Собственность семьи Холмс

      Откуда приходит любовь? Из какой неведомой страны приплывает она на шхуне с алыми парусами? Или всё это романтические бредни для молоденьких девушек? А на самом деле любовь — это изощрённый, невидимый убийца, неслышной походкой ласково подкрадывающийся сзади, чтобы крепко обнять, не давая вдохнуть, ломая ребра, впиваясь острыми краями в миокард, разрывая, разрезая сердце на части? Чтобы после, на его растерзанных кровавых ошмётках сплясать сумасшедшую джигу или пленительное, всепоглощающее танго?       Как отличить влюблённость от любви? И сколько живёт настоящая любовь: три минуты, три года или триста лет? Может, и нет её, любви, а есть только буйство гормонов, совокупность химических процессов и физиология высшей нервной деятельности? И любой из этих процессов есть истина в последней инстанции, и стоит исключить хотя бы один из цепочки — и всё? Никаких привязанностей, никаких эмоций? Серая, ровная, послушная масса? Мечта политиков и военных? А может, напротив, есть такое чудо-средство, приняв которое с абсолютной безошибочностью можно узнать, кто твоя половинка, и можно быть счастливым без драматизма?       Джон не знал. Правда, не знал, что лучше. Но если бы средство и существовало, то Ватсону с его тотальным везением явно достался бракованный образец. Именно это он отчетливо понял, лежа с компрессом на голове в спальне на третьем этаже по адресу Бейкер-стрит 221b. Он смутно помнил, как оказался тут. Кажется, его бросила Мэри, наговорив при этом кучу гадостей и глупостей. Кажется, Шерлок великодушно предложил пожить у него, пока Джон не подберёт подходящий вариант, благо у него есть отдельная спальня. Кажется, пока он ехал домой, усталый и абсолютно разбитый после случившегося, кэбмен беспрестанно чихал, сморкаясь в огромный клетчатый платок, после извинялся и снова чихал. И даже поднятая перегородка не уберегла доктора от инфлюэнцы. Оно и понятно — что такое пластик против воздушно-капельной инфекции?       Ночью у Джона подскочила температура, причём настолько высоко, что испуганный Шерлок вызвал скорую. Ватсону ввели литическую смесь* и посоветовали Холмсу побыть сиделкой, а если температура снова подскочит до критических цифр, госпитализировать соседа без промедления. Квартирная хозяйка Шерлока, миссис Хадсон, отнеслась к новому постояльцу со всей душой и, развив нешуточную деятельность, вспомнила про все народные средства, в результате чего Джон был напоен чаем с мёдом, лимоном и невесть откуда привезенной в два часа ночи лично Майкрофтом малиной, обтёрт водой с уксусом и оставлен под неусыпным контролем Холмса-младшего.       Контроль, правда, оказался так себе. Нет, конечно, Шерлок стойко сидел в кресле рядом до утра, поминутно вздрагивая от каждого шороха, производимого постелью Джона, в которой тот беспокойно вертелся, пытаясь выбраться из удушающего кокона, куда его загнали добровольные помощники в попытке заставить хорошенько пропотеть. Но как только постельное белье и пижама были дважды поменяны, и тяжелый горячечный бред сменился беспокойным, но все же сном, Шерлок, успокаивая сам себя тем, что чем ближе он будет к Джону, тем лучше ему будет наблюдать за ним, улёгся рядом на кровати, подгребая Ватсона себе под бок (чтобы в случае чего иметь возможность сразу почувствовать скачки пульса при возможном подъёме температуры) и тревожно засопел носом куда-то в район дельтовидной мышцы. Так что проснувшийся через пару часов после этого, совершенно разбитый болезнью и не имеющий никаких сил пошевелиться Джон мог с недоумением наблюдать кудрявую макушку, расположившуюся в непосредственной близости от его лица, так близко, что хотелось подуть на взбившиеся в хаотичном беспорядке вихры, так как пригладить их рукой Ватсону было решительно невозможно.       И именно тогда, при взгляде на растрепанное недоразумение, в его замутнённую токсинами вируса гриппа голову вместе с нежностью, внезапно скрутившую Джона хуже острого приступа миалгии*, сжавшую грудь и заставившую подозрительно чесаться носу и в области глаз, пришло осознание того, какую роковую ошибку он чуть было не совершил.       Жениться на Мэри. Ха! Да он подлец, каких свет не видывал! Даже с учетом того, что она, возможно, и есть та самая половинка Джона, затерявшаяся на белом свете и случайно найденная у бара, даже с прицелом на то, как легко и просто состыковались они в пространстве и во времени, это была не его мечта, а боязнь идти в разрез с устоями общества. Следовало признаться, хотя бы, для начала, самому себе: он давно и безнадёжно любит братьев. Обоих. Это и есть его главная проблема. Потому что один Холмс на плече — это странно, но здорово. Наверное. Желать быть с двумя, пусть не сразу, не одновременно, но все же… У Джона явно какой-то врождённый дефект, приведший к этому печальному финалу. А Мэри и его матримониальные планы тут совершенно не при чём. Стать несчастным самому — это полбеды. Делать несчастной небезразличную женщину, всю жизнь кляня себя за трусость и невольно вымещая все свои комплексы на ней? Вот где настоящая проблема. Можно было бы, наступив себе на горло, жениться и остаться работать в компании, видеть обоих Холмсов ежедневно, но... Быть счастливым на треть Джон не хотел. Или радость целиком или горе полностью. Полутона и серая смазанность не для него. И уж коли так вышло с Мэри, хотя бы из уважения к ней, он обязан довести до конца начатое, разорвав эту странную связь и вывернуться из капкана Холмсов, пусть и ценой ампутации чувств, чтобы где-нибудь в полном одиночестве, без надежды когда-нибудь залечить полученные раны, остаться честным с самим собой.       Не известно до чего бы додумался Ватсон в конечном итоге, но Шерлок, видимо, почувствовав пристальный задумчивый взгляд, направленный на него, проснувшись, резко подскочив, принялся внимательно сканировать лицо Джона. Потом, не говоря ни слова, встал и вышел. Впрочем, вернулся буквально через пять минут с чашкой горячего чая. Поставил её на прикроватную тумбочку, после чего молча помог Джону сесть и, осторожно вложив в ладони блюдце с исходящей паром чашкой, не терпящим возражений тоном велел:       — Пей!       Ватсон, слишком слабый для какого-либо сопротивления сию секунду, послушно выпил. То ли вкусовые рецепторы решили сыграть в разнобой, не справившись с автономным управлением, то ли гений не был гением во всём, но чай был отвратительный. Горький и сладкий одновременно. С непонятной перчинкой и тяжелым соленым послевкусием. Шерлок заметил, как морщится Ватсон, и слегка виновато произнес:       — Малину забыл положить, извини, — словно это как-то оправдывало ужасный вкус напитка.       Дождавшись, пока Джон допьёт, также осторожно вынул блюдце из вялых пальцев, наклонился вперед, так что его глаза оказались на одном уровне с глазами Ватсона, и этот взгляд, подёрнутый серебристой дымкой океанской глубины, затянул в себя, увлекая на дно Марианской впадины шерлокового сознания, и там, на дне, придавленный многотонной толщей силы воли Холмса-младшего, Джон скорее почувствовал, расшифровав в отрывистых колебаниях воздуха, нежели услышал:       — А теперь забудь всю ту чушь, которую ты себе надумал, и спи.       Джон ещё успел возмутиться про себя, что вовсе это и не чушь, но мир вспыхнул перегоревшей вольфрамовой нитью и погас, унося сознание куда-то вниз, туда, где живут страхи и сомнения, запрятанные до поры до времени под толщей иллюзорной действительности, чтобы однажды из чистого упрямства, прикинувшись чем-то безобидным, выползти на свет и разрушить всё до основания. Когда он проснется...       Когда? _______________