Один месяц безумия

У девушки до безумия кружится голова. Руки немного трясутся, а сама шатенка падает в ванну, едва слышно посмеиваясь. Она ненавидит балы настолько же, насколько их ненавидит бывший аркобалено. Она ненавидит мужчину так же, как он ненавидит её. И украшения эти, подаренные им, она выбрасывает из окна уже в который раз. Сжигает Пламенем, уничтожает, только вот Реборн приносит новые. И, никогда не спрашивая кареглазую, заставляет одеваться в ненавистные бальные платья и делать чёртовы дорогие причёски. Носить бижутерию за несколько тысяч и туфли на высоком каблуке. Девушка не хочет включать воду, она хочет просто лежать. Делать вид, что моется, сама потихоньку раздирая своё ненавистное новое ярко-алое платье. Шатенка любит красный. Любит этот странный цвет крови, цвет смерти, но терпеть не может такую роскошь. Кулон в очередной раз прожигает кожу. Кажется, словно вот-вот запахнет палёной плотью, но ничего не происходит. Девушка привыкла — запаха нет никогда, только ощущение, что ещё секунда, и он появится. Шатенка выходит из ванной во всё таком же нарядном платье, на котором нет и следов ненависти девушки. Подъюбники, валяющиеся в разодранном виде сейчас в ванной комнате госпожи Десятой, Реборном не будут найдены ещё несколько дней. Девушка снова выходит на балкон и смотрит на луну. Стилет, так полюбившийся за пару лет и всегда находящийся при ней, снова занимает место в её руках. На этот раз платье лишается своих рукавов. Подол отделяется следующим, укорачиваясь до мини-юбки. Нет, шатенка не любила такой фасон, но ходить в бальных платьях она просто ненавидела. Лунный свет приобрёл за эти сутки ярко-жёлтый оттенок. Песочный цвет завораживал куда сильнее, нежели молочно-белые лучи. Сейчас луна окутывала девушку своими призрачными сетями, мешая высвободиться, хоть немного, но прийти в себя. И шатенка тонула, едва ли не задыхаясь в едва ощутимой свободе. Кареглазая сходила с ума. Бесповоротно, с каждым шагом к краю, пока не оперлась на перила и не осознала вдруг, что вокруг холод. Прикосновение к железу немного привело девушку в чувство. Шатенка обернулась в поисках оброненного стилета и какой-нибудь куртки. Позади неё стоял Реборн. Молча, не мешая Десятой Вонголе и ни словом, ни действием не показывая своего присутствия. Только куртка в его руках говорила о том, что мужчина пришёл не просто так. Дечимо взяла вещь аккуратно, пряча глаза за густыми коричневыми волосами и стараясь скрыть странный блеск в них, уже год то ли по невнимательности, то ли специально не замечаемый Реборном. Но девушку это не волновало. В свете луны мужчина в своей шляпе казался ещё более пугающим и ещё более загадочным. Она не хотела его видеть. Не хотела даже вспоминать о том, кто сделал из неё Вонголу Дечимо, леди Вонголу и кто убил в ней ту самую беспечную маленькую девочку, которой она была на протяжении многих лет. Реборн ушёл так же тихо, как и пришёл. Удостоверился, что Босс жива и здорова, что не простынет и будет присутствовать на следующем балу. Удостоверился, что она, как и всегда, в порядке. Удостоверился, что она по-прежнему мечтает выцарапать ему глаза, но сдерживается, прекрасно осознавая, что это бесполезно. Он знал её привычки наизусть. Девочки, выращенной им во взрослую леди, желающую его уничтожить. Будь у Десятой Вонголы воля и возможность, она сожгла бы своего репетитора на костре. Или даже не так. На Пламени Предсмертной Воли, собственными руками. Но возможности не было и шатенка устало прикрывала глаза, довольствуясь своими мыслями и кишками мужчины, развешанными на люстре в её воображении. Это не было её дурной фантазией или глупостью. Она была такой на самом деле: жестокой и несколько лет, как переставшей верить в чудеса. Переставшей читать сказки на ночь и придумывать истории для Ламбо. Десятый Босс Вонголы, Савада Тсунаёши, была выращена убийцей. Не с рождения, но мафия, поглотившая её с головой, не могла сотворить иного. Сказки кончились, и началось безумие. И луна.