить чудо и выплавить драгоценную ртуть, не повредив двигатель. Хан включил зажигание, прибавил мощности — запахло жженой спичкой. Кислородная маска спасла от отравления, ведь теперь вокруг было так, будто целый город, полный серы, горел вокруг и источал тошнотворный пепельный аромат. Стекло начало покрываться зеркальной пленкой с темным нагаром, а двигатель все нагревался и нагревался. Ртуть — самое бедное топливо, но самое доступное, и поэтому его нужно хотя бы несколько капель. Хан следил, как система рапортует о перегреве, как вокруг все затягивается копотью и адским теплом, и раны начинают беспокоить снова, пропитывая густой желтой сукровицей свежие бинты.       На грани двигатель был остановлен. Намотанная на руки ткань не смогла погасить весь жар, исходящий от закопченного ртутью стекла, и кожа пошла мелкими пузырями, но бросать его было нельзя. Хан осторожно опустил зеркало на пол. Перевернул его ртутью вверх и увидел серебряные точки, пыльным ковром покрывающие всю плоскость. Когда бак был заправлен этими каплями, а стекло грубо воткнуто на место, корабль ожил, замигал огнями, развернулся и поплыл в неизвестном направлении, все уменьшаясь, и наконец совсем исчез, не оставив на месте своего многодневного пребывания никакого следа, кроме многих сотен темных бесполезных камней.       Сизая полупрозрачная туманность приближалась много часов, и уже не видны небрежные россыпи хрустальных звезд на ее краях, и все ближе и все больше казался ее неестественно черный, пустой и одновременно неправильно-зеркальный центр. Пайков больше не осталось, так что так или иначе шанс был всего один. Двигатель уже давно был выключен, потому что огромная масса норы обладала такой же гравитацией. Маленький пузатый шаттл с короткими, несуразными крыльями медленно затаскивало в ту часть космоса, которую раньше назвали бы черной дырой, ибо не замечали разницы. Хан напряженно вглядывался в бесстрастную бесцветную пустошь, растущую медленно и неотвратимо, будто паразит, пожирающий цветные радужные искры вокруг себя. Он был здесь таким маленьким и таким бесполезным! И то, во что он верил, на что надеялся и чем жил — все здесь казалось лишним, таким мелким и неважным, что впору было усомниться в собственном существовании. Шаттл все набирал скорость, и скоро уже совсем исчезли цветные точки туманности, а Хан облачился в единственный и уже порядком потрепанный скафандр с пошедшим трещиной стеклом на шлеме: ничего другого для защиты на борту не было. Шаттл затрясло от перегрузок. Свет на борту дрогнул раз, другой — и пропал вовсе. Хан покосился на свой опасный груз в магнитной коробке, запертый в переходном отсеке: если он рванет сейчас, то ничего, кроме жестяной банки, в нору не попадет. На плечи навалился собственный вес, подскочивший в десяток раз, и аугмент со стоном опустился на пол. Виски сжимало неимоверно, а руки, казалось, весили по тысяче фунтов. Стекло емкости пока чудом держалось. Казалось, миллион медленных лет тянулась черная пустота за бортом, и каждую секунду прибывало давление. Теплая струйка крови сочилась из уха по мокрой шее распластанного на полу Хана, неспособного пошевелить даже пальцем. Воздух со свистом вырывался из груди и не желал попадать обратно, толстые стены шаттла прогнулись внутрь, словно резиновые.       Наконец, давление немного спало, но отдыхать было нельзя. Хан дотянулся до кнопки открытия шлюза, и под огромным перепадом давления стеклянную капсулу с антиматерией мгновенно вытянуло в открывшийся люк. Он не видел, как через долю секунды магнитная коробка разлетелась на куски, высвобождая антиматерию. Не видел, как непроницаемо-прозрачное микроскопическое облако набирает цвет, становясь переливчатым от избытка хранимой энергии, как сливается с окружающим пространством и как расцветает в центре схлопывающейся кротовой норы огромный шар, беззвучно растущий на миллионы миль за долю секунды, и как он толкает смятую, почти мертвую скорлупку к уже закрывшемуся выходу норы. Шаттл прорвал себе дорогу наружу, с невообразимой скоростью вырвавшись из горизонта событий, а бывшая некогда непроходимой нора закрылась за ним навсегда. Внутри скорлупки плавал скафандр с треснутым стеклом, нетронутым дыханием того, кого он был призван защищать.       В скафандре, чуть ниже шлема, сработала последняя оставшаяся неповрежденной система. От оболочки отделилась на тонком проводе пластина, прильнула к коже шеи и выпустила несколько тонких игл. Иглы коротко фыркнули адреналином, а после весь скафандр содрогнулся от электрического импульса. Тьма, которую видели закрытые остановившиеся глаза, расступилась, и еще теплое сердце однажды сократилось. Этого оказалось достаточно, чтобы запустить его рваный нечеткий ритм. Кровь двинулась внутри покалеченного тела, набирая силу и разжижаясь, проникая по тонким разорванным капиллярам в самые дальние уголки, заставляя его жить. Первый вдох отозвался тупой болью в ребрах, по счастливой случайности оставшихся целыми. Зрачки дернулись, ресницы медленно раскрылись, давая узреть среди мельтешащих цветных пятен темные мятые стены некогда почти круглого пузатого шаттла. Хан ничего не чувствовал. Звенящая тишина давила на уши и проникала глубоко в мозг. Дернулись пальцы на руке; он удивленно на них посмотрел. Медленно они сжались в кулак, затем распрямились, и Хан уснул. Губ его касалась легкая, почти невидимая улыбка.       Пробуждение не было таким же простым. Все тело саднило, будто по нему проехался каток, что, впрочем, не было далеко от случившегося. С огромным трудом удалось дотянуться до ног, чтобы проверить их работоспособность. Желудок свело от голода. Воды тоже не было. Сил ее найти и выпарить — тем паче. Шаттл вертело, система искусственной гравитации отключилась. Воздуха оставалось немного. Хан подплыл к окну. На некотором расстоянии от него сновали быстрые белые точки, росчерками шнырявшие сквозь сизую космическую пыль. Они летали будто бы с некоей целью, держались определенного курса и даже, казалось, некоторым образом кем-то управлялись. Аугмент прижался к самому краю окна, чтобы проследить за ними, и не поверил своим глазам. Торопливо, будто зрелище могло испариться, он протиснулся в люк переходного отсека. Прямо над ним проплывал звездный корабль, самый что ни на есть настоящий, с огромной головной частью, вытянутой палубой и двумя варп-двигателями на тонких богомольих ногах — Хан просто не мог ошибиться. Его погрузочный отсек был открыт, и вокруг него, словно мелкие белые мухи, сновали бескрылые шаттлы, купавшиеся в сизой пыли и приносившие ее на себе прямо в недра этого небольшого корабля, без сомнения бывшего одним из лучших образчиков среди имевшихся в Федерации. Белые мухи постепенно сворачивали работу, одна за другой исчезали в корабле и больше не появлялись. Время терять было нельзя. Хан плотно задраил люк. Куском сломанной панели он заклинил двери в кабину, а затем, убедившись, что весь воздух, имеющийся в его распоряжении, собран здесь, распахнул дверь и выскользнул из шаттла, впервые в жизни молясь кому-то о том, чтобы удача и в этот раз обернулась к нему лицом.       Он смог зацепиться кончиками пальцев за дно последней мухи. От перегрузок и ран он почти терял сознание, но усилием воли пока держался за ускользающее, размытое и двоящееся нечитаемое изображение возле своих рук. Наконец — через сотню нескончаемых лет — они залетели в отсек корабля, и по инерции его пронесло дальше, прямо в скопление других мух, уже стоящих в ожидании воздуха. Зазвенела сирена, отсек закрылся, и Хан упал на пол, подчиняясь гравитации. Его окружили двуногие и двурукие существа, снимавшие один за другим свои шлемы и показывавшие гуманоидные лица, похожие на человеческие. Хану было плевать: последние силы закончились. Один из нашедших его заговорил в коммуникатор:       — Прием, здесь пришелец. Нет, не знаю. … Откуда-то взялся. … Есть. Слушаюсь.       Хана подняли на руки и потащили. Он смутно помнил проплывающие коридоры, от которых начинало тошнить: светящиеся полосы на потолке пробегали одна за другой, сметая сознание в скомканную кучу. Зеркальный черный пол отражал полосы тоже. Кто-то стянул с него шлем. Процессия остановилась, а полосы стали двигаться вертикально, но скоро пропали вовсе. Хана протащили еще несколько шагов.       — Капитан, может быть его в медотсек?       Вокруг горели сотни огоньков, белый цвет резал неоткрывающиеся глаза, налившиеся кровью. Недалеко от места, где висел Хан, начинались кресла и столы персонала, полукругом выстроившиеся перед большим стеклом — окном в черный космос. Кресло капитана было в центре, чуть более широкое, чем остальные, и чуть выше соседних. Удобное и мягкое, оно выпустило из объятий капитана. Тот склонил голову набок, с любопытством вглядываясь в лицо Хана выцветшими, потерявшими сапфировый свой блеск холодными глазами. Густые черные брови удивленно поползли вверх. Капитан сцепил пальцы в замок, и под кожей проявились крупные синие вены. Губы его были сжаты и казались тоньше и бледнее, чем были на самом деле. Скулы выделялись острее, а былая яркость когда-то розовой кожи пропала, став землисто-серой, неживой. И только волосы, хотя и бывшие черными и гладкими, но по-прежнему непослушно топорщившимися, да ярко-желтая форменка напоминали о прошлом. Он подошел вплотную, нагнулся прямо к Хану и вязко спросил:       — Ну и где же ты был все это время?       То более был не солнечный капитан.       Он бегло осмотрел Хана.       — В камеру.       — Было бы более логично поместить мистера Сингха в медотсек на некоторое время, — спокойно возразил знакомый размеренный голос. Спок подошел к Хану.       — А ведь ты прав, остроухий, — протянул Кирк. Невооруженным глазом не было заметно, как мгновенно поморщился Спок. — Давайте в медотсек, — он скупо взмахнул рукой. Нажал на коммуникатор: — Боунс, принимай новенького. Сам все увидишь.       Сквозь волны тепла и тишины тихо прорывались чьи-то слова. Они то тонули и затухали, то будто разгорались и врывались в мозг как сверло.       — Хан? Хан Нуньен Сингх, тот самый? Как это вообще возможно? — вполголоса шипел Боунс.       — Не имею достаточно информации, чтобы ответить на ваш вопрос, мистер МакКой. Надеюсь, что вы сможете удержать его состояние в рамках стабильного.       — У него разорвано легкое, Спок, трещина в каждом ребре, нет половины бедра, сломана ступня и голень, большая потеря крови и почти нет зрения. Конечно, я смогу, почему нет! Я же господь бог и способен на что угодно, даже когда нет нужных лекарств и инструментов!       — Не вижу причины быть столь эмоциональным, мистер МакКой. С учетом вашей квалификации вы действительно способны на подобное. К тому же «половина бедра» — это завышенная оценка. Я бы сказал, около тридцати процентов.       — Это сейчас был комплимент? Спок, не вгоняйте меня в депрессию, ладно? Идите давайте, мне надо подумать и не зарезать его, желательно.       Пшикнули двери, настала благословенная тишина. Сознание плыло, не было сил открыть глаза. Хан почувствовал прикосновение к груди. Холодное, мягкое. Пальцы в перчатках безжалостно смяли кожу, а затем ее невыносимо обожгло. Хан выгнулся, широко раскрыв глаза. Боунс отпрянул от операционного стола, остервенело закрутил колесико на болтавшейся рядом прозрачной трубке, отчего содержимое пакета буквально полилось в Хана. Под действием наркоза он обмяк, окончательно уснул, и Боунс смог, наконец, без опаски раскрыть потрепанную грудную клетку для того, чтобы ушить легкое и проверить, в порядке ли все остальное. Хану снилась тьма, радужные звезды и переливчатые ящерицы, гревшиеся на большом теплом камне. Одна из них подняла на него свои золотые глаза и спросила, не раскрыв рта:       — Ну что, ненормальный ты человек. Жить хочешь? Тогда борись, потому что я сделал все что мог, и даже больше. Так что без претензий, что швы кривые.       Хан вздрогнул и проснулся. Вокруг было тихо и темно, а над ним висела голова больничной койки, светившаяся неспокойными цветами, отчего белые стены вокруг казались размыто-пятнистыми. Пучок проводов и трубок обвивал руки и шею. Грудь была туго спеленана тонкими бинтами, и дышалось непросто.       Главное — свернуть на верный путь.       — Эй, вы здесь? — перед лицом щелкали пальцы. Хан безразлично на них воззрился. Проследил по рукаву форменки до плеча и наткнулся на обеспокоенную физиономию Боунса. Тот облегченно вздохнул. — Отлично, а я уж думал, что зря старался. Пальцев сколько?       — Два. Размыты, — голос не свой, сухой и сиплый.       — Странно, а я думал, вы ничего не видите.       — Нервные клетки — восстанавливаются, доктор МакКой. У меня.       Боунс криво улыбнулся:       — Шутите, значит. Это хорошо.       — Это не шутка.       — Ясно, — он посерьезнел. — Ваше состояние, Хан, было близко к…       Хан молчал. Боунс замялся.       — Будто вас не доели.       Дипломатично.       — Надеюсь, вы будете хорошим пациентом и проглотите все лекарства, которые понадобятся. Иначе я за себя не отвечаю, — пробубнил он, отворачиваясь.       — Я не лишен слуха, мистер МакКой.       — Мне пора, — он быстро двинулся к выходу.       — Доктор.       МакКой обернулся.       — Спасибо.       Двери за ним закрылись и не показали Хану, что МакКой про себя чему-то улыбнулся.       За несколько следующих дней состояние стало много лучше благодаря хорошему уходу и покою. Даже Кирка Боунс не пускал внутрь, и тот только подолгу стоял за дверями, сверля взглядом Хана сквозь стекло. Кирка сторонились. Однажды медсестра ненароком наткнулась на него, стоящего в коридоре. Не смогла обойти по привычной широкой дуге и проскочила мимо как можно быстрее. Хан чувствовал, почему так: времени прошло достаточно, а он предупреждал. Однажды, пока капитана не было, Боунс пустил одного посетителя на несколько коротких минут.       — Я вас однажды уже убил, — сказал Хан, когда Спок замер рядом с ним с истинно вулканской выправкой.       — Вы убили другого человека, — спокойно возразил Спок. Хан прикрыл глаза. — Вынужден напомнить, что вулканцы не лгут.       — Вы мне действительно ни разу не солгали. Впредь буду внимательнее к полукровкам.       Спок задержал дыхание.       — Можете не скрывать свои эмоции, я отлично их вижу. Я. Вас. Знаю. Мистер Спок. Смиритесь, — тихо сказал Хан.       — Сколько времени займет ваше восстановление до приемлемого состояния?       — Приемлемого для чего? Втыкать в меня иглы можно прямо сейчас, если вы об этом.       — Это не было моей инициативой, — Спок поморщился. — Я ничем не мог помочь.       — Ты даже не пытался, — Хан посмотрел на него исподлобья. — Уже через несколько дней я буду способен на многое. Вам меня не остановить. Если хочешь, могу дать тебе спокойствие. Или удовольствие — если попросишь. Или — твоего старого капитана, если выполнишь мои условия.       Спок не моргал. Тянулись секунды, Хан не сводил с него спокойных холодных глаз.       — Какие условия? — наконец сказал он.       — О, несложные. Моя команда…       — Ваша команда, мистер Сингх. Я сожалею…       Над головой что-то запищало, все громче и громче. Звук тонул в гуле, рождавшемся в голове Хана. Со стороны могло показаться, что Спок спокойно взирал на происходящее. Прибежал Боунс.       — Отойдите от него! Выйдите! — прокричал он Споку. В мешки капельниц полились препараты, но Хан лишь больше бледнел, а сердце не желало больше биться и пропускало удар за ударом. Вместо того чтобы уйти, Спок прикоснулся большим пальцем к подбородку Хана, а остальные приложил к коже в характерном жесте. Перед глазами обоих замелькали образы и чувства, и Хан будто собственными глазами видел, как замирало дыхание каждого из его экипажа. Он чувствовал скорбь и ярость Спока, его бессилие, его вину.       Спок отнял руку.       — Ты что делаешь! — набросился Боунс.       — Как видите, мистеру Сингху уже лучше, — сказал Спок. Руки его подрагивали. Хан дышал, а сердце его билось хоть и неровно, но постоянно.       — Мейр О`Хайс, — Хан посмотрел на Спока. — Где он?       — В надежном месте, — сказал Боунс.       — О, у вас заговор. Интересно, — фыркнул Хан, удобно устраиваясь на кушетке и переводя глаза в потолок. — И давно?       — Это вас не… — начал Боунс.       — Достаточно давно, чтобы суметь спасти лишь одного, — горько закончил Спок. Взгляд его стал решительным. — В обмен на него вы вернете нам нашего капитана.       — Я, возможно, смогу вернуть ему вашу человеческую человечность, но ничего больше от меня ждать не стоит, мистер Спок. Я не спаситель. Я — убийца.       — Вот и не убейтесь, пока ловите Джима, а то я и так по локоть в вас колупался, — проворчал Боунс. — Больше как-то не хочется. Я не смогу его держать за дверями вечно, и скоро он придет к вам. Могу только пожелать удачи.       — Мне незачем его ловить, доктор МакКой. Он сам к вам придет. Очень скоро.       — Подождите, давайте еще раз. Зачем мне этот снимок? — МакКой держал в руках медицинскую линзу, которая уже почти нагрелась от тепла Хана. Он уже мог сидеть, но повязку с ребер пока не снимали, как и другие бинты. Доктор был требователен к пациенту, впрочем, как и всегда.       — Потому что в отличие от меня, повода вскрыть капитана вам не представится.       МакКой внимательно посмотрел в глаза аугменту:       — Что я должен буду увидеть?       — Вы уже видели это, доктор МакКой. Если его легкие будут более симметричны, чем у людей…       — У людей?!       Хан замолчал. Ждал, пока человек успокоится.       — Тогда… Тогда сердце будет ближе к центру. Я прав?       — Абсолютно, доктор МакКой.       — Это невероятно, это просто абсурдно, — вздохнул Боунс.       — Это полезно, — спокойно возразил Хан. Лично ему наличие более жесткой кости над сердцем не так давно спасло жизнь, когда раскрошенные давлением ребра порвали лишь легкое.       — Могу я вас прервать, гос-спода, — утвердительно произнес капитан, протискиваясь в двери палаты. — И, наконец, поговорить с нашим потерянным гостем, — он жизнерадостно улыбнулся, сверкнув зубами. Кирк смерил взглядом смутившегося Боунса. Тот собрал свою аппаратуру. Строго сказал:       — Ненадолго. Я засекаю десять минут, — и покинул палату.       — Вы изменились, капитан, — Хан улегся поудобнее. Кирк плавно склонил голову вбок.       — А ты — нисколько. И у меня как раз кончились твои ребята, — протянул он. В насмешливых его бледных, пустых глазах плясало пламя. Хан удержал дыхание. Кирк сделал шаг ближе:       — Хочешь к ним? — голос его стал ниже, будто мгновенно сел.       — Нет смысла злиться на меня, капитан. Не я вас воскресил, не я убил. Мы теперь одной крови, предлагаю переми…       Кирк рванулся вперед, лицо его перекосилось. Он вцепился в бинты и разодрал их, словно тонкую тряпку, и запустил руки в раны. Хана обожгло волной внезапной боли, а слова застряли внутри. Перед глазами на мгновение возникли далекие белые звезды, двоящиеся в стекле шаттла, но усилием воли он пришел в себя. Сквозь туман дотянулся до горла капитана и надавил на сонные артерии. Он прохрипел, цепляясь за тонущее сознание:       — Я. Учился. Убивать. Двадцать лет. Капита-ан.       Кирк отстранялся, но собственные пальцы, нащупывавшие сердце в распавшихся швах, не давали отойти далеко. С криком вбежал МакКой. Капитан небрежно повел локтем — и доктор уже сползал по стене, а шприц с успокоительным валялся далеко в стороне. Хан все так же давил на шею, и Кирк через несколько секунд отступил: в глазах потемнело, он поплыл. С рук на белоснежный пол капали алые капли, такие же стекали на простынь под еле дышащим Ханом. Порванные нити залихватски торчали из кожи, обещая МакКою не один неспокойный час. Мониторы с датчиками заливались в истерике. Сигнал тревоги прошел по всему медотсеку; где-то за дверью уже спешили медсестры с экстренными препаратами наперевес. Кирк указал на Хана:       — Никакого перемирия. Я сделаю из тебя последнюю вакцину, и обещаю тебе, что ты ее не увидишь.       — Я… научу, — Хан собрал немного воздуха, чтобы сказать это.       — Что?       — Ты хочешь убивать, это… Это естественно… для нас.       Кирк снова склонил голову вбок.       — Для нас?       Класс был полон подростков. Они сидели за столами, идентичные, сложившие руки на коленях. У кого-то длинные темные волосы лежали на плечах, короткие — топорщились или лежали по пробору. У Хана Нуньен Сингха — закрывали уши и безобразно спадали на один глаз, за что он часто получал выговоры. Одни сидели недвижимо, другие играли пальцами мелодии на собственных ногах, как на клавишах. Спина Хана была прямой. Спокойные, выверенные при проектировании лица были обращены на взрослого человека в такой же, как и у них, форме: желто-зеленой с размытым рисунком. Она была на нем, словно кожа. На них — тоже: лекала лежали так, будто каждый шов был заложен природой и выверен долгой и придирчивой эволюцией. Вросшие в форму пластины брони словно совсем не имели веса: аугменты способны были носить их очень долго. Человек завершил свою речь, и ровной организованной толпой подростки двинулись на выход, не сталкиваясь друг с другом. На открытой площадке возле станции их уже ждал транспорт: похожий на пузатого неуклюжего жука вертоплан. Два его коротких крыловидных хвоста завершались винтами, а широкое переднее стекло открывало первый ряд из пяти жестких кресел, центральное из которых уже было занято пилотом. Он почти касался корпусом земли: короткие лыжи-опоры были скрыты в траве. Хан разместился в первом ряду: он давно хотел посмотреть вживую, как это — управлять целой летающей машиной, а не симулятором с рычагами. Захлопнулись двери, заурчал двигатель. Винты подняли вокруг ворох пыли и рубленой зелени, но часть площадки была еще видна. Пилот нажал на одну из многочисленных кнопок — и земля растаяла, уменьшилась, а вход на станцию сделался крохотным, будто нарисованным на разноцветной бумаге. Затем джунгли слились в один неразрывный ковер и понеслись под пузом вертоплана, все набирая скорость.       День шел за днем. После воздушного путешествия их ждал короткий быстрый поезд, где они смогли отдохнуть и поспать, а потом — снова узкие кресла пятиместными рядами. В конце пути их расположили в большой палатке — Хан уже видел такие, только много меньше, всего на четверых. Вместо спальных мешков здесь рядами стояли настоящие двухэтажные кровати на деревянном настиле, и аугменты заняли их все. Люди вокруг говорили на пушту**, носили военное одеяние и сытно кормили набитыми мясом лепешками. Подростков, приехавших есть и глазеть, сторонились, но пока не трогали. Особенно после того, как одному из местных вправляли плечо, потому как он попробовал поднять руку на ту, кто отказал ему на вежливую просьбу о повышенном внимании в ближайших прозрачных кустах.       — Надолго мы здесь? — спросил однажды Саймон у Хана. Он был, как всегда, слишком нетерпелив и нервозен, а потому одновременно был очень полезным внезапным элементом для противника, но вместе с тем непредсказуемым для своих.       — Мне не сказали. Приказ после первого — возвращаться, остальных оставить, — отозвался Хан. Голос его уже начал ломаться, отчего слова звучали несколько нелепо. Он разглядывал пустынный пейзаж за каменистой насыпью, где они лежали. Очень далеко, за дальними холмами, вдруг взметнулась в воздух сухая пыль. Хан прищурился:       — Смотри.       Саймон тоже увидел. Танки черными точками шли бесконечной полосой, сокрытые клубами пыли и трепещущим воздухом. Хан передал готовность остальным. Аугменты подобрались, привели в порядок оружие. Выстроились в полосу по одному, словно шли на поиски пропавшего, а не навстречу многотонным машинам. Когда танки приблизились, Хан дал команду. Он не должен завалить первый практический экзамен, только не такой простой!       Но судьба решила иначе.       На угловатых, тонких плечах почти еще детей, словно пластиковые игрушки, лежали гранатометы. Гулкие выстрелы взметнули возле танков стену из пыли, но ни один не попал в машину. Оружие было отброшено в сторону, а двадцать камуфляжных теней нырнули в непроглядную завесу. Хан мчался вперед, краем зрения заметив, что Саймон и Вера уже заняли свои места на башнях соседних танков. Свой он решил обогнуть с тыла, где не было смотрового окна. Одним прыжком он оказался на гусенице, вторым преодолел оставшуюся высоту. Движение воздуха начало смывать пыль, но их в засаде уже не было: они вышли в бой. Хан пяткой ударил по дулу, рассчитывая повредить его, но ступня отозвалась лишь тупой болью: вражеские машины были прочнее. В смотровой щели показалась тень человека. Аугмент спрыгнул к ней ближе, засунул руку, вслепую попытавшись схватить его, но его самого дернули внутрь, отчего он приложился бронированным плечом об острый край.       Дьявол!       Руку все держали, он дернул чуть сильнее — и чужие пальцы на его запястье разжались. Сбоку раздался громкий вопль: где-то рядом его немногочисленное войско несло потери. После первого приказа каждый сам за себя — сказали им, но Хан все же оглянулся, чтобы узнать, кто выбыл. Это стоило ему пропущенного удара чем-то острым по ноге.       В груди колыхнулась ярость, которая всегда просыпалась в боевых симуляциях.       Он ничего не почувствовал, но ткань на щиколотке вздулась красным, и тонкий ручеек потек на бронированное разогретое железо. Танк остановился. Хана еле не снесло на землю по инерции, но он вовремя ухватился за люк. Ярость разрасталась, клокотала, перерастая в свирепость, а мышцы стали легче и стремительнее ветра. Пара усилий — и люк открыт и отброшен, а снизу на него смотрят четыре перемазанных черным человека в котелках-касках. Они что-то ему кричали на одном из языков, но он предпочел не отвечать; вытащил наверх одного, отчаянно брыкавшегося. Расстегнул на солдате каску и легко сдернул ее, прокрутил в пальцах, размахнулся.       Каска летела к своей цели. Человек застыл, переводя взгляд с Ханова лица на нее. Пыль царапала зеленую краску каски, а яркое солнце размытым бликом перемещалось по ее округлому боку. В воздухе за ней, словно щупальца за медузой, тянулись ремешки крепежа с тяжелой застежкой. Через сотню лет, когда Хан уже почти потерял терпение, а живот скрутил толстый, упругий резиновый узел, липкой паутиной вносящий напряжение в каждую из мышц, каска, наконец, соприкоснулась с человеком. Она вошла в череп, будто в мягкую перину, а зелень на ней пошла тонкими трещинами. Человек стал донельзя удивленным, но потом зажмурился и больше не открыл глаз.       И время остановилось. По телу его прошла судорога, и он вдруг стал легче ветра, и хотелось закричать от такой непризрачной, такой осязаемой воли, что она рвала на части. Будто взорвался внутри него яркий, затмивший все фейерверк. Человек висел в его руке с проломленной каской головой, но это неважно. Хан хищно раздул ноздри. Отбросил труп в сторону, словно тряпку: там, внутри, есть еще.