По обеим мишеням

Он бежал уже почти час. Но разве можно так просто убежать от себя? Казалось, его дыхание заглушало всё вокруг. Но разве можно так же легко заглушить свои собственные мысли? Он уже не чувствовал своих ног. Но возможно ли так же быстро перестать чувствовать годами копившуюся боль? Он мог избегать кого угодно на этом свете, но не себя самого. Снова скамейка в парке. Он сел под двумя широко раскинувшими ветви дубами. Сколько лет это двое уже хранили верность друг другу? Рэй был ещё мальчишкой, когда на толстых стволах подростки ножами вырезали сердца и имена. Он был уже в старших классах, когда под аркой из двух почти сросшихся крон сочинял и записывал очередные строки. Надписи на стволах затянулись, кроны деревьев сплелись в одну, а Питерс всё ещё сидел в тени этих двоих. В одиночестве, с которым, пожалуй, могло сравниться лишь одиночество Солнца. Вот оно, гордое, ослепительно яркое, в окружении кучерявых белых облаков. И нет ничего печальнее, чем одиночество в толпе тех, кто не должен бы быть тебе чужд. Солнце будто с нескрываемым любопытством смотрело на Рэя. Оно отдавало ему остатки своего тепла, а Питерс, сщурив глаза, смотрел на небо, будто пытаясь увидеть там что-то новое. Но эти попытки в очередной раз ни к чему не привели - Рэй видел лишь давно забытое старое... Мир на это время перестал существовать. Не было всех тех лет, что прошли со времён его детства и до сих пор. Светило всё то же Солнце, дул всё тот же ветер, всё та же трава была под ногами, всё то же небо повисло над его головой. Питерс блаженно улыбался, зажмурив глаза. Те же запахи витали в осеннем воздухе, и он вспомнил... Как под этими же дубами играл в салочки с соседским мальчишкой, как они петляли вокруг казавшихся тогда необъятными стволов, как прятались за них, будто за материнские юбки, как вместе, смеясь, прыгали в кучи опавших листьев и как болтали, лёжа на траве... Как потом, уже окончив школу, они бродили по парку без какой-любо цели. Как в один из таких дней забрели под два старых дуба, как застыли в неловком молчании в сантиметрах друг от друга, как с громким треском на голову Рэю приземлился жёлудь... Под звучный смех обиженный Питерс ловко подобрал его и спрятал в карман, на память об этом дне. Он открыл глаза. С треском с древних деревьев то и дело падали жёлуди, срываемые порывами неугомонного ветра. Медленным вальсом опадали ещё зелёные, но уже слишком слабые листья. И вот, с треском, ему, сидящему на скамейке, на голову приземлился маленький зелёный жёлудь... Рэй замер, будто в него кто-то выстрелил. Но эта растерянность длилась лишь мгновение... Он снял с головы и принялся вертеть в руках свой подарок. Пальцы гладили маленький жёлудь, с той нежностью, с которой никто, никогда и ни к кому не смел прикасаться. И снова раздался треск падающего жёлудя... Но на этот раз упало и треснуло что-то внутри Рэя. Он в одиночестве сидел на скамейке в парке под могучими кронами двух вековых дубов. Он сидел и сквозь безудержный смех плакал как ребенок. Над головой висело всё то же небо. Светило всё то же солнце. Дул тот же ветер. Раздавались те же звуки. Витали те же запахи. Та же земля была у него под ногами. Но ничего, уже ничего, не было как прежде.