Чёрный ястреб

В это время мы по обыкновению занимаемся на полигоне, но, почувствовав раннее испытанный холод, что придавал озноб, сегодня пришлось отложить тренировку. И сейчас я сидел у камина, пытаясь согреться. И, глядя на то, как играет пламя на поленьях, я понял: что-то случилось с советником. И в этот раз что-то очень серьезное. Не знаю, откуда такая уверенность, но я просто не могу успокоить нараставшую панику. К вечеру прибыл гонец из города с письмом. Я знал, что там плохие вести, и не хотел его открывать, будто если я не узнаю, то ничего не было. Но, взяв себя в руки, я всё-таки его прочёл. Сначала не поверил и прочёл несколько раз. Письмо выпало у меня из рук. Просьба приехать и привезти сына Советника-Натаниэля для прощания. И больше ничего не было написано. Я просто не хотел в это верить. Казалось бы, радоваться надо: если он умер, значит, я буду свободен. Но где-то внутри мне было больно, то ли оттого, что он умер не от моей руки, то ли оттого, что я не хотел его смерти. Не знаю, но было очень и очень больно. Холод словно сковал меня, я не мог пошевелиться, только смотрел под ноги, на листок, который перечеркнул всё... Страшно не понимать себя и то, что ты хочешь. Голова говорит одно, а сердце - другое. Если голову ещё можно отвлечь, то сердце - нет. И оно разрывается от потери, от невозможности исправить. И приходит пустота, которая тебя обволакивает и успокаивает, но она обманчива и, принеся пять минут покоя, заставляет рыдать от боли. От безысходности ситуации, от понимания, что ты слаб и немощен, когда дело доходит до смерти. Хочется молить всех богов, чтобы смилостивились и отмотали время вспять. И ты молишься, говоришь, что всё исправишь, всё сделаешь по-другому. И просишь взять любую плату, только чтоб услышали и помогли. Но они глухи к мольбам, им нет дела до нас, у них свои проблемы. И приходит злость: на себя, на всех, что не остановили, не помогли, не уберегли. И ты начинаешь всех ненавидеть, пытаясь что-то разрушить, чтоб стало легче. Но легче не становится, и тогда приходит боль, которая начинает тебя ломать, и ты осознаешь, что уже ничего не исправить и не изменить. И тогда ты плачешь, чтобы хоть как-то унять ту боль, что поселилась в сердце. И эти слёзы не стыдно показывать другим, потому что они говорят, что ты ещё живой, и твоё сердце страдает. Не чувствуя, как катятся слёзы, я отдаю приказы и ухожу к себе. Мне надо побыть одному, потому что только сейчас я понял, что потерял. Да, не логично, но в любви нет логики, и она приходит не когда ты хочешь, а когда не ждешь. И если ты слепец, то, только потеряв, осознаешь, что любил. И будет тогда эта потеря ещё больнее, оттого что не сказал, не сделал, не остановил. Сидя на кровати, я плакал и вспоминал. И все картинки, в сущности, не были плохими, ничего он мне не сделал, чтобы его ненавидеть. Да, запорол почти до смерти, но это не его вина. Но потом он её искупил, я вспомнил наши разговоры. От понимания стало дурно. Тани всегда заботился обо мне, и ведь он был против способа моего возвращения, я вспомнил ужас в его словах, когда ему сказали, что надо сделать. Но тот поцелуй всё поменял. А я - слепец и глупец. Почему я так долго ждал, чтобы проанализировать всё? Я бы давно всё понял. И его поступок, и заклинание мага, и ссылка сюда с бумагами. Он не собирался возвращаться, он был уверен, что я его ненавижу всей душой, когда он, в свою очередь, любит. И последний пазл встал на место, только слишком поздно. Постучав в дверь, на пороге оказался слуга с письмом, которое передал мне. Печать я узнал сразу, это Киран. Я смотрел на письмо и не хотел его брать, слуге видно надоело стоять, он положил письмо на тумбочку и вышел. Взяв письмо, я, осторожно сломав печать, начал читать. «Дорогой друг, я сожалею что так с тобой поступил, но это было необходимо ради королевства, ты хорошо справился с задачей, не зная о ней. Переговоры прошли удачно, и только благодаря тебе. Из-за того что советник был так занят тобой, он уделял мало времени договору. Так что теперь после выполнения задания можешь возвращаться, ошейник нейтрализован, заклятие было в печати, так что ты уже свободен. Я жду твоего возвращения». Я не верил своим глазам, бросив письмо в камин, я начал смеяться, и смех был горький. Это даже хуже ожидаемого. Почти смирившись с предательством друга, нет, уже не друга, я получил ещё удар. Всё, что со мной произошло, только ради договора? Не верю! Не может так поступить человек, которого я знаю с детства. Неужели я всё это время ошибался? Сидя в кресле, я вспоминал, и чем больше думал, тем яснее всё становилось. Киран другом мне не был, он был моим королём и всё. Всё что я принимал за дружбу был расчёт, он считал меня преданным подданным. Стало больно. Сердце выло от потери любимого человека, но это стало последней каплей, когда понимаешь, что вся твоя жизнь была ложью, что тебя предали дважды, использовали и всё ради договора о поставках оружия. Сил больше не было, всё вдруг перестало волновать, я стал погружаться в темноту, туда, где холод. Хотелось покоя, было не выносимо всё это чувствовать. Боль, одна сплошная боль... И больше ничего. Она разрывает на части, крошит сознание, уничтожает. В один миг я потерял всё: любовь, дружбу, а самое главное - начал терять себя. Холод понемногу начинает оплетать мою душу, и я радостно тянусь к нему, лучше он чем то, что сейчас. И когда уже почти всё, остаётся чуть-чуть, я вижу перед собой фиолетового цвета глаза Натаниэля, в них укор. Аран, я совсем забыл про него! Он же останется один. И, успокоившись, я привёл себя в чувства. Мы выехали через два часа, когда я хоть немного смог держать себя в руках. Но по пути нас опять догнал слуга и вручил очередное письмо. Не хочу! Не буду больше читать... Последние два чуть не уничтожили меня. Мальчишка с удивлением наблюдал за тем, как я убрал письмо в карман. Не объяснишь же ему, что страшно, что я не вынесу ещё одного удара. Но, проехав немного, я успокоился и понял, что хуже уже и быть не может. И я решился. Печать была посольская. Развернув свиток, я прочел всего несколько строк. «Только попробуй вернуться, и то что произошло в камере тебе покажется раем. Это моё место, а не такого выродка как ты!» Господи, так этому чертову послу было нужно моё место советника. И всё ради этого. Тварь, какая же он тварь, значит всё, что было тогда, стоит за ним? В пору бы смеяться, да не могу, что-то сломалось во мне с первым письмом. Как бы мне хотелось вернуть то, что было, то тепло, что давал мне Тани. Ветер растрепал мои волосы, и на секунду мне показалось, что это он. И в эту секунду на сердце стало вновь тепло. Так захотелось просто обнять его и больше не отпускать. А я, дурак, всё хотел вернуться домой, где за столько лет не было даже части того тепла, что я чувствовал здесь, пройдя через всё это. Тогда было уважение со стороны моих солдат и, как я тогда думал, друга. Но с королём было не то. От этого понимания ещё хуже. Ему было неинтересно всё, что связано со мной, но зато он с охотой выплескивал на меня свои проблемы. И не разу не поинтересовался моими. Только такой слепой дурак как я мог подумать, что мы - друзья. Нет у меня больше дома там, мой дом здесь, тут все, кого я люблю, пусть и поздно, но у меня остался мальчишка, и я его воспитаю. Арану я сказал, что отец болен и хочет просто его увидеть. Сказать, что его нет, я не смог. На входе во дворец нас встретил маг. - Пройдите со мной, а юный Аран пусть пройдет в свою комнату. Мы прошли в кабинет, и маг закрыл дверь. Жестом показав мне на кресло, он сел рядом. И маг начал рассказ: - После вашего отъезда он очень сильно изменился, стал замкнутым и неразговорчивым. Даже его величество не смог его растормошить. Сначала он начал выпивать по вечерам, а потом и по утрам. Все дела свалил на помощника, а сам только и сидел у камина. И пил много, слуги еле выгребали бутылки за ним. Потом начал пропускать собрания и всё чаще сидел у себя. Никого к себе не подпускал, он словно умер внутри. Глаза, прежде живые, поблекли. Взгляд был почти пустой. Придворные заговорщики, поняв, что он стал лёгкой добычей, не раз покушались на его жизнь, пару покушений было удачными. Но амулеты спасли его жизнь, и он отделался лёгким ранениями. Но в этот раз всё пошло, иначе он как будто специально подставился. Вышел из своей комнаты без оружия и амулетов. И, конечно же, получил смертельный удар. Я прибыл как только смог, но помочь уже не успел. Я только наложил стазис на его тело. Это всё, что я мог. Но, к сожалению, долго держать его в таком виде не могу: завтра с рассветом заклинание разрушится. Я сидел и молчал, я просто не мог поверить, что он говорил про Натаниэля. Про человека, который без кучи оружия даже не вставал из кровати, не говоря уж о комнате. - Но почему? – только это я и смог сказать, шокированный после рассказа. - А ты думаешь, легко ему далось твое излечение, а? - А что не так-то? – честно не понимал я. - Ты понимаешь, как ему было трудно решиться на это? А он не понимал, как можно сотворить такое с тем, кого любишь. Понимаешь, как ему было тяжело убедить себя в том, что это только тебе на благо? Он в ту ночь сидел в этом кабинете и плакал оттого, что должен совершить. Конечно, он пытался не показать мне этого, но я всё чувствовал. Пойми, что любящий человек не может сделать любимому больно специально. А он любил, да так, что пошёл на такое ради тебя, зная, что ты его возненавидишь ещё больше. Он так надеялся, что ты не очнёшься до последнего момента, чтобы не видеть в твоих глазах ненависть. Вот ты бы смог так поступить? Мне стало больно в груди, это я-то себя считал жертвой, над которой надругались, а жертва здесь - он. Я даже представить себе не могу то, через что он прошёл, а он ведь любил. И так сильно, что готов был пожертвовать всеми своими чувствами, чтобы меня спасти. Я думал, что было плохо до этого, но сейчас я как будто сам умирал вместе с ним. И ведь он сделал всё, когда понял, что я проснулся раньше, чтобы я не чувствовал себя грязным. Он показал мне тогда как сильно меня любит, он подарил мне рай, а сам корчился в муках ада. И даже после всего того он всё равно считал себя насильником. И не было разницы, что мне было хорошо как никогда. А он все это время, что я налаживал связь с его сыном, наказывал себя за это. Как же сильно ему было плохо, раз он решил закончить свои страдания. Пусть и не своими руками, но это было самоубийство. Почему же он не приехал к нам? Мы бы ему помогли. Ага, помогли, я был глупцом и слепцом, который дальше своего носа не видел. Я всё носился со своей ненавистью к нему. И не понимал, что это не она была. Наверное, и он так думал и решил всё сам. А тут не было никого, кто смог бы ему сказать, помочь... Потому что он, наверняка, так же был ослеплен своим чувством вины. И слушать бы никого не стал. И почему мы всегда понимаем всё так поздно, почему два советника короля, прекрасных стратега, которые просчитывали каждый ход войны, не видели у себя под носом ничего? Если бы было время всё исправить и просто поговорить обо всём... Они бы всё наладили. Но теперь слишком поздно.