— Как часто у Вас были провалы в памяти? — привычный блокнот в руках порядком уставшей женщины раздражающе шелестит страницами, она грубо клацает ручкой, явно готовая записывать. — Не было никаких провалов. Я уже объяснял, — Тетсуро, кажется, с каждым разом теряет все больше интереса к подобным диалогам. Более интересным он находит переливающийся стальной поручень — наручники цеплялись прямо к нему, ограждая от возможной опасности тех, кто захочет задать очередную стопку скучных вопросов. — Но вы утверждаете, что Вас находили без сознания. — Это не провалы, — бровь язвительно скачет вверх, прогибаясь дугой. — Вы говорите загадками и уходите от ответа. — Потому что вас не устроят те ответы, которые я вам дам. Вы ждете от меня признания. Его не будет.
— Куроо! — звучит приглушенно, словно Тетсуро засунули в коробку и глухо постукивают откуда-то сверху. — Эй, Куроо! — по щекам отвратительно сильно стучат, звон отражается в ушах и мешает сосредоточиться на голосе. — Позовите на помощь, — едва слышно стонет Тетсуро. — Его еще можно спасти, — он умоляет, ворочаясь, зарываясь носом в чужие руки и хватаясь за кофту короткими ногтями. В глазах стоит когтистый ужас, рвущий чужую глотку огромными, длинными лапами. — Да проснись, идиот! — еще один шлепок по лицу заставляет его раскрыть сожмуренные глаза настолько широко, что светлая макушка сразу показывается где-то над ним, хватка на кофте слабеет, и картинка, упорно повторяющаяся в голове раз за разом, отходит на второй план, но не пропадает полностью. Снова тот самый коридор, толпящиеся ноги, тянущиеся с двух сторон руки в попытке помочь подняться и сбившееся дыхание, словно он только что бежал марафон и отключился в процессе. На зубах все так же омерзительно перетирается песок. Он молча хватается за протянутую руку и поднимается на ноги, внимательно вглядываясь в каждую деталь. Все перестало быть другим, приобрело какие-то настоящие, нужные формы и краски. Табличка на пожарном выходе приветливо мерцала зелеными огнями, а в глазах все так же мерзко двоилось. Сон? Нет, вряд ли. Все было настолько реальным, ощущалось каждой клеточкой тела, отдавалось неприятным чувством страха и крошащегося на языке песка. — Я свихнулся, — заключает Тетсуро. — Точно тебе говорю, братан. Я поехал крышей. — Ты мало спишь, когда-то твой организм должен был дать сбой, — Котаро заботливо подхватывает друга под руку, а тот неотрывно таращится в окно, отвлекаясь только тогда, когда Бокуто начинает медленно вести его в сторону лестницы. Он почти не помнит то, как шел до своего этажа, но отчетливо подмечает, что пару раз пропустил ступеньку, а Бокуто не давал ему возможности пропахать носом половину лестницы, вытягивая назад. Ойкава и Сугавара плелись сзади, сохраняя какое-то нагнетающее молчание и периодически перешептываясь, что волновало Куроо в последнюю очередь. Все вокруг было каким-то слишком туманным. Куроо казалось, что спит он именно сейчас, а тот маленький кусок бреда был настоящей, живой реальностью. Когда Куроо рухнул на свою постель, то сразу же принялся крутить-вертеть у себя в голове все, что успел запомнить, попутно озвучивая только ключевые моменты. Реакция была ожидаемой — похлопывание по плечу, пожелания крепких нервов и здорового сна. Никто даже предположить не мог, какая на самом деле картина развернулась в голове у Тетсуро, что вызывало неимоверную злобу — то, что он видел, не было каким-то забавным бредом. — Да ты тот еще шизик, — наконец подытоживает Бокуто, передавая стакан в сторону Куроо. — Это было таким реальным, я тебе отвечаю. Со мной еще не происходило подобного, — Куроо осушает воду в несколько глотков, отставляя стакан куда-то на тумбочку, но тот, прокручиваясь на самом краю, звонко скатывается на пол — да и черт бы с ним, сейчас это было самым маловажным. — Да я на такое очко подсел! Если бы я заснул и не хватился, то на обходе тебя нашли бы в коридоре, в одних трусах и в отключке, — Бокуто упирается сжатыми кулаками в бока, цокая себе под нос. Куроо пропускает это мимо ушей и упирается невидящим взглядом куда-то в угол, заново прокручивая в голове то, что по мнению остальных было каким-то обморочным трипом. Кровь — настолько теплая, стекающая по рукам обжигающе липким потоком; глаза, тухнущие с каждой секундой. Настолько реально, что можно было воспроизвести в голове каждую деталь чужого лица, каждую ворсинку, пылинку, ресничку, вот оно — только прикоснись, почувствуешь тепло. Сны, безусловно, не могут быть настолько яркими. А отрубиться с утра посреди коридора — тем более что-то новенькое. — Занятия еще не начались? — единственное, что способен выдавить из себя Куроо. — Начались, минут десять назад, — Ойкава колется всем своим видом. — Мы полчаса носимся с твоими бредовыми снами. Еще полчаса ты валялся в коридоре. — Класс, — беззлобно отзывается Тетсуро. — Мы предупредили декана, — Бокуто оседает рядом, скидывая с ног тапки. — Занятий сегодня не будет. — Супер, — снова фыркает Куроо. Настроения на беседу по душам не было совершенно никакого, хотелось упасть лицом в подушку и провести так целый день, а то и жизнь. — Из-за меня? — он все-таки решается уточнить, слегка переварив в голове информацию. — Я всего лишь наебнулся в коридоре, ничего криминального. — Дайшо так и не вернулся. Вся академия на ушах. Тетсуро беззвучно ухмыляется, вспоминая, как лично пожелал ему не вернуться, но осознание произошедшего тихонько подкрадывается откуда-то сбоку, звонко дзынькая в сигнальный колокольчик. — Прекрасное утро. Просто восхитительное.***
К двум часам дня комната полностью опустела, Тетсуро был единственным, кто не изъявил особого желания отправиться на поиски Дайшо — отмахнулся плохим самочувствием, получил горстку понимающих взглядов и был таков. Одеяло совершенно не грело. И если ночью он с кривой мордой жаловался на жару, то сейчас был бы рад всеми руками и ногами снова оказаться в ней, ведь липкий холодный пот неприятно приминал к нему одеяло, не оставляя никакого шанса провалиться в сладкую дремоту хоть на немного. Тумба, подпирающая кровать напротив, не давала Тетсуро никакого покоя. Внимание приковывало абсолютно все — от криво брошенной сверху футболки, стопки непонятных книжек, выпирающей из ящика тетради до практически пустой бутылки, что, кстати, было по вине Тетсуро. Дневной свет подчеркивал каждую деталь, но именно то, за что Куроо зацепился взглядом — проклятая бутылка, чуть мутная на дне от темной, пористой жижи. Чертов Дайшо со своими зельями. Могла быть его вина в том обмороке посреди коридора? Разумеется, ведь Куроо не рассматривал чужую бутылку в утреннем полумраке закрытых штор, прежде чем выдуть половину. Был ли виноват в этом Куроо? Очевидно, да. Но всеми силами отрицал вину для самого себя, ссылаясь на то, что Дайшо оставил бутылку посреди комнаты, где приложиться к ней мог абсолютно любой, не имеющий совести. Он находит в себе силы соскрестись с кровати спустя длительное время пустого разглядывания тумбы в поисках того, за что еще можно зацепиться. — Змеюка поганая, — выдыхает он, разглядывая на свету ту самую бутылку. Пузырьки плавно перекатывались сверху вниз, Тетсуро показалось, что ничего не произойдет, если открыть, почувствовать омерзительное зловоние, а во рту скопится слюна с неощутимым привкусом падали и чего-то кислого. Он морщит нос, тихо отфыркиваясь от окутывающего со всех сторон запаха, будто он открыл ларец Пандоры, где за пару десяток лет успела образоваться новая форма жизни. Крышка вкручивается на место, бутылка отправляется назад на тумбу, а у Куроо появляется навязчивое желание открыть окна и проветрить комнату. В книгах ровно так же не находится ничего интересного — совершенно обычные учебники с направленностью его потока, которые были знатно далеки от Тетсуро, открыв их, он не понял практически ни слова и положил назад, следующей жертвой выбрав торчащую тетрадь. У Дайшо был отвратительно размашистый, красивый, но совершенно нечитабельный почерк. Тетрадь походила на дневник, страницы были смяты, перепачканы в каплях совершенно разных цветов, а на каждой страничке в углу причудливо красовалась дата и день недели. Куроо уселся назад на кровать, накинул поверх плеч одеяло и начал вчитываться в буквы.Пятнадцатое августа. Пятница.
Сегодня я стащил книгу талантов. Было проще, чем ожидалось. Я успел сделать фотографии многих страниц, пока нес книгу назад, позже займусь ими. Бесполезные животные: Куроо и Бокуто, как всегда. Я не удивлен, что у них ничего не вышло. Желание я пока не придумал.
Куроо злобно цокнул себе под нос, продолжая листать страницы. Важного было мало, разве что факт того, что этот жалкий дневник появился в тот день, когда они украли книгу. Записи про его практику, успехи, похвала самого себя. Тетсуро казалось, что такими темпами легко скатиться в нарциссизм, ведь Дайшо, словно губка, впитывал любую каплю внимания, пытаясь размазать ее по всему телу и вылезти из собственной шкуры.Девятнадцатое августа. Вторник.
Коджи растет на глазах, но мы решили не говорить об этом, чтоб не вызвать лишних подозрений. Завтра снова пойдем за книгой, я не успел сфоткать оборот нужной страницы. Коджи принесет церковные свечи. Даже спрашивать не буду о том, где он их достал, главное, что они есть. С ними должно получиться, но меня предупреждали, что многое может пойти не так. Вышло стащить пару веток полыни из оранжереи и надеюсь, что ее не хватятся. Я уже развел зелье, надо дать ему настояться и посмотрим, что будет дальше. Не хочу пить эту гадость.
Куроо показалось, что от удивления у него свело челюсть. Церковные свечи, темная магия и полынь, которую используют в разных случаях, но чаще всего для призыва расколотых душ. Эти души мечутся между мирами и не могут обрести покой, поэтому готовы выполнить любую просьбу призвавшего, заключив сделку на взаимной выгоде. В какую жопу ты решил влезть, Сугуру Дайшо? Дверь открывается, заставляя Куроо чуть вздрогнуть, словно его застали врасплох. Тетрадка тут же теряется в одеяле, а взгляд мечется к двери. — Вот же дрянь, — Бокуто вваливается в комнату так, словно его таскали за шкирку по асфальту несколько часов. Измазанный в какой-то саже, с нитками паутины и пыли в волосах, но отчего-то такой довольный. Тетсуро пропускает вздох облегчения, снова хватаясь за тетрадь. — Братан, такое сейчас покажу, охуеешь, — одним жестом Куроо подзывает друга к себе, протягивая развернутую на нужной странице тетрадь. — Это вообще что? — тот, явно не понимая, цапает тетрадку в руки и щурится в размашистые буквы. — Если бы я мог что-то разобрать. Похоже на почерк змеюки, черти что понаписано. Но когда разобрать получается хоть что-то — Бокуто картинно ахает, откидывая записки юного экспериментатора назад на кровать. Выражение лица у него дерьмовейшее. — Доигрался. С чем я его, мать твою, и поздравляю. — Утром я глотнул из той бутылки, — Тетсуро кивает в сторону тумбы, лицо абсолютно спокойное, словно так и надо. — А после произошла какая-то безумно жуткая хрень. Мне кажется, что это была какая-то другая реальность… Или что-то типа того. В голове невольно всплывают яркие отрывки, которые казались куда реальнее, чем та реальность, которая была перед ним сейчас. Было в этом что-то другое, будто вся академия жила немного иначе, обустройство было совершенно другим — даже мелькающие перед глазами ступеньки пожарного выхода были какими-то не такими, повсюду был омерзительный песок, привкус которого до сих пор ощущался где-то на губах, Куроо искренне казалось, что его рот до сих пор набит мелкими песчинками. Но в этой суровой реальности на всех дорожках сада давно был проложен асфальт, деревья не скребли большими, сухими ветвями по окнам, а сад раскидывался на куда меньшие масштабы. Все было совершенно таким же, но до мелочей отличающимся, нагоняя какой-то тошной мистической жути. — Да черт бы с ним, у меня на руках умер студент, — Куроо нервно сглатывает подкатывающий к горлу ком, зарываясь носом в собственные ладони. — Какая-то тварь чуть не сожрала меня, выплясывала вокруг странные танцы и не хотела нападать, метила именно в него, а меня отвлекала. — А какова вероятность того, что эта же тварь могла сожрать Дайшо? — Бокуто скрещивает руки на груди, принимаясь бродить по комнате туда-сюда. — Я, честно, даже не видел, чтоб он выходил на улицу, хотя торчал там до утра. Суга говорил, что он весь вечер занимался какой-то своей херней и его никто не трогал. — Я был бы рад, если бы он наконец допизделся, но эту гадюку я планировал придушить собственными руками. Если он не выходил, то его нужно искать на территории академии. — А я даже знаю где, — Бокуто тянет губы в отвратительно довольной собой лыбе, получая от Куроо неоднозначный взгляд.***
Книга, как и ожидалось, стоит на том самом месте, совершенно не тронутая, но совсем слегка выпирающая из общего ряда — так, будто бы ее стоит слегка подтолкнуть внутрь, чтоб дыра в стене снова явила себя миру. — Не боишься? — Бокуто держит наготове телефонный фонарик, сжимая смартфон в руках так, словно боится как раз-таки сам. — Может, стоит все-таки рассказать декану? — Дайшо изворотливый и скользкий уебок, он так просто не подохнет, — Тетсуро слегка подрагивающими от волнения руками хватается за книгу, проталкивая ее вглубь. Все ровно так, как и должно быть в прошлый раз. Ошибки быть не может, разве что единственной ошибкой для них может стать попытка спасти одну змеиную шкуру, руководствуясь чистейшим интересом и энтузиазмом. На Куроо непрекращающимся потоком давили те жалкие куски воспоминаний, будто нарочно стирающиеся из памяти с каждой минутой, секундой. Детали воспроизводились чуть хуже, напоминая бесчисленное количество слайдов, перемешанное между собой в одну большую кашу без цельного представления картины. Ему не столько хотелось найти Дайшо, сколько всеми конечностями впитать хоть какую-то информацию, которая помогла бы понять малейший смысл произошедшего. И для этого ему был просто необходим блядский Дайшо. Когда паутина на прорези обоев приветственно колышется неосязаемым сквозняком — Куроо понимает, что пути к отступлению снова обрезаны. Здравствуй, новая ошибка, которая будет нести за собой очередные плохие последствия. Здравствуй, возможное отчисление из академии. И здравствуй, черт бы тебя, возможная смерть. — Кто первый? — интересуется Тетсуро и тыкает по экрану телефона короткими ногтями, подрубая фонарик. — Видимо, не ты, — Бокуто глотает тяжкий вдох, полный смешанных чувств — от мимолетного страха до волнения за свою шкуру и приятного мандража. Телефон занимает в руках какую-то оборонительную позицию, хотя вряд ли сможет послужить достойным оружием. Котаро делает пару уверенных шагов вперед, подсвечивая пространство вокруг себя — помещение не было сильно большим, поэтому все его масштабы без труда затрагивал тусклый, белый свет. Тетсуро делает несколько точно таких же, но менее уверенных шагов, освещая стопки папок по бокам. Все, что находилось тут, было безбожно затянуто пылью и паутиной — кажется, пауки нашли себе неплохой такой дом, ведь судя по всему с уборкой сюда не заглядывали добрые лет пятьдесят, если заглядывали вообще. — У меня пусто, — говорит Бокуто, обойдя вокруг два увесистых ящика и пройдясь фонариком по углам. — У меня тоже, — ровно так же расстроенно отвечает Куроо, когда они сталкиваются в конце комнаты. — Тогда я вообще без понятия. Он точно был тут, иначе не оставил бы книгу. — Я думаю, что его сожрали, — Котаро вздыхает, туша фонарик и пихая телефон в карман толстовки — одного прекрасно хватало на двоих. Взгляд вскользь касается вытянутых ящиков с бесконечными папками, больше похожими на импровизированный архив. — Что вообще тут хранится? — он проходится подушечками пальцев по пыльным коркам папок, пристально изучая каждую, пока не замечает на одном из них свежие следы. Руки сами тянутся к ящику, словно так и нужно, будто это и не его руки вовсе — нечто подталкивает его со спины, наставив невидимую пушку прямо в затылок, а в голове тысячью красных букв, прося сиюминутно обратить на себя внимание, проносится одно и то же слово. «Открой его.» Холодный пот в считанные секунды пробивается где-то на макушке, окатывая невидимым импульсом с ног до головы. Тело, готовое пуститься куда подальше от переполняющих и терзающих со всех сторон шорохов, предательски замирает в нескольких сантиметрах от ящика, сознание буквально растягивается в разные стороны и рвется на части, ощущая чужое вмешательство и всеми силами пытаясь вытолкнуть незваных гостей из собственной головы. Руки даже не думают слушаться, а пальцы переминаются в когтистом жесте, слегка подрагивая под чужим давлением. — Что ты делаешь? — Тетсуро светит прямо в сторону замершего над ящиком Бокуто, чуть сведя брови на переносице. А Бокуто и не думает отрываться от своего занятия, склонившись над папками в какой-то окаменелой позе, с бегающими туда-сюда зрачками вздернутыми уголками губ. — Не пугай меня, чувак. Это не смешно. Бокуто молчит. Единственное, что выдает его дееспособность — хаотично шевелящиеся пальцы, словно мерзкие червяки тянущиеся в разные стороны и кажущиеся Куроо отвратительно длинными. — Бо, ты в норме? — тихо окликает Куроо, щелкая пальцами вокруг чужого лица. — Говорил же, что соваться сюда — это провальная идея, — он аккуратно кладет ладонь на плечо Бокуто, едва ощутимо тормоша его в разные стороны. — Погнали нахер отсюда. — У меня ощущение, — наконец сипло отзывается Котаро. — Что нам очень срочно нужно в этот ящик. На нем есть свежие следы. — Да черт бы с тобой, — нервы у Тетсуро, кажется, вот-вот сдадут. Отвратительный день, отвратительный сон, отвратительный Дайшо. — Давай быстрее, мне это все очень не нравится. Ты бы видел свою рожу. На Бокуто предпочитает промолчать, обеими руками хватаясь за выдвижной ящик. Папки, мягко говоря, толстенные — добрые пять штук, заботливо покрытые таким же толстенным слоем пыли на верхней гуще страниц. — Что мы вообще ищем? — вопрошает Куроо, прилипая где-то сбоку. — Я не знаю, — тихо отвечает Бокуто, копошась по папкам. — У меня какая-то странная чуйка. Предчувствие. — А я вот жопой чувствую, что нам надо валить отсюда как можно быстрее, — он отбирает половину стопки, начиная бегло вчитываться в какие-то профайлы и разглядывать черно-белые снимки. — И моя чуйка меня почти никогда не подводит, когда дело пахнет чем-то мутным. На желтеющих страницах не было ничего интересного, по виду все это напоминало какие-то старые архивы бывших учеников академии, что не вызывало никакого интереса. Даты на страницах были совершенно разными, от пятидесятых до девяностых, где-то фотографии были настолько старыми и помятыми, что было сложно разглядеть изображенное на них лицо, а где-то и вовсе выглядели старо, но были словно не тронуты временем. — Куроо, — тихо подзывает Котаро, тыкая в страницу. — Это наш препод по проекциям? Куроо захлопывает очередную увесистую папку и переводит взгляд на предложенную страницу, скользя взглядом по имени и фотографии. — Удивительно хорошо сохранился, — улыбается Куроо. — Хотел бы я после выпуска стать учителем. — Не то, — фыркает Бокуто. — Смотри на дату. И тут Куроо слегка сводит брови к переносице, вчитываясь в местами потертые буквы. Дата поступления и дата рождения рядом с именем не поддавались никакому логическому объяснению, ровно как и дата текущего года. И если сложить в голове все эти цифры, то выйдет явно больше сотни лет, что заставляло слегка напрячься и переглянуться с Бокуто, который так же давил в себе возгласы непонимания. — Может, опечатка? — предполагает Куроо. — Фото выглядит достаточно старым, — Бокуто жмет плечами, откидывая самые неприятные подозрения. — Не может же ему быть больше сотни, он выглядит лет так на сорок максимум. — Просто убери это назад и не загружай голову, это не наше дело, — Куроо беззлобно фыркает, возвращаясь к остальным папкам. Интересного мало, но раз кто-то недавно тревожил эти архивы — была какая-то причина. Пусть он ее и не понимал, но у Бокуто, вероятно, какие-то свои догадки и планы. — Это как минимум странно, — Котаро щелкает кнопкой на смартфоне, делая парочку хороших снимков страницы, и убирает папку назад, решив, что больше ничего интересного тут нет. Следующая папка оказывается такой же бесполезной — фотографии, списки, достижения, года поступления и выпуска, которые не имеют никакой ценности. Но маги с черно-белых фотографий смотрят будто в душу, пробираясь мертвецки пустым взглядом в самые дальние углы. Ощущение не из приятных, хочется поскорее расправиться со всеми остальными ненужными страницами, отставить папку на ее место и унести отсюда ноги, но что-то упорно заставляет листать, смотреть, читать, впитывать всю ненужную информацию, словно губка; рассматривать веющие холодом фотографии, присматриваться к деталям на фоне и изучать каждую страничку дольше, чем было нужно. Бокуто теряется в себе довольно быстро, когда взгляд падает на очередную, казалось бы, бесполезную страницу. — Это он, — как-то даже глупо произносит Котаро. — Я все это время догадывался, но… Блять. Блять, блять, блять, — губы поджимаются от какой-то неосязаемой обиды, словно ему навешали на уши самую невкусную на свете лапшу, обманули, предали и еще много всего, что можно было бы включить в этот список, если бы он изначально не знал. А он знал, хоть и не был уверен — оттягивал правду за уши, да так, что сам убедил себя в чем-то, что изначально имело двойное дно, пряталось за чем-то странным и не таким, как все остальное. — Ты меня реально пугаешь такими закидонами, — Тетсуро в который раз за сегодня хмурит брови, натягивая маску серьезности. Но когда ему в руки попадает та самая папка с той самой страницей — теряется ровно так же, пытаясь подобрать нужные слова. — Я знал, что все не может быть так гладко, — стонет Бокуто куда-то в сторону, отворачивая голову. — Не говори мне, что знаком с ним. Просто, мать твою, не говори. Бокуто давит обиду, давит какой-то слишком нервный смех и, наконец, давит себя: — Это Акааши, — тихо говорит он. — Тот самый новенький. Куроо напрочь отказывается принимать что-либо, бросая неоднозначные взгляды то на Бокуто, то на серый потрепанный снимок. Руки холодеют так, словно позади стоит что-то, что вот-вот нападет и сожрет его, голова забивается бесполезными попытками связать всю информацию в один большой ком, который путается между собой и не дает никаких ответов. — Я не знаю, что все это значит, — как-то уж слишком спокойно начинает Куроо. — Но тот пацан из моего якобы обморочного припадка — это он. Точно тебе говорю. — Я нихуя не понимаю, — снова стонет Бокуто. В руки снова возвращается приятное тепло — точно так же, как и ночью. Будто то, что тянуло его в сторону этих архивов наконец отступило, позволяя контролировать свои мысли и действия. — Семидесятые, — Куроо вчитывается в каждую букву на странице, водя вслед за ними пальцем. — Лучший ученик параллели, выдающиеся успехи, лучшие показатели за всю историю академии и… — Погиб, — подхватывает Бокуто, который не особо вчитывался в текст, предпочитая скорее дойти до конца. — На территории академии в результате вышедшего из-под контроля грима. — Гримы — это те самые злобные твари, которых используют вместо подопытных кроликов? — Тетсуро постепенно пришел к тому, чтоб сложить два плюс два, хоть делать это хотелось и не особо. — Кажется, — Бокуто неоднозначно жмет плечами. — Я не имел с ними дел, но слышал, что двум первокурсникам при таких же обстоятельствах разукрасили рожу, они отъехали в больницу и больше не возвращались. — Начинается какая-то веселуха, — с ноткой горькой иронии подмечает Куроо. Было настолько тошно, что хотелось сплюнуть подступившую горечь куда-нибудь, а может даже на эту самую фотографию. — Я не знаю, что это значит, но более чем уверен, что этот чувак — зло. Самое настоящее. Духи никогда не ошиваются с людьми просто так. — Это ты к чему? — Бокуто хлопает глазами, отказываясь принимать вообще любую информацию на эту тему. В голове все равно отсутствовали какие-то ощущаемо важные паззлы, делая эту ситуацию еще более абсурдной. — Это я к тому, что душа является только к тем, кто может дать ей что-то взамен, — Куроо становится еще более задумчивым, пытаясь связать в голове все эти факты. — Желание на желание. Душа получает свободу, если ты помогаешь ей закончить то, что держит ее тут. А ты получаешь в ответ какую-нибудь полезную вещь или информацию, но это чистой воды обман. Ты просто даешь душе свободу. — Но я не призывал его. Я даже не говорил с ним об этом, мы просто… Общались, — Бокуто закусывает нижнюю губу, тянет на себя папку и самым наглым образом вырывает ту самую страницу. — Оставлю на память, чтоб его, — злость буквально цедится сквозь зубы, неясно — себя он винил, либо Акааши. — Одного понять не могу, — цокает Тетсуро, пихая папку назад и задвигая ящик. — Я видел его смерть? Или это была попытка меня напугать? — Он бы не стал тебя пугать, — даже как-то горделиво заявляет Бокуто, но после осекается. — Наверное. Я уже вообще ни в чем не уверен. Бокуто отчаянно хотелось встать под обжигающий душ, чтоб смыть с себя любое присутствие этого типа. Ему казалось, что он ощущал чужие следы на всем своем теле, словно его безбожно облапали, но больше всего его задевало то, что ему так нагло влезли в голову и буквально заставили открыть в эту папку. Не было никаких доказательств, но он прекрасно это ощущал. Он знал, что Акааши хотел этого. А Акааши, вероятно, знал, что Бокуто хочет знать о нем куда больше, а дальше уже решать самому, что делать с этой информацией, ведь высказать все в лицо было нереально сложно, да и кто бы ему вообще поверил. Но оправдания всему этому Бокуто явно не хотел находить, даже если они были настолько очевидными и с ноги вышибали дверь в его голову, обосновываясь там как хозяева. Неприятно. Даже как-то горько. — Дайшо писал что-то про призыв. Если это его рук дело, то я придушу его еще раньше, чем он явится, — Куроо хватает Бокуто за рукав кофты, уверенно двигаясь к выходу. Тот молчит, отказываясь принимать именно эту реальность. Чушь. Бред. Акааши казался настолько живым, полным самых разных эмоций, если вывести его на более комфортное общение — делился смутными эпизодами своей жизни, рассказывал про учебу и свои труды, в чем-то подхватывал Бокуто и просто-напросто вел себя слишком обычно, чтоб быть каким-то злым духом. Или хоть каким-то злом. Но слишком необычно, чтобы въесться в голову Бокуто и неплохо так обосноваться там за две жалкие встречи. — Почему именно он? — с ноткой откровенного отчаяния тянет Бокуто, когда они выходят из комнаты, хватают руническую книгу и идут прочь из этой чертовой библиотеки. — Потому что это очередная красивая подстава от Дайшо, — так же не особо вовлеченно отвечает Куроо. — Думаю, у вас бы что-то вышло, будь он живым. Если ты, конечно, любишь настолько постарше. Бокуто выдавливает из себя смех, но на деле ему не было смешно от слова совсем — скорее, безумно обидно, что он надумал себе черти чего, а итог как всегда один — провал, да еще и с таким оглушительным треском, что позавидовал бы любой. Была в нем какая-то дурная черта — загадывать наперед, надумывать, строить что-то у себя в голове и выдавать за действительность. Он считал, что после тех разговоров до самого утра может спокойно претендовать на что-то в сторону Акааши, ведь он идеально выбивал четкую десяточку в каждом пункте у Бокуто. Попадал, соответствовал, интересовал, очаровывал и вызывал в голове единственную цель — заполучить ценный кадр любой ценой. Гиперфиксация на определенных людях часто играла с ним злую шутку, но учиться на ошибках для Бокуто было слишком просто. Он каждый раз нырял с головой в свой объект симпатии, на третьем свидании был готов отдать все — душу, сердце, квартиру, что угодно, только «останься со мной, пожалуйста, я буду любить тебя так, как никто не любил» или же «меня никогда не любили, поэтому я готов отдать тебе всю свою неиспользованную любовь». И эта любовь, мягко говоря, каждый раз давала по ушам, являлась повторяющимися раз за разом граблями, на которых он с удовольствием прыгал, разбивал морду и показывал большой палец, мол, все окей, мне в очередной раз насрали в душу, но я не сдаюсь. От его навязчивости всю жизнь сбегали, его добротой пользовались, вытирали ноги и выбрасывали, но тот самый огонек в его глазах не гас практически никогда — он так же ловко находил себе новый объект симпатии, прогонял все вышеперечисленное по старой схеме и мог зафиксировать все свое внимание на одном единственном человеке, даже если они знакомы от силы пару дней — он прекрасно чувствовал, что каждый новый человек в его жизни — тот самый, особенный, не сдавался и совершал ошибку за ошибку. Но эта, кажется, стала фатальной. — Я же не мог призвать его, бро? — вкрадчиво интересуется Бокуто. — Просто он такой… Идеальный, что ли. Возможно, что я сделал это неосознанно, потому что хотел именно такого человека? — Бред какой-то несешь, — беззлобно отвечает Тетсуро. — Он, конечно, смазливый, но не настолько, чтоб призваться на твои влажные фантазии. — Да не было никаких фантазий, — с ноткой обиды подрыкивает Котаро. — Конечно, конечно, — отмахивается Куроо, но все-таки умудряется издать тихий смешок, хотя на самом деле было совершенно не до смеха.***
— Я так хочу спать, что скоро грохнусь прямо тут, — Бокуто с совершенно невозмутимой рожей подпирал собой колонну у входа в учебный корпус, пока Тетсуро стоял на шухере и самозабвенно смолил толстую сигарету, надеясь, что именно в этот момент никто из преподавателей не сунется на улицу. Вечер плавно стягивал небо, мешаясь с розовыми отблесками заката. С одной стороны непроглядно темно, а со стороны заката — ярко, насыщенно и даже как-то уютно — стоять вот так, разгружать голову от невозможно тяжелого дня, тянуть одну сигарету за другой и лениво перекидываться фразами. — Может, лучше ляжешь сегодня пораньше? — тщетно предлагает Куроо, прекрасно зная планы Бокуто на эту ночь. — Нет, сегодня не тот случай, — отзывается Котаро, проводя по белому мрамору яркую пепельную полосу и выкидывая окурок куда-то в траву — авось, не заметят. — Ты уверен, что он появится, если я буду рядом? — неоднозначно вопрошает Тетсуро. — Я знаю, что он хотел, чтоб я нашел эту папку — значит, у него должен быть безумно ахуительный рассказ, который остановит меня от рукоприкладства к его призрачной морде, — Бокуто умудряется выдавить настолько довольную улыбку, словно уже прокрутил все возможные исходы этого диалога: каждую новую эмоцию Акааши, весь этот стыд, смятение, попытки оправдать себя и свое вранье. Как же чертовски круто наконец не ощущать себя последним дураком, любезно уступая это место Акааши. — А я увижу его? — с любопытством интересуется Куроо, словно они охотятся на какую-то диковинную тварь. — Да откуда мне знать? Я сам не совсем понял, почему это работает именно со мной, если в прошлый раз ты никого не видел, — Бокуто ведет плечом в двояком жесте, ставя свои же слова под сомнения. Они, правда говоря, не понимали абсолютно ничего, руководствуясь абсолютно голыми фактами, словно они — мелкие песчинки во всей этой истории, которые зачем-то выбрались на самую вершину, грезя желанием покорить огромный песчаный пляж. Сугавара незаметно подплывает откуда-то сбоку под пристальный взгляд Куроо, но Бокуто, не заметив того, подпрыгивает на месте, когда шеи касается ледяная подушечка пальца. — Эй! — вопит тот, оборачиваясь. Коуши щурит глаза в довольной улыбке, тем самым отмечая, что в его жесте не было никакой угрозы, но морда настолько шакальная, что хочется дать подзатыльник и шутливо прикрикнуть. — Чем вы тут занимаетесь, мальчики? — тон явно не располагает к чему-то хорошему, словно он поймал их за очередной шалостью и собирается отчитывать, но пока что вкрадчиво интересуется. Куроо с Бокуто нервно переглянулись. В их голове мучительной паузой повис вопрос — а стоит ли вообще рассказывать ему что-то? Где гарантии, что декан не прибежит сюда на всех парах буквально через пару минут, узнав, что происходит что-то, что ставит под угрозу большую часть учеников? Сугавара никогда не был глупым, он прекрасно пропускал чужие эмоции через себя и был готов подставить свое надежное плечо в трудные минуты, оградить от чего-то и дать толковый совет, но иногда его любопытство не знало границ. Он рьяно хотел участвовать во всем, где не всунут его милый вздернутый нос, стремился завоевать как можно больше доверия, подарить уйму положительных эмоций и кормить ими самого себя — черт знает, был ли он реальным альтруистом, либо просто расставлял какие-то галочки, кормя себя тем, что сегодня он хороший, сегодня он помог — такой вот он замечательный. Но как только дело приобретало серьезный оборот — за его псевдо-волнением скрывался некий страх за свою шкуру, он бежал от любых затруднительных задач, словно от огня, опуская руки и полностью отдавая себя во власть течению. Скорей всего, им двигало банальное нежелание что-то запороть и кого-то подвести, но это уже нюансы. Куроо всегда подмечал, что после Бокуто Сугавара был самым приятным в их компании, ведь Ойкава часто бросал что-то невпопад, смехом подхватывая собственные неловкие шутки и нарочно драконя всех, кто застал этот убогий стендап; Коджи поддакивал любому слову Дайшо, ленясь отстаивать чью-либо позицию и по привычке кивая тому, что скажет единственный человек, которому было не него не плевать; близнецы периодически таскались за Коджи, так как жили в одной комнате и не имели никаких социальных связей на первом году обучения, хватаясь друг за друга. Но были настолько мутными и противными, что дел с ними не хотелось иметь абсолютно, ровно как и причислять их к своей компании — они каждый раз нагло влезали туда, куда не стоило, могло сболтнуть лишнего и шутили о чем-то своем, грызлись по поводу и без — правда, ровно так же быстро мирились, часто слишком тупо умничали и пытались выглядеть куда адекватнее, чем на деле, что было немного далеко от всей этой тусовки обиженных жизнью ребят. Куроо вполне хватало Дайшо, вытерпеть еще двух выскочек он бы не смог. — Мы планируем задержаться сегодня, — тянет Куроо, маскируя свою растерянность в улыбке. — Прикроешь на обходе? — И получу за ваши ночные похождения? — уточняет Сугавара, но больше клонит в сторону согласия. — Вы знаете, что на всей территории академии ввели комендантский час? — Из-за Дайшо? — спрашивает Бокуто, ощутимо напрягаясь. — Пару часов назад взбешенные гримы разнесли столовую. Двух удалось поймать, еще двое спокойно попрятались по углам и не выходят даже на юкку. — А разве их можно выманить на юкку? — переспрашивает Куроо, детально прокручивая в голове то, как на втором курсе они с Бокуто пытались курить ту самую юкку — вышло даже неплохо, конечно, если не считать кучу неприятных побочных эффектов и дичайший сушняк по утру. — Юкка для них — что-то вроде дурмана, как кошачья мята для котов, — кивает Котаро, подхватывая смешок Куроо — кажется, только им двоим понятна эта шутка. — Они настолько озлоблены, что в любой момент могут напасть, — Сугавара давит тяжкий вдох. — Я не понимаю… Почему их до сих пор не запечатали и нарочно проводят какие-то эксперименты с учениками, прекрасно зная, что это может закончиться плохо. — Это ведь не первый случай, — соглашается Тетсуро, а Бокуто как-то понуро отводит взгляд, словно Куроо, сам того не зная, проезжается по открытой ране. — Мы будем предельно аккуратны, даю слово. — Боюсь, что вашей слабой подпитки не хватит даже для того, чтоб унести ноги, — Суга снова картинно вздыхает, всем своим нутром показывая, что идея отвратительная, а план — говно, хоть он и не знал, что задумывали эти двое. Но подозревал, что хорошим это не кончится. — Ты совсем в нас не веришь, — Бокуто дует щеки так, что Коуши тут же кладет ладонь на его плечо и с совершенно серьезным, нетронутым привычной улыбкой лицом, говорит: — Если это поможет найти Дайшо, то я в вас верю. И обязательно что-нибудь придумаю, чтоб вас не спалили. Куроо молчит, смакуя в голове мысль о том, что сейчас можно было бы бросить что-то токсичное в сторону Дайшо, но какой толк лишний раз распылять вокруг себя негатив, если основная причина его злобы этого не услышит. — Рассчитываем на тебя, — кивает Котаро, ненавязчиво подводя все к тому, что Сугаваре пора по ретироваться куда подальше, дав им заняться своими делами. — Удачи, — и теплая улыбка озаряет до невозможности приятную морду, иногда так и хотелось расцеловать эти ямочки на щеках — настолько Сугавара был хорошим. Он уходит так же быстро, как и пришел — заходит в учебную часть с главного входа, попутно кивая кому-то из знакомых учеников, здороваясь и светясь своей солнечной улыбкой каждому, кто проходит мимо. — Как думаешь, — тихо начинает Куроо. — Если бы мы ему рассказали, то случилось бы какое-нибудь говно? — Не думаю, — Котаро жмет плечами. — Он хоть и странный тип, но я ему доверяю. — То, как он вечно покрывает Дайшо — уже странно, — как-то ревностно чеканит Куроо. В его представлении все, что касается Дайшо, вызывает какой-то сплошной нервяк и негатив, а Сугавара в контрасте с этим чешуйчатым монстром смотрелся как маленькая невинная мышь, которую вот-вот заглотят целиком и оближутся. — Пойдем к фонтану, тут слишком людно для таких разговоров, — предлагает Бокуто, на что Куроо молча кивает и двигается с места. Идти в ту сторону совершенно не хотелось, ведь где-то там сегодня утром произошло то, что напрочь выбило его из привычного ритма. Сейчас он прекрасно понимал, что этот день отделяет их двоих от чего-то, что является тем самым «до» и «после», блокируя все ходы назад, обрубая невидимый канат, который и так трещал от напряжения с самого утра, не давая спокойно вздохнуть без задней мысли. Они плетутся медленно, нехотя и молчаливо, каждый хватается за какую-то свою мысль, безуспешно пытаясь сложить в голове хоть какой-то паззл, который раз за разом сыпался из-за деталей — они упорно не хотели соединяться друг с другом. Вокруг туда-сюда ходили разодетые в школьную форму ученики, хоть сегодня и не было занятий — кто-то продолжал зубрить бесполезные книжки в библиотеке, кто-то усердно тренировался и закреплял полученный материал, а кто-то и вовсе восседал на траве, подставив лицо под прохладные волны ветра и заткнув уши наушниками. Хотелось бы Куроо сейчас оказаться на месте этого парня — думать о чем-то приятном, а не о том, что их сожрут блядские гримы, если они не позаботятся о том, чтоб убраться с улицы до отбоя; вот так вот закрыть глаза и представить что-то хорошее и теплое, вместо стекающей по шее багряной струи, тускнеющих глаз и безжизненно вялого тела, повисшего на его собственных руках. — Меня почему-то не отпускает эта ситуация, — наконец решается Бокуто. Куроо, словно выжидавший этих самых слов, облегченно подхватывает: — Полностью поддерживаю, остается какой-то осадок. — Как будто мне нассали в уши, — кивает Котаро. — И это самое адекватное сравнение, которое я смог озвучить. — Иди сюда, — Тетсуро улыбается самой теплой улыбкой, которую только может выдавить под гнетом всего, что на них свалилось. Он аккуратно приобнимает Бокуто за плечо, прижимая к себе в успокаивающем жесте. И они идут дальше, даже боясь предположить, что будет потом. Да и, кажется, это не было настолько важным именно в эту минуту. С деревьев очередным порывом срывает пару листов, кружа в заботливом танце и опуская на землю. Кто-то пялится на тех самых двоих, вероятно, слетевших с катушек, мешающих привычной атмосфере и руша всякий покой на своем пути. Оба гордо задирают подбородки, подставляя лицо под порывы теплого ветра, обнявшись и с какими-то дурными улыбками раскачиваясь в разные стороны, голося какие-то смешные, понятные только им двоим песни — на душе правда становится чуточку лучше.